Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха - Тамара Владиславовна Петкевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Какие-то странные отношения завязались у меня с рекой, огибавшей этот кусок земли. Вокруг – ни души. Вода обжигающе студёная. Несмотря на то что я любила купаться в холодной воде, в эту реку входить было знобко, я долго примерялась. Но, наплававшись, не хотела из неё выходить. Что в этой воде было такого, что колдовским образом удерживало в себе? Анка рассеяла моё недоумение:
– Что ж тут загадочного? Река берёт начало в близлежащих горах. Ты купаешься в воде, ещё не побывавшей в цивилизации. Вот и всё.
Именно! Колдовство – в первозданности. И до чего же радостна простота истин!
Анка была погружена в рукопись. Я – в книги: Берберова, Платонов, Булгаков, Оруэлл… Выйдя к завтраку на четвёртый день, Анка раздумчиво сказала:
– Ты написала бестселлер.
Первым чувством был испуг. Мне отзыв представлялся в другом словесном выражении. Я не поняла: «бестселлер» – это что? Определение с оттенком неодобрения? Или напротив? Но, следуя своей всеохватной логике, Анка уже говорила о чём-то, чего предыдущие читатели рукописи не угадали, не заметили. Потом доверительно добавила:
– Ты ведь знаешь, мне не слишком свойственно плакать, но я плакала, Томочка.
С приехавшим за нами Гришей мы ещё долго и на все лады судили-рядили: сможет ли это быть напечатано? Кем? Где? Сколько должно пройти времени? Где в таком случае искать денежную субсидию?
Америка открывала себя медленно, исподволь, начиная со своих провинций.
– Утром поедем завтракать «к губернатору», – интриговал нас Гриша.
Так говорили в штате Нью-Гемпшир о таверне в горах, которую содержал местный житель – бывший губернатор, ушедший в отставку. Мы приехали рано, таверна была ещё заперта. Зато на домике рядом, где рокотала соковыжимальная машина, висела табличка: «Открыто». Внутри на полках выстроилась батарея трёхлитровых бутылей с яблочным соком. Можно было положить плату на поднос с безнадзорно лежащими на нём долларами, взять бутыль и уйти. Стародавний уклад, доверительность и наивность умиляли, трогали душу.
Обслужить нас вышла вся семья от мала до велика. Две девочки лет шести-семи быстро разложили салфетки на скатерти в крупную клетку, на прилавке у входа разместили всё, что взрослые мастерили на продажу, – от безделушек из дерева до вязаных носков и кофт. Одна за другой подъезжали машины с желающими перекусить. Тепло таверны. Говорок. Уют. Кристально чистый, вкусный воздух, напомнивший Яремчу в Карпатах, где мы с Володей провели счастливые дни. Просмотрев меню, мы дружно заказали кофе, блинчики с кленовым сиропом, что-то ещё.
* * *
Поселившись поблизости от детей в Бостоне, Григорий Евсеевич начал планомерно осуществлять выношенную им мечту о взаимонасыщении культур. Он задумал открыть в Бостоне Русский институт для молодых американцев. Нашёл спонсоров, подыскал помещение, набрал штат, пригласил в институт интересных преподавателей. Мало кто верил, что институт сможет функционировать. Но для супругов Тамарченко существование в культуре было способом жить и дышать. Анна Владимировна начала вести там курс русской литературы. За организованным под крылом Бостонского университета детищем Григория Евсеевича – Russian Studies Institute – вскоре утвердилась репутация уважаемого и популярного учебного заведения.
Когда кто-то из их студентов ехал в Ленинград, Анка и Гриша давали мой адрес. Со знакомой восторженной интонацией американские студенты рассказывали об уроках Анны Владимировны, открывавшей им Достоевского, Толстого и Россию. Так мы сдружились с необычайно милой Мелиссой Смит, хорошо говорившей по-русски. Она переводила пьесы многих наших драматургов-женщин: Людмилы Петрушевской, Нины Садур и других. Однажды Мелисса попросила разрешения прийти к нам вместе со своими родителями: «Мне очень хочется, чтобы они побывали в русской семье». Родители оказались жизнерадостными, визит – обоюдно приятным и лёгким. Теперь, в Бостоне, вместе с Анкой и Гришей я была приглашена в эту американскую семью на помолвку Мелиссы.
Когда мы подъехали к трёхэтажному дому «на выселках», у леса, там стояло уже машин тридцать. Гостей соответственно было втрое или даже вчетверо больше. Стоял тёплый, ослепительно солнечный день. Приглашённые расположились кто где хотел: в гостиной, на веранде, на поляне, на пологой горке рядом с домом. Несколько кореянок разносили гостям вино. Для желающих закусить поплотнее на втором этаже был накрыт стол.
Приглашены были коллеги по университету, в котором работали Мелисса и её жених, их родственники. Чужая речь. Добродушная тональность бесед. Смех. От оживлённых, беспечных гостей, от Анки и Гриши меня увела в свою мастерскую мать Мелиссы – художница Джоан, чтобы показать свои работы: превосходные портреты, пейзажи. Тут же вынула из шкатулки кольцо с бирюзой, предназначенное мне в подарок. При нашей первой встрече в Ленинграде, дегустируя то одно, то другое блюдо, Джоан всё время восклицала: «Оу-оу! Новый вкус!» Американская помолвка Мелиссы, открытость их окружения, подаренное кольцо стали «новым вкусом» другой страны – для меня.
Супруги Шварцманы, друзья Анки и Гриши, водили меня по территории Гарвардского университета. Обход зданий, отдых на траве в университетском саду, обед в шумной студенческой столовой оставили ощущение незатруднённости и лёгкости существования американцев. Я с интересом слушала преподавательницу Гарварда Галину Александровну Шабельскую, посвящавшую меня в здешние неписаные законы: не полагалось вслух оглашать оценки студенческих работ, не принято было интересоваться, какой политической ориентации придерживается тот или другой студент, и т. д. С женственной, добрейшей Галиной Александровной мы поочерёдно побывали во всех бостонских музеях.
Навестили мы и Гришиного старшего брата с женой. Их небольшая квартира размещалась в одном из шести коттеджей, построенных для эмигрантов пенсионного возраста. Жена Мирона Евсеевича, Сарра, первым делом показала установленные в квартире кнопки: «Видите? Одна – для вызова врача, другая – для вызова мастера, если надо что-то починить». На столе красовались приготовленные хлебосольной хозяйкой яства. Освещение в столовой было каким-то перламутровым. Поблёскивало семейное столовое серебро. Восседая во главе стола, Мирон Евсеевич тихим, глухим голосом произносил торжественный тост в честь Америки, которая их приветила, обеспечила пособием: «Здесь есть закон! И он – работает!»
Надрывно-горькое, надо сказать, это было свидание. Старые люди вытерпели всё, дождались встречи с сыном и внуками. Радовались и гордились. Но ценой их счастья была инвалидность, подорванное здоровье, поправить которое было уже нельзя.
Прогулки по Бостону с внучкой Анки и Гриши, неотразимо красивой девятнадцатилетней Анулей, открыли двери в мастерские молодых художников. Какую психологическую ломку, связанную с переездом в другую страну в двенадцать-тринадцать лет, пережила эта девочка! В компании таких же растерявшихся подростков она сбежала однажды из дома и отправилась за приключениями в Вашингтон. Там они были задержаны полицией и доставлены в участок. По
