Последний Завет - Филипп Ле Руа

«Ауди» обогнула деревенскую площадь, пустынную в час сиесты. Старая сицилийка, сидящая на крыльце, подняла голову. Тони и Джанни, вот уже шестьдесят лет составлявшие неотъемлемую часть местного декора, глазели с террасы кафе, как странная колымага катит в сторону реки.

– Слышь, Джанни, а машина-то чудная какая-то.

– Немецкая.

– Совсем развалюха.

– Рассмотрел, кто за рулем?

– Нет. Стекла темные.

– К Леони поехала. Или к Браски.

– Больше-то все равно не к кому.

Сквозь грязное ветровое стекло, все в пятнах от насекомых и засохшей бандитской крови, Карла заметила, что дорога сужается. Оставляя в рытвинах клочья листового железа и какие-то механические детали, дребезжащий экипаж разбудил пастуха, лежащего под оливковым деревом. Взлохмаченный козопас воззрился на странную машину, появившуюся в облаке пыли, и проводил взглядом, пока та не скрылась в тупике, замкнутом угодьями семейства Браски. Несмотря на время года и ненастье, свирепствовавшее в Италии, здесь уже давно не было дождя, так что Карле пришлось включить стеклоотмыватель, чтобы хоть что-то разглядеть.

Вокруг все осталось по-прежнему. Косогоры, петляющий проселок, остроконечные кипарисы, ферма папаши Леони с желтыми ставнями на вершине холма, странная статуя посреди луга, высеченная из камня еще в третьем веке до Рождества Христова… Даже двадцать столетий прогресса не смогли изменить этот пейзаж. А потому спустя всего каких-нибудь двенадцать лет наивно было бы искать приметы процветания здешних хозяйств или надеяться на новую двухполосную дорогу, проложенную через поля. Да и вообще алчных подрядчиков и распространителей прогресса местные встретили бы зарядами крупной дроби. Гармония тут поддерживалась с помощью ружей семейств Леони и Браски.

Карла остановилась посреди двора. Никаких изменений: все та же прохудившаяся крыша над амбаром, облупившаяся штукатурка на фасаде дома. Даже старая дырявая бочка, в которой она когда-то пряталась вместе с двоюродным братишкой, не сдвинулась с места. Карла заметила трактор, на котором отец иногда катал ее в детстве. Откуда-то выскочил спаниель, залаял, подбежал к машине и обнюхал колеса. Рокко. Пес был старый, но возраст его словно не затронул. Карле вдруг показалось, что она уехала отсюда только вчера. Заглушив мотор, она вышла из машины. Рокко потянулся к ней носом, завилял хвостом, тявкнул. Леа попятилась, но Карла погладила пса и осмотрелась в поисках еще какого-нибудь признака жизни. Направилась к входу в дом. Чем ближе она подходила к крыльцу под ржавым козырьком, тем медленнее становились ее шаги. А сердце, наоборот, колотилось все быстрее. Плетущийся следом спаниель фыркал, а Леа начала донимать ее вопросами.

– Это здесь, ты уверена?

– Я родилась вон в той комнате, – сказала она, показывая на окно, обрамленное неоштукатуренными камнями.

– Думаешь, дедушка с бабушкой дома?

– Сейчас проверим.

– Во всяком случае, кто-то тут есть.

– Откуда ты знаешь?

Леа показала на «альфа-ромео», стоявшую под вишневым деревом за амбаром. «Ишь ты, что-то новенькое», – подумала Карла. Неужели отец сменил свой допотопный грузовичок на современную машину? Если только она не принадлежит одному из ее братьев. Неужели выиграли в лотерею, нарушив заповедь бедности, диктуемую Новым Заветом?

– Тут все такое старое, – поморщилась Леа.

Карлу охватили сомнения. Кого опасаться больше, отца или братьев?

– Мама?.. – позвала Леа, собираясь задать очередной вопрос.

Дверь была приоткрыта, чтобы впустить в дом солнце и послеполуденное тепло. С кухни доносились мужские голоса. Карла робко приблизилась. В первый раз за долгое время она, отключившись, перестала слышать дочь, даже не видела ее. Она была уже не мамой, а маленькой девочкой, боявшейся, что ее отругают за то, что поздно вернулась из школы.

Она вошла в кухню.

Ошеломление было так велико, что она покачнулась. Ей и в голову не могло прийти, что он окажется здесь, в этой знакомой с детства, пропахшей вином и супом кухне. Он изъяснялся по-английски, один из ее братьев переводил. Леа первой назвала его по имени:

– Натан!

Все взгляды обратились к новоприбывшим. Одетая в черное мать Карлы, Мария, побледнела, перекрестилась и бросилась к дочери, потом умилилась при виде внучки. Маттео, отец, тоже встал, пораженный неожиданным визитом. Показал рукой на пустой стул напротив Натана, приглашая вернувшуюся дочь занять место. Леа жалась к американцу, взявшему ее на колени за недостатком свободных мест. Единственными, кто не шелохнулся, были Марко и Лука. Несмотря на всеобщее удивление, Карла почувствовала, что ее тут, пожалуй, даже ждали. Казалось, Натан подготовил почву. Скорее, разминировал минное поле. Вот почему она не стала спрашивать, ни как он очутился в кругу ее семье, ни как нашел сюда дорогу. Ни что делает на этой кухне. Она лишь перехватила его взгляд, велевший положиться на него. Сейчас было предпочтительнее выслушивать вопросы, чем задавать их. Первый, принадлежавший отцу, удивлял, но вместе с тем успокаивал:

– Ты ела?

Что тут наплел Лав, что ей уготован столь сердечный прием? Только испытующие и недоверчивые взгляды братьев напоминали ей об изгнании. Она даже рот не успела открыть, как мать поставила на стол две тарелки с фоккаче. Леа надула губки, узнав, что это маленькие круглые хлебцы с телячьей печенкой и горячим козьим сыром. Она явно предпочла бы чизбургер. Маттео не сводил с дочери глаз.

– Что с твоими волосами? – спросил он.

– Решила сменить внешность.

– А та, что тебе дали, уже разонравилась?

– Мне она доставляла слишком много неприятностей.

Маттео умолк и налил себе вина. Мария бурлила от нетерпения. Воспользовавшись молчанием мужа и сыновей, засыпала дочь вопросами. Та, жуя и глотая, вкратце поведала о своем браке с Этьеном, о рождении Леа, об экспедициях мужа и его исчезновении, о своей работе в казино, о бурной связи с Владимиром, о недавнем обнаружении тела Этьена на Аляске, о встрече с Натаном, о преследовании со стороны Владимира, о похищении Леа, о смерти двоих похитителей. Подвела итог двенадцати лет непростой жизни за время одного обеда, вывалив все чохом, словно избавляясь от тяжкого бремени. Отец слушал молча, прямой и строгий на своем стуле, а мать сопровождала рассказ дочери беспрестанными «mia Carla» и крестилась. Натан, когда мог, подтверждал ее слова, и даже Марко с Лукой, увлеченные приключениями сестры, утратили свой отстраненный вид и внимательно слушали.

– Mia Carla, да убережет и дальше Господь тебя и твою дочурку!

– Меня бережет вот этот человек, что сидит напротив.

– Не кощунствуй, – предупредил отец.

– Ты и в самом деле прикончила двоих мужчин? – удивился Лука.

– Речь шла о жизни Леа.

– Как можно убить кого-то простой авторучкой?

– Авторучкой можно много чего сделать.

– Все-таки с трудом верится. К тому же женщина против двух профессиональных убийц…

– Купи римскую газету, узнаешь больше подробностей, чем от меня.

– С чем пожаловала? – Вопрос прозвучал из уст отца. Тон был лишен агрессивности или упрека.

Карла посмотрела на Натана. Леа заснула на его коленях, измученная пережитым за эти последние дни. Она не пожаловалась ни разу. Что и дало Карле все эти силы.

– Она сюда прятаться приехала, – усмехнулся Марко.

– Помолчи-ка! – бросил Маттео старшему сыну.

Воцарилась тишина, и все глаза обратились к Карле, пытавшейся прочесть ответ на лице Натана.

– Я приехала за прощением.

Ее мать снова перекрестилась.

– Почему сейчас? – спросил Маттео.

– Хотела познакомить вас с Леа… и с Натаном.

Натан чуть заметно улыбнулся в знак одобрения.

– Собираетесь пожениться?

Вопросы становились все труднее, словно в какой-нибудь телеигре. Выиграет ли она прощение в этой викторине?

– Папа, можно мне уложить Леа?

– Бедная малышка! – воскликнула мать и засеменила готовить постель внучке в прежней комнате своей дочери.

Натан встал, держа Леа на руках, и проследовал за Карлой на те десять квадратных метров, что в течение целых семнадцати лет были ее жилищем. Карла заметила, что после ее ухода тут ни к чему не притрагивались, словно в скромном мавзолее, посвященном ее памяти. Натан впитывал в себя атмосферу этого места. Афиши фильмов, фотографии кинозвезд и постеры с изображением Папы, украшавшие стены, свидетельствовали, что деревенская девушка росла на грезах, сфабрикованных в Чинечитта, Голливуде и Ватикане. Фото в рамке на ночном столике очаровало его больше, чем все остальные: Карла в платье для первого причастия. Ее уже расцветшая красота контрастировала со строгостью благочестивого наряда. На сундуке и шкафу были навалены многочисленные книги. Никаких книжных полок. У Браски чтение ассоциировалось с праздностью, а это баловство мебели не достойно. Только Библию и Евангелие полагалось держать на почетном месте. Уложив Леа, они вдвоем вернулись на кухню.