Под кровом Всевышнего - Наталья Соколова

— Дай я погляжу. А что за чёрное пятно у тебя под ногтем?

— Оно у меня давно.

— Но из-под ногтя течёт гной! — заметила я.

Тут неожиданно пришёл хирург, которому я писала икону Спасителя. Мы попросили врача посмотреть больной палец. Врач сказал: «Дело серьёзное». Он научил нас делать ванночки, промывать пальцы, выписал лекарство. Но на другой день участковый врач не велел мочить ногу, а лишь присыпать болячку стрептоцидом. Кого слушать? Не помогло ни то, ни другое лечение, так как болезнь сидела под ногтем, куда лекарства не попадали. Надо было срочно отнять палец, под ногтем которого образовалась гангрена (чернота), но сделать это мы опоздали.

Только через две недели позвонил сын Серафим, спросил о нашем здоровье. «С папой плохо», — сказала я. Отец Сергий тут же приехал, забил тревогу. Батюшку положили в ту же самую кремлёвскую больницу, где он лежал три года назад после инсульта. Навещать больных там разрешалось только раз в неделю. По телефону сам батюшка говорить с нами не мог — он ведь не владел как следует речью. А врач нам говорил, что больному лучше, что его лечат всякими процедурами, в которых я ничего не понимала. А когда я при свидании с хирургом спросила:

— Почему же не отняли у батюшки больной палец? — то получила ответ:

— Поздно. Надо уж теперь всю ступню отнимать. И другие пальцы задеты.

Прошёл май, а в конце июня врачи сказали:

— Мы тут ног не отнимаем. Вашего больного надо перевезти в другую больницу, где есть гнойное отделение.

И привезли мне батюшку обратно домой, но уже слабым, измученным болезнью. Приехали сыновья, пособоровали нас обоих — меня заодно с батюшкой, потому что я была подавлена страданием своего милого супруга. Но боли у него прошли, он ни на что больше не жаловался, был духом бодр и весел. Видя свою страшную больную ногу, батюшка махал рукой, говоря: «Вон её!» Батюшка с неделю пробыл дома, ходил по квартире, но ни к чему не прикасался. Нерв уже омертвел, болезнь издавала жуткий запах «летучей гангрены».

Увезли отца Владимира в другую больницу, где врачи стали срочно готовить его к операции. Я дала телеграмму сыну Николаю, который отдыхал с семьёй в Крыму: «Если папа умрёт, то ты должен быть тут. Если выживет — то ты тоже нужен для ухода за ним». Коленька прервал свой отдых и вместе с семьёй прилетел накануне операции. Теперь они с отцом Сергием не отходили от папы. Сыновья сменяли друг друга, день и ночь выхаживали прооперированного отца. Батюшке отняли больную ногу до середины бедра. Федор был в эти дни в заграничной командировке, вернулся, когда отцу смерть уже не грозила. Его семья отдыхала в Гребневе, куда сыновья решили перевезти и отца Владимира. Батюшке подобрали костыли, приобрели заграничную коляску, в которой он скоро научился ездить. Мы все воскресли духом и усердно благодарили хирургов. Дай Бог им здоровья, ибо они были очень внимательны, старались и успешно сделали своё дело.

Конечно, все это лето все мы были в напряжённом состоянии, все усердно молились. И Господь услышал нас, продлил жизнь нашему отцу Владимиру ещё на целый год.

Молодые друзья

Батюшку водворили в Гребнево в начале августа. Первые дни вокруг нас щебетали весёлые внуки, но скоро все уехали готовиться к школе. Отпуск у сына, отца Сергия, кончался, наступала пора и ему возвращаться в Троице-Сергиеву Лавру, где он был на должности инспектора академии.

Я думала, что и меня с батюшкой отвезут домой, на московскую квартиру, но сын решил иначе. Он говорил мне:

— Папе здесь лучше. Мы вывозим его в коляске на воздух, он бывает в храме. Церковная служба — вся отрада его жизни. А в Москве он этого лишится. Мы с трудом вынесли его из машины, когда привезли в Гребнево. Кто же будет в дальнейшем усаживать папу в машину, потом затаскивать его обратно? Ведь сам он с одной ногой на такие движения не способен. А в Гребневе дедушка сможет всю зиму посещать храм. Тебе, мамочка, не придётся возить в кресле батюшку. Я привезу сюда семинаристов, которые будут поочерёдно около вас находиться. Они тебе, мамочка, и в магазин сходят, и мыть папу будут, и в хозяйстве помогут. Это будет их послушание, которое каждому из наших студентов полагается нести. Я уже собирал ребят и рассказал им, в каком положении находится мой родной старик-отец. Я спросил: «Кто из вас возьмётся помочь нам? Мне надо двоих ребят. Они должны будут через неделю ездить в Гребнево, семь дней ухаживать за больным, помогать по хозяйству, а заниматься будут по книгам, которые возьмут с собой. В селе рядом с домом есть храм, который они будут посещать, когда станут отвозить туда на кресле моего больного отца». Четверо из студентов сами выразили желание помогать нам. Я выбрал двоих, которых знаю уже не первый год. Они на днях сюда приедут и заменят меня.

Мне пришлось согласиться. Сынок мой, теперь уже архимандрит Сергий, был прав. Без церкви отец Владимир затосковал бы, а звон колоколов, торжественные службы, даже виды родного села и природы — все это радовало больного старичка.

Распаковала я узлы, стала готовиться к зимовью: мыть окна, заклеивать рамы и т. п. Грустно было мне сознавать, что в эту зиму я не встречусь с ребятками школ, которых я успела полюбить, не увижу и учительницу, дававшую мне возможность общения со школьниками, не увижу и заведующую библиотекой, с которой я подружилась. Но я решила: да будет воля Божия. Видно, для души моей надо побыть одной и в молчании.

Приехавшие в Гребнево семинаристы оказались весёлыми и трудолюбивыми ребятами. Я полюбила их, как своих родных внуков, старалась, как могла, скрасить их пребывание в нашем доме. Они привезли с собой тяжёлые саквояжи с книгами, которые в течение недели почти не открывали. Мальчики заботливо передавали один другому расписания подачи лекарств больному, рассказывали об указаниях врача, делились опытом обработки и перевязки ран. К всеобщему горю, в сентябре у отца Владимира заболела и левая нога, на которой появилась трофическая язва, перешедшая через десять месяцев опять в гангрену.

Осенью началось усердное лечение болезни. Отец Сергий прислал ещё одного студента из академии, имевшего высшее медицинское образование. Он сидел часами около капельницы, не выпуская, однако, из рук учебного пособия.

Настал канун праздника преподобного Сергия. Ребята вспомнили свою Лавру, вспомнили, как там торжественно отмечают память основателя этой исторической древней обители. Батюшке в тот день было так плохо, что никто не решился отойти от него. Тогда студенты стали дома, в своей большой комнате, совершать богослужение. Особенно умильно звучало пение акафиста преподобному. Я все слушала, стоя в коридоре, и убеждалась, что сердца этих юношей отданы Богу, что учение для них не только занятие, но путь, ведущий к Небесному Царству.

Наступили длинные тёмные осенние вечера. То ли болезнь, то ли последствия инсульта, то ли дождливая погода с бурей, с ветрами были причиной, но в те дни больной наш чувствовал себя хуже и много спал. Никто нас не навещал, только изредка муж и жена Покровские по вечерам к нам заходили. Они жили недалеко и были всегда единственными нашими друзьями в Гребневе. Только к ним я могла приносить новую интересную духовную литературу, только с ними мы все годы находили общий язык. В былые годы мы поддерживали связь ещё с родителями Николая Александровича, которые были учителями наших детей в средней школе. Тогда приходилось скрывать нашу дружбу, а Покровские прятали в нашем доме свои иконы из-за боязни обыска. Но настали другие времена. Старики Покровские перешли в иной мир, исповедав пред изумлёнными односельчанами свою православную веру: они присоединились к Церкви, принесли на исповеди покаяние и отошли в вечность, причастившись Святых Тайн.

А в конце 80-х годов дети Покровских (Коля с супругой Надей) уже смело пели в храме Гребнева, а внук Алёша в стихаре выходил на амвон со свечой.

Вот эти-то друзья и скрасили в ту зиму нашу провинциальную жизнь. Коля был всегда весел, хотя после инфаркта часто болел сердцем. Коля радовался каждому дню, принимая его как подарок от Господа. Своё оптимистическое настроение Коля старался передать моему батюшке, но это ему плохо удавалось. Старик улыбался, но молчал — говорить он не мог. Мне приходилось поддерживать разговор, и я пускалась в рассказы, вспоминая прошлые годы. Вот тогда-то Николай Александрович и подал мне мысль записать те картины юности, которые сохранились ещё в моей памяти. Сначала мне показалось это смешным: «Я нигде не бывала, никогда не работала, в жизни ни с кем не встречалась. Я знала только свою семью да хозяйство дома. Никому не будет интересна история моей замкнутой провинциальной жизни», — говорила я. Но через год, когда вслед за отцом Владимиром переселился в иной мир и Николай Александрович, слова его настойчиво продолжали звучать в моем сердце. Тогда я попробовала начать писать эту работу, дала почитать черновики друзьям. Мой труд одобрили. Я молюсь о том, чтобы имя Господа святилось в сердцах тех, кто будет пробегать эти строки, чтобы читатели прильнули душой к подножию Креста, ощутив всем естеством своим, как благ Господь и многомилостив.