Семигорье - Владимир Корнилов

Мимо них с лошадиным топотом, свистом и криками прокатила последняя подвода. Они остались одни на дороге и оба стеснённо замерли, вслушиваясь в затихающий стук колёс.

Зойка снизу вверх глядела на Алёшку ищущими глазами и вдруг сама быстро заговорила:

— Лёшка! Что я тебе скажу… Лёшка… Ты вот сейчас уедешь и не узнаешь… Я люблю тебя, Лёша. Я хочу, чтобы ты там, на войне, это знал!.. Люблю, слышишь?! Ты меня целовать не смей, потому что ты меня не любишь. А я люблю и поцелую. Вот!.. — Зойка встала на носочки, потянулась, охватила Алёшку за шею и губами коснулась Алёшкиных губ. — Вот!.. И знай, Алёшка, даже если замуж за другого выйду, всё равно тебя любить буду!.. Ты когда-нибудь меня полюбишь. Ты это знай! Тогда…

Зойка не сказала, что тогда. Она отступила от Алёшки на шаг, развела руки, словно хотела обнять и Алёшку, и землю, и небо.

— И смотри! Живой возвращайся!.. Чтоб все пули мимо, мимо!.. Мимо!..

Зойка перепрыгнула через канаву, взбежала на откос и встала над зелёными придорожными кустами, подняв кверху руку и покачивая ладонью.

Алёшка в смятении бежал, догоняя подводы, и вслед ему, как осенний птичий клик с неба, летел отчаянный Зойкин голос: «Алёшка-а-а…»

Растянувшийся обоз спустился к Туношне, переломился, головой медленно наполз на гору. Алёшка снял кепку, пальцами робко ощупал гладкую, как огурец, голову. «Что поделаешь, надо привыкать!» — подумал он. Носовым платком протер запылённые стёкла очков, аккуратно зацепил чёрные дужки за уши. Лошадь втянула телегу на мостик, дробный стук колёс по расшатанному настилу гулко катился по низине, как выстрелы. Алёшка сверху взглянул на струящуюся воду Туношны и почувствовал, как сжалось сердце. Что-то чистое и высокое, как летнее утро, что до самой этой минуты было вокруг, было в нём, было воздухом, которым он дышал, было жизнью, оторвалось под этот, похожий на выстрелы, грохот колёс по деревянному настилу и осталось там, за Туношной.

Там была земля, где в заросшей травой могиле покоился дед, не веривший в бога, но поверивший в человека, дед, который никогда не видел его, Алёшку, но хотел, чтобы на земле он был. Там, за Туношной, куда-то торопился в извечном своём непокое отец. Там остался служить Людям и Добру незаметный и необходимый всем Иван Митрофанович Обухов.

Всё было на той оставляемой земле: радость и боль, любовь и скорбь — всё. И первая Алёшкина любовь была той земле, и удивительная Зойка, от которой Алёшку не отделила даже его Ниночка. И невозмутимый Вася Обухов, и Витька, и гордая Грибаниха, и добрая рыжая Фенька, и героическая трактористка семигорских полей Женя Киселёва. Всё было на той, оставляемой им земле. Там, за Туношной, была его Россия, чью силу, терпение и мудрость он вбирал невидимо день за днём, как вбирает соки земли живое дерево.

И с той минуты, как подвода переехала мостик и лошадь тяжело пошла в гору, Алёшка почувствовал, как напряглось его сердце, как будто там, за Туношной, лежит та неподъёмная земная тяга, которую где-то посреди России обронил хлебопашец Микула Селянинович. И только теперь, переехав по простенькому деревянному мостику через Туношну, у начала своей долгой дороги через войну, Алёшка понял, что она — есть.

Он поглядел вперёд и вверх, куда медленно взбирался по старому тракту обоз, и зябко повёл плечами, сжался и даже охватил себя руками, как будто оттуда, сверху, оттесняя жару последних августовских дней, потянуло холодным ветром зимы: из-за горы в зелёно-голубое, дымкой подёрнутое небо вдавилась тяжёлая туча. Солнце ещё светило где-то, и громаду тучи прорезал огненный клин. Туча наплывала, клин сжимался, почти исчез — лишь по краям дымился ярко-жёлтый исступлённый свет закрытого солнца. Сама туча была за горой, но её края распластались по всему видимому горизонту, середина почернела, опустилась, и теперь в закрытой половине неба ясно прочертились зловещие контуры пикирующего самолёта. Провисшей серединой туча наплывала на Семигорье.

— Не миновать грозы! — крикнул возница, склонился, вытянул из-под сена пустые мешки. — На-ка, накроешься… — Один из мешков он бросил Алёшке на колени. Алёшка посмотрел на тучу, на дерюжный мешок — как будто мешок мог оберечь его от непогоды! — и с мудростью взрослого усмехнулся.

Обоз поднимался в гору и медленно уходил под тучу.

1963–1973 гг.

Примечания

1

Comme il faut — благовоспитанность (фр.).

2

В. К. Блюхер.