Берег тысячи зеркал (СИ) - Ли Кристина

Парень резко меня осекает. В его голосе сквозит сталь, а лицо по-прежнему выражает холодную решительность. Кровь застывает в жилах, пальцы немеют, а по телу бежит дрожь.

— Как ты… Сколько тебе лет? — выдавливаю сиплым голосом.

— Двадцать семь, агашши *(госпожа).

— Как ты попал в Афганистан? — я едва шепчу, а старшина немедля отвечает:

— В составе одного из последних миротворческих контингентов ООН "Рассветный пик". Сейчас база ликвидирована. Как вы знаете, США вывели свой континент из Афганистана, а с ними ушли все дипмиссии. Тогда все было иначе. Тогда "Рассветный пик" был огромным военным объектом, на котором жили тысячи солдат со всего мира. И не только солдат. Я встречал там медиков из Комитета Красного Креста, волонтеров и спасателей. Сотни людей, посвятивших свою жизнь другим людям.

Я ошарашено сажусь удобнее.

Сан был в Афганистане? А где еще? Сумятица из мыслей становится ярким последствием испуга. Сердце, наконец, прекращает колотиться, а взгляд постоянно возвращается к боковым зеркалам. Вид грузовиков приносит ненадолго покой.

Он действительно успел.

— Ты сказал, что он спас тебя, старшина. Расскажи…

— Это не то, что должен вам я говорить, — парень искоса заглядывает в мои глаза.

— Ты бы не стал начинать просто так. Значит, знаешь, что он мне не захочет рассказывать сам.

— Не захочет. Вы правы, профессор. Подобное, вряд ли хочется вспоминать, а тем более рассказывать близким, — парень аккуратно сворачивает в сторону грунтовой дороги.

Видимость становится в разы лучше, и есть возможность снять респиратор. Я стягиваю его, а сделав глубокий вдох, тихо произношу:

— Расскажи. Я хочу знать, старшина. Слово даю, он никогда не узнает, что мне все известно. Просто расскажи, — я устремляю взгляд на парня.

Старшина осматривает мое лицо так, будто ищет на нем подтверждение сказанному. Вероятно, отыскав нужное, он снова возвращается к дороге. Сосредоточенно следит за ней, но все же начинает говорить.

— Нам поступил приказ от командования сопроводить до места переговоров одного из главарей группировки Талибан. Сафран считался одним из опаснейших террористов. Но он оказался единственным, с кем еще можно было вести переговоры. Было принято решение устроить встречу с ним, чтобы обменять наших и американских пленных парней, на его двух "братьев по вере". Да только с настоящим шириатом их садизм связан не был никак. Хаял и Шемиль не афганцы. Они из Туркменистана, и были пойманы нашей стороной во время побега во Вьетнаме. И Хаял, и Шемиль — звери, агашши. На их счету пять сотен невинных жизней и три теракта. Американцы удерживали их в одной из Вьетнамских тюрем.

С каждым словом старшины, досада и грусть все крепче сдавливают в тисках грудь. Я, и правда, не знаю, что на самом деле пережил мужчина, в которого влюблена без памяти. Не знаю, и даже не представляю.

— Встреча была назначена во Вьетнаме. Но нас обвели вокруг пальца. Наша тактическая группа спецназовцев прибыла с американцами не для того, чтобы отдать Сафрану его дружков. Оказывается, у американцев были свои планы на него и его подельников. Они выдали их Сафрану сами. До встречи с тактической группой из Кореи. Как только мы сели во Вьетнаме, этих подонков подняли на наш борт сразу. Говоря — мы, — я имею ввиду такую же тактическую группу, но из "Рассветного пика". В ее состав входило двое летчиков, и пять бойцов специального назначения. Среди пилотировавших борт Сафрана был майор Кан, агашши. Когда мы поняли, что все переиграла сторона американцев, которая собралась ликвидировать и Сафрана, и его дружков, выхода не осталось. Нас бросили, и защитить нас было некому. Понимая это, командир Кан отказался лететь дальше на встречу для якобы передачи этих тварей. Мы не были готовы, к тому, что у Сафрана такая поддержка во Вьетнаме. И, конечно же, нас взяли в плен. Пять месяцев, мы провели в таком месте, агашши… — его голос звучит совсем глухо и сипло. Я вижу, как ему трудно, понимаю это, и благодарна, что старшина продолжает: — Вам лучше не знать, что нам приходилось делать, чтобы выжить. Именно тогда, майор Кан сказал мне, что вытащит нас любой ценой. И он сдержал слово, агашши. Он помог нам бежать в тот день, когда Сафран решил продать своих же дружков обратно американцам. Нас приготовили для устрашения, и как рычаг давления на наших сослуживцев. Американцы снова запросили помощи у Кореи. Однако командир знатно смешал им карты. Я не знаю, где мы взяли силы, но ночью перед переброской к заброшенным деревням, сумели выбраться из десятиметровой ямы, и сбежать.

Слушая это, я чувствую, как волоски на голове шевелятся. Пальцы уже не дрожат. Они ходуном ходят, и приходится сжать руки в кулаки.

— Вы пять месяцев просидели… — говорю, а кажется, шепчу убитым, мертвым, и пустым голосом.

— В земляной шахте глубиной в десять метров. Нас почти не выпускали наружу. Когда, кто-то умирал, могли неделями не убирать трупы… Им было плевать, что с нами. Если сдохли, значит, не выдержали. Если выжили, значит, можно использовать, как разменную монету.

Рука сама поднимается ко рту. Я прикрываю его в ужасе, понимая, что едва могу дышать, а слезы сами текут по лицу. И это не фигура речи, это факт.

Я не в состоянии сделать вдох из-за мысли, что в таком пекле находился Сан.

— Теперь, вы понимаете, что раскаленная лава, взрывы и вулкан, для нас с майором ничего не значат, агашши. Ничего… в этом страшного нет. Самое страшное создание, агашши, — человек. Вот, кого нужно бояться. Не мешайте командиру. Не заставляйте волноваться о вас. Вы его слабость, агашши. Если станет сильной его слабость, она прекратит ею быть. Доверьтесь ему. Мы тогда сбежали, а он остался один. Один, агашши. И выжил так же сам.

Наверное, на моем лице написан ужас. На нем точно именно это чувство. Испепеляющий и всепоглощающий ужас.

Между нами повисает поистине гробовая тишина. Не в состоянии более вести разговоров, я смотрю только на дорогу перед собой. Все выглядит блекло, все выглядит уже не страшно.

Мне не страшно.

Услышав такое, узнав о таком ужасе, страх стирается, как не нужная глупость. Анализируя слова и поступки этого мужчины с нашей первой встречи, теперь все, что не понимала раньше, не могла до конца принять, становится ясно.

Сан спешит жить.

Всегда спешит жить, и потому привез меня тогда к себе домой. Сан знает цену каждой минуте. А я так жестоко забрала у него два года. Нет, я не думаю о том, что он сох по мне в инфантильной влюбленности. Нет, это другое.

Я знаю, что он ждал меня. Такие мужчины умеют ждать.

Меня ждал человек, для которого каждая минута жизни воспринимается, как подарок после пережитого.

Сейчас я вижу себя не эгоисткой. Я ощущаю себя самой паршивой тварью. Это чувство не продиктовано логикой, или выводами. Оно просто есть. Я оставила его дважды. И если в первый раз мы знали, что все закончится, так и не начавшись, то во второй раз я поступила слишком жестоко.

Я могла сказать ему, что чувствую, и могла объясниться. Но взамен, сказала: "Прости…" Извинилась и ушла. Конечно, после такого он не стал бы вести себя, как дурачок. Потому был холоден. Потому не подпускал, и старался не смотреть в мою сторону.

Он думал, что я снова решу уйти.

За мыслями не замечаю ничего. Я больше не боюсь того, что над головой темнеет небо, и с каждым часом лесной пожар подбирается все ближе к расположению. Все силы бросаю на то, чтобы помочь успокоить людей. Их слишком много. Такого столпотворения испуганных до полусмерти людей я не встречала никогда.

Мы с Саном пытаемся успокоить всех, заставить не разбегаться, и ждать. С каждым часом ситуация накаляется, и даже мужчины из подобия муниципальных властей уже не в состоянии успокоить островитян. Странность в том, что люди из деревни ведут себя совершенно иначе. Они не требуют отправить их на корабле, не кричат в истерике, не устраивают сцен и не пытаются уплыть на хлипких лодках в открытое море в неизвестность.