Паруса, разорванные в клочья. Неизвестные катастрофы русского парусного флота в XVIII–XIX вв - Владимир Шигин

Несмотря на критическую обстановку, на окружающий лед, шторм и тонувшее судно, Крузенштерн велел выдать всем по двойной порции водки и сварить к ужину горячего пунша.

Из воспоминаний участника экспедиции: «Команда на час забыла свое критическое положение. Среди льдов и бури раздавались веселые песни».

— Мы русские, а потому пусть гордость за великое прошлое отечества, поможет нам с верой смотреть и в будущее! — поднял первый тост командир «Ермака». — И да пусть славится Россия!

На что команда ответила дружным троекратным «ура».

Они были одни среди бушующей полярной стихии, но по-прежнему ощущали себя частью великого государства. Наверное, — на такое способны только наши моряки!

К утру Матисен доложил:

— Кажется барометр и анероиды начали понемногу подниматься!

— Слава богу! — кивнул Крузенштерн. — Хоть шторм пережили! Можно ли хоть примерно установить наше место?

— Какое там! — невесело усмехнулся штурман. — Берега не видно, счисление вести невозможно. Обсервацию, по причине небесной мрачности, тоже. С уверенностью можно утверждать, только то, что мы все еще в Карском море.

— Утешили, Вильгельм Михайлович! — скривился Крузенштерн. — Как глубины?

— Все время бросаем диплот, но пока не менее тридцати пяти саженей, а это значит, что мы в открытом море.

— Продолжайте мерить, — вздохнув, бросил Крузенштерн и отправился в трюм смотреть, как матросы во главе с боцманом подкрепляют треснувшую обшивку.

А на следующий день глубина под килем «Ермака» начала понемногу уменьшаться. В начале она была в 30, потом в 25 и, наконец, в уже 20 саженей. Крузенштерн, Матисен и унтер-штурман Черноусов совещались, чтобы это значило.

— Возможно, что это какая-то банка, но судя по остовому ветру, нас все же стремительно несет к материку, — высказался первым Черноусов.

— Если это действительно так, и ветер не переменится, то скоро следует ожидать удара ледяных полей о припай и материк, — покачал головой Матисен.

— Не уверен, выдержит ли «Ермак» этот удар при такой скорости льда, — сказал Крузенштерн. — Во всяком случае надо быть готовыми немедленно покинуть шхуну.

К радости мореходов к ночи лед свое движение замедлил, а затем и вовсе остановился, при этом он, однако, начал трещать и сжиматься. От напора ледовой массы «Ермак» носом почти полностью выпихнуло на лед и положило на бок. В кормовую же часть стала в большом количестве поступать вода. Начальники снова совещались.

— Корпус уже почти не держит, — доложился боцман Панкратов. — Еще один-два удара и корма будет затоплена.

— Надо на что-то решаться. Пока мы, кажется, уперлись в материк, но если льды снова погонит в открытое море, участь наша будет предрешена, — высказались Матисен и Черноусов.

— Будем выходить на лед! Иного выхода, похоже, у нас нет! — принял решение Крузенштерн.

Быстро сгрузили со шхуны все необходимые запасы. Команда, собравшись на палубе с заплечными котомками, ждала приказа на оставление «Ермака». Едва началась новая подвижка, все спустились на лед и перебрались подальше от полузатонувшей шхуны к палатке. Несколько часов все трещало и двигалось. Однако, ко всеобщей радости, лежащий на борту «Ермак», выдержал и этот напор ледовой стихии, а потому, чтобы напрасно не морозить людей, Крузенштерн приказал вернуться и ночевать на шхуне.

Из воспоминаний лейтенанта Крузенштерна: «Сильно уставшие, мы легли спать опять на шхуне, предвидя, что лед, упершись в берег, не будет нас беспокоить эту ночь. Льдина, на которой стояла палатка, несмотря на толщину в 6 саженей, дала, как я увидел на рассвете, огромную трещину. Итак, пришлось еще раз обмануться в своих надеждах! Я думал, что, если шхуну сломает, иметь, по крайней мере, убежище на льду; но если в первый шторм эта, по-видимому, громадная и не разрушенная льдина сломается, то что будет с нею во второй или третий шторм? Вполне поняв тогда невозможность благополучной зимовки в открытом море, я начал думать серьезно об оставлении шхуны и понемногу готовиться к тому».

Утром 2 сентября ветер поутих и небо прояснилось. Матисен и Черноусое немедленно вытащили секстаны и замерили высоту солнца.

— Ну что у вас? — в нетерпении спрашивал Крузенштерн.

— Сейчас! Сейчас! — отвечали ему штурманы, заканчивая свои интерполяции. — Готово! Наша широта 69 градусов 54 минуты нордовая, а долгота 66 градусов и 00 минут остовая!

— И что же сие означает? — спросил он и подошел к единственной бывшей на борту шхуны старой карте.

Матисен циркулем дырявил ватман:

— Сие означает, что мы находимся в юго-восточной части Карского моря, полуостров Ямал должен находиться примерно в расстоянии двадцати миль. К сожалению, карта еще осьмнадцатого века, а потому более точно по ней ничего сказать невозможно!

— Для исправления оных нас в эти края и направили, — вздохнул Крузенштерн.

Сразу же послали самого глазастого из матросов на марс, но он так ничего не углядел.

Из дневника лейтенанта Крузенштерна: «К утру 3-го сентября ветер стих и погода стала довольно ясная. Я спустил грот-стеньгу. По наблюдению долгота 66 градусов 00 минут остовая. Шхуну более никуда не несет; глубина та же. В полдень нашел густой туман, а после полудня ветер засвежел с дождем. Для облегчения шхуны, я выгрузил все бочки с водою. Ветер к вечеру весьма засвежел. В 8 с половиной часов лед кругом судна дал сильное движение, и треск послышался во всех членах шхуны; переборки на палубе были смяты и палуба поднималась по временам совершенным горбом. В ту же минуту вынесли на льдину все инструменты и выбросили провизию и вещи команды; все сложено в шлюпки и палатку. В 4 часа лед опять перестал двигаться; шхуну выперло носом на лед и положило на бок; корма осела ахтерштевнем на 9 с половиной футов.

4-го сентября в 8 часов пополуночи начал я выгрузку трюма. На лед были перенесены: упряжка ездовых собак, вся провизия, все дрова, все запасы, также паруса. После обеда начали выгружать железный балласт, что было чрезвычайно трудно; весь задний трюм был наполнен водою; сколь возможно было работали помпы и нам удалось выкачать к вечеру большую часть накопившейся в трюме воды».

Готовые по первому приказу оставить поврежденное судно, люди, тем не менее, из последних сил боролись за его спасение. Утром следующего дня Крузенштерн вызвал к себе двух поморов: подштурмана Черноусова и матроса Молчанова:

— Надо провести рекогносцировку на ост, поглядеть не видно ли где земли!

Вооружившись гарпунами и револьверами (на случай встречи с белым медведем) и лотлинем (для замера глубины), подштурман с матросом на лыжах отправились в путь. Пройдя около двадцати миль, они нашли высокую ледяную гору, и, взобравшись на нее, пытались в зрительную трубу увидеть берег. Однако, несмотря на ясную погоду, ничего разглядеть так и не удалось. Обратно возвращались по своим же следам. По возвращении доложились.

— Есть ли на льду промоины? — спросил Крузенштерн.

— Промоин и полых мест не видели, зато трещин и обрывистых льдин полным-полно! Кроме этого нашли глубину в 17 саженей, грунт ил! — доложились разведчики.

К этому времени команда уже закончила сооружение жилой палатки. Остов ее сделали из рангоута, который укрепили вместо кольев разнесенными в разные стороны якорями, сверху накрыли четыре слоя парусов, а по сторонам обложили еще в несколько рядов и корабельным канатом. Получилось вполне прилично. Одновременно готовили к пешему переходу бывшую на борту «Ермака» небольшую лодку. Для крепости ее оббили медью.

Из дневника лейтенанта Крузенштерна: «…Позднее время года, наступившие морозы и отчаянное положение шхуны, стоявшей уже неделю почти на одном месте, заставили меня думать о средствах спасения людей. Желая иметь мнение нижних чинов, я велел им выбрать из среды своей троих и составил совет для решения способа спасения всех. Этот совет состоял из меня и старшего штурмана Матисена, подштурмана Черноусова, исполняющего должность боцмана унтер-офицера Панкратова и трех матросов: Попова, Резанова и Молчанова, выбранных командою. На этом совете было решено следующее: если даже удастся нам удержать шхуну на воде, то, по недостатку дров, невозможно провести зиму в открытом море, ибо 7-го сентября находилось топлива на шхуне на 4 месяца, а по истечении этого времени пришлось бы сжечь шхуну. Если же шхуну окончательно раздавит и мы ее потеряем, тогда придется жить на льду в палатке, не имея дров во время сильных морозов; более чем вероятно, что в палатке мы все замерзли бы. Ко всему этому нужно присовокупить, что большая льдина, где складен был весь наш провиант, дала во время бури 1-го сентября большую трещину, разделившую ее на две части. Если в один шторм сделалась трещина, то в другой и третий льдина могла раздробиться на малые части и в таком случае все находящиеся на ней в живых должны быть разделены и погибнуть от стужи. Выслушав мнение всех и понимая вполне, что единственное спасение наше — стараться достигнуть берега, я решился оставить шхуну и направиться к восточному берегу, оставляя все имущество с тем, что если обстоятельства позволят, то на оленях приехать к шхуне и вывезти на берег, по возможности, все инструменты, материалы и провиант».