Полным ходом. Эстетика и идеология скорости в культуре русского авангарда, 1910–1930 - Тим Харт

337

Считается, что Катаев взял название своего романа из строчки: «Вперед, время! Время, вперед!» – из пьесы Маяковского «Баня» (1929) (см. [Russell 1981: 74]).

338

Катаев цитирует речь Сталина от 23 июня 1931 года (и повторяет ее в финале романа [Катаев 1983: 300]).

339

Катаев, положив в основу своего романа реальные события, свидетелем которых он был сам, и с энтузиазмом изображая впечатляющие достижения советской промышленности, дал ранний образец соцреализма – эстетической доктрины сталинизма, официально провозглашенной в феврале 1932 года, согласно которой искусство, будь то романы, картины или кинофильмы, должно изображать (однозначно и доступно) Советский Союз в качестве технологической, общественно продвинутой марксистской утопии. Основой сюжетов соцреалистических романов стали подвиги советских граждан как в промышленности, так и в общественной жизни: соцреализм должен был прославлять быстрый и очевидный прогресс, который идеология этой эпохи ставила во главу угла. Катаев, написавший в 1930-х годах несколько соцреалистических романов, уже во «Время, вперед!» руководствовался принципами еще только формирующейся художественной доктрины: прежде всего, он прославлял быстрое движение Советского Союза к высокопроизводительному индустриальному будущему. Позже Катаев также напишет приключенческий роман «Белеет парус одинокий» (1936) и ряд других соцреалистических произведений.

340

Как утверждает Глеб Струве, динамичный, кинематографичный стиль прозы Катаева опирается на прозу американца Джона Дос Пассоса, одного из первых писателей, использовавших кинематограф как способ отражения стремительной сущности эпохи модерна (см. [Struve 1971: 247]). На протяжении своей трилогии «США» Дос Пассос повторяет названия глав – «Новости дня» («Newsreels») и «Кино-глаз» («Camera Еуе» («Камера-обскура» в русском переводе. – Примеч. пер.)), которые подчеркивают его кинематографический взгляд на реальность. Другой анализ использования Катаевым коротких предложений был сделан Ричардом Борденом, который утверждает, что этот усеченный стиль отражает сдвиг в творчестве Катаева от более замысловатого прозаического стиля 1920-х годов к «относительному упрощению языка, сокращению словесных уточнений и сглаживанию синтаксиса» в соответствии с формирующимися требованиями соцреализма (см. [Borden 1999: 103]).

341

Схожим образом Маяковский, обсуждая в 1925 году с журналистом свои впечатления от городов США, рекламировал потенциал Советского Союза: «Нью-Йорк неорганизован. Сами по себе механизмы, метро, небоскребы и тому подобное не создают настоящей индустриальной цивилизации. <…> Вот почему я говорю, что Нью-Йорк неорганизован – это гигантская случайность, на которую наткнулись дети, а не полноценный, зрелый продукт людей, которые понимают, чего хотят, и планируют это, как художники. Когда в России наступит индустриальный век, [советская индустриализация] будет другой – она будет плановой – она будет сознательной» (Интервью Майкла Голда с Маяковским И New York World. 1925. 9 августа. С. 4).

342

Эмпиризм – философская позиция, из всех способов познания отдающее предпочтение наблюдению, – оказался чуждым марксизму-ленинизму и задачам сталинских пятилеток, – таким образом, в литературе соцреализма он превратился в уничижительный эпитет.

343

Катаев повторяет этот монолог в финале «Время, вперед!».

344

Дэвид Бетеа объясняет в своем исследовании апокалипсиса в русской литературе: «Идеал утопии <…> по определению статичен: он уже достигнут и зафиксирован». Другими словами, утопия означает неизменную конечную точку (которая следует за апокалипсисом), а не динамическую стадию развития [Bethea 1989: 148] (выделено в оригинале).

345

Другие примеры соцреалистических романов, прославляющих скорость, включают в себя «Энергию» Федора Гладкова (1932–1937) и «Капитальный ремонт» Леонида Соболева (1932).

346

Вот лишь один пример единообразия мысли при Сталине: принцип относительности Эйнштейна, который играл столь фундаментальную роль в качестве интеллектуальной основы субъективного принятия скорости эпохой модернизма, теперь вступал в столкновение с идеологией сталинизма. По словам Александра Вучинича, советские ученые все больше полагали, что теория относительности Эйнштейна «вела – и могла привести – только к отрицанию объективной природы движения». Объективный подход к скорости являлся ключевым компонентом сталинских пятилеток и культуры соцреализма (см. [Vucinich 2001: 61]).