Хозяйка розового замка - Роксана Гедеон

Мало-помалу до меня дошло, что за мной никто не гонится, и это успокаивающе подействовало на мое сознание. Задыхаясь, я перестала бежать, а потом пошла еще тише. Дождь, кажется, прекращался, но я уже слегка промокла. Я стала оглядываться по сторонам, пытаясь определить, где нахожусь; из-за волнения мне это долго не удавалось.

И, как-то вдруг бросив это занятие, я подумала о Талейране.

Я не знала, где он сейчас, чем занимается, находится ли в Париже. Но я сразу поняла, что Талейран — единственный человек, который обладает большим влиянием, большими связями и большой властью, единственный, кто выказывал мне расположение. Я, конечно, не могла назвать его другом. Но что-то в нем вызывало у меня симпатию. Он был негодяй, но уж очень очаровательный негодяй. И, кроме этого, я больше не знала, к кому обратиться.

Надо отправляться к нему. Нельзя упустить эту последнюю ниточку. Сейчас раннее утро — Талейран, должно быть, еще дома, а не в министерстве. При условии, конечно, что он ночевал не у любовницы. Любовниц у него было множество.

Я снова стала оглядываться вокруг и снова не могла определить, по какой улице иду; тогда, отчаявшись понять это самостоятельно, я обратилась к первой попавшейся мне молочнице с нелепым вопросом:

— Скажите, сударыня, где я нахожусь?

— Да ведь это улица Эшель, милочка! Совсем рядом с Карусельной площадью!

Я вздрогнула. Да, так и есть… Вероятно, только волнение и утренний туман не позволили мне понять это самой. Я была почти на площади Карусель, так близко от своего врага — Клавьера, который жил в моем доме и организовал всю эту травлю. Я закусила губу, чувствуя, как ненависть подкатывает к горлу. Нет, в Бретань я просто не имею права убегать. Надо поставить этого подонка на место. Я была готова руками рыть землю, лишь бы он понял, что зря со мной связался.

Я могла передвигаться по Парижу только пешком, поэтому, когда добралась до улицы Варенн, было уже около девяти часов утра. Пожалуй, лучше было бы отправиться сразу в министерство. Но, может быть, мне повезет, и я все-таки застану Талейрана.

Я понимала, что одежда на мне такова, что я вряд ли могу надеяться, что меня пропустят в дом. Меня в подобном наряде примут в лучшем случае за горничную. Поэтому я остановилась у ворот и терпеливо стала ждать, когда проедет карета Талейрана.

Вокруг меня кипела жизнь. Париж давно уже проснулся, и улицы его были полны народа. Давно уже открылись магазины и лавки. На рассвете казалось, что день будет серый, дождливый и туманный, но с каждым часом погода становилась все приятнее. Сияло солнце, отражаясь в лужах. Воздух — он в Париже обычно оставляет желать лучшего — нынче был легкий и благоухающий, словно весь город полнился цветочными ароматами.

Прошел час, второй… Я начала понимать, что жду зря, что Талейран, вероятно, давно уехал на службу. По улице с громкими криками шел мальчишка — разносчик газет. Я долго не могла решиться подойти к нему — стыд за то, что у меня нет денег, не давал мне сдвинуться с места. Но любопытство в конце концов пересилило, я подошла и как можно тише произнесла:

— Дай мне посмотреть «Монитёр», дружок. Всего на одну минуту.

— А что, денег у вас нет? — спросил он, подмигивая.

— Нет.

— У меня тоже негусто. То-то мы друг друга поняли!

С этими словами он протянул мне газету, предупредив:

— Только на минуту, гражданка. Мне дальше надо идти.

Я поспешно просмотрела свежий, пахнущий краской номер, и сердце у меня упало. Да, так и есть, в верхнем углу было напечатано сенсационное сообщение: «Гражданке дю Шатлэ предъявлено обвинение в убийстве Флоры Клавьер». Далее следовали россказни о том, сколько бед натворил мой муж в Бретани, и всякие домыслы по поводу моей связи с Клавьером.

«А ведь это может прочитать и Поль Алэн, — подумала я с ужасом. — И даже Александр…» Внутри у меня все похолодело. Я молча отдала газету мальчишке. То, что о моей беде теперь станет всем известно, очень угнетающе на меня подействовало. Ведь многие поверят этим выдумкам. Но самое страшное будет тогда, когда об этом узнают в Белых Липах. Боже, да Анна Элоиза просто съест меня живьем. Оставалось надеяться только на то, что в Бретани не слишком любят газеты республиканского направления.

В этот миг из ворот выходил лакей, видимо, получивший какое-то задание, и я бросилась к нему с вопросом, где господин Талейран.

— Да где ж ему быть? В министерстве!

Не теряя ни минуты, я оставила свой пост на улице Варенн и решительно отправилась на Рю-дю-Бак, в министерство иностранных дел.

6

Фонарщик с длинным шестом шел вдоль домов, зажигая фонари, и улица, прежде окутанная сумерками, мало-помалу наполнялась тусклым мерцающим светом. Становилось холодно. Небо потемнело, тучи на нем казались чернильно-черными, и, похоже, снова собирался дождь.

Я поднялась со скамейки под липой, где сидела уже несколько часов и откуда отлично просматривался особняк министерства, и, перейдя бульвар, приблизилась к железной решетке. Вцепившись в ее прутья, я на какое-то время застыла, глядя, как гаснут огни в окнах особняка. Потом подошла к караульному.

— Он еще не уехал?

— Не беспокойтесь, красавица, — отвечал караульный, уже хорошо знакомый со мной. — Гражданин министр еще у себя.

— А что это за карета стоит у крыльца?

— Какая-то важная дама приехала к министру. Говорят, она англичанка.

Я догадалась, о ком идет речь. Талейран вообще питал слабость к англичанкам, чем давал повод для многочисленных подозрений. Сейчас речь, видимо, шла о герцогине Фитц-Джеймс, привлекательной тридцатипятилетней брюнетке, к которой Талейран был неравнодушен. Думая об этом, я почувствовала досаду. Хоть бы она не задержала его надолго!

Все сегодня складывалось не слишком удачно. В министерство меня не впускали, а называть себя я боялась. Я прождала весь день, а Талейран ни разу не вышел и никуда не поехал — хотя обычно всегда после обеда совершал променад в Люксембургском саду. Но на этот раз традиция была нарушена. Я прождала весь день. Я очень устала. Мне было холодно и хотелось есть. Порой меня охватывало отчаяние. Почему я решила, что Талейран поможет мне? Для него самым благоразумным было бы делать вид, что он и в глаза меня никогда не видел!

Мне повезло только с караульным. Он оказался доброжелательным малым и охотно отвечал на все мои вопросы. Он даже обещал подать мне знак, если бы министр вдруг появился, а я в это время отдыхала бы под липой.

Первые капли дождя упали мне на лицо. Я увидела, как из министерства вышла герцогиня и села в карету. Вздох облегчения вырвался у меня из груди. Когда карета проезжала мимо нас, я услышала голос англичанки. Она сказала:

— Мы едем в Сен-Клу, Джек.

Я порадовалась тому, что она уезжает. И радость была не напрасна: тотчас после того, как уехала герцогиня, к крыльцу была подана карета гражданина министра.

— О! Вот видите! — сказал караульный. — Вот вы и дождались.

Да, дождалась… Сейчас было уже восемь вечера. Дождь постепенно усиливался, но я была охвачена таким нетерпением, что ничего этого не замечала. Я переступала с ноги на ногу и была словно в лихорадке. Отчаяние испарилось, и кровь теплым, животворным потоком разлилась по телу. Когда на ступеньках особняка появился человек, одетый в черное, который прихрамывал и опирался на трость, я забыла обо всем на свете; я поднырнула под руку караульного, пробежала через двор, слыша позади угрожающие окрики, и бросилась к Талейрану.

— Господин министр! Ах, Боже мой! Вас так долго пришлось ждать!

Я увидела лицо Талейрана: сухое, бесстрастное, с насмешливыми складками у рта, и похолодела от невольного страха. Уж очень бесчувственным показался мне министр в эту минуту. И смотрел он на меня так спокойно-задумчиво…

— Сударь, пожалуйста… — проговорила я, умоляюще складывая руки. — Согласитесь выслушать меня!

Я понятия не имела, что он мне ответит, и ожидала только худшего. К нам подбежал караульный, схватил меня за руки, пытаясь оттащить в сторону.

— Вы уж простите меня, гражданин министр! Мы сейчас сдадим ее в полицию. Она, должно быть, какая-то безумная…

Талейран окинул солдата колючим взором.

— Отпустите эту женщину. Ступайте на свой пост и забудьте все, что вы видели.

Я не знала, что и сказать, до того поразительными были эти слова. Талейран надел шляпу и, оглянувшись, сердито постучал тростью по ступенькам — этот жест, видимо, адресовался лакею, потому что последний как из-под земли вырос, услышав стук, и распахнул перед нами дверцу кареты.

— Садитесь, сударыня.

Он подал мне руку, помогая занять место в карете, и этот его жест был точно таким, как и прежде, когда я еще не была объявлена преступницей и одевалась так, как соответствует герцогине. Стало быть, министр не боялся моего соседства… то есть не боялся скомпрометировать себя.