Эйзенштейн - Виктор Шкловский

Яснополянский сад сохранил в себе куски старой Засеки.

Есть в нем и правильные аллеи, сходящиеся лучами к одному месту, – там прежде оркестр играл, когда мать Льва Николаевича и дед его князь Волконский гуляли чинно, – сад потом рос как хотел, его часто перебивали, переделывали.

В том месте, где сняли, продав на снос, старый дом Волконского, выросли деревья. Получилась гущина.

Лев Николаевич хозяин хлопотливый; однажды заметил он – черемуха выросла на дорожке и заглушает орешник.

Черемуха эта росла не кустом, а деревом в сажени четыре в вышину, как записал Лев Николаевич. Была она кудрявая, развилистая, осыпана ярким душистым цветом.

Далеко был слышен ее запах.

Сказано: срубить черемуху.

Затюкал работник топором. Пришел хозяин, увидал, что черемуху на дороге рубят.

Сок так и хлюпал под топором, попадая в прежнюю тяпку, а черемуха вздрагивает гроздьями цветов.

Видно, судьба, подумал Толстой и начал рубить с мужиком вместе.

Всякая работа весела – весело и рубить.

Хозяин забыл о черемухе, о цветах ее. Только и думал о том, как ее поскорее свалить.

Толстой запыхался, положил топор, уперся с мужиком в дерево – дерево было такой толщины, что можно ствол взять в две ладони.

Качнули, дерево задрожало листьями, закапало росой; посыпались белые, душистые лепестки.

Еще налегли.

Точно вскрикнул кто-то в дереве.

Там, внутри дерева, как будто заплакало.

Затрещало в середине; дерево свалилось.

Оно разодралось у надруба и лежало, упираясь сучьями и цветами в траву; подрожали листья и цветы.

– Жалко, – сказал мужик.

Толстому тоже было жалко.

Прошли годы. Чистили опять заросшую дорожку. Рубили шиповник, лозу. Уперлись в черемуху.

Черемуха большая и толстая выросла под липой. Срубили легко, у самого корня: корень гнил.

Хотели оттащить черемуху, а она как будто прилипла, думали, где зацепило.

Работник нашел другой корень на дороге: черемуха почуяла, что не жить ей под липой, вцепилась сучком за землю, обратился сучок в корень. Старый корень бросила.

Тогда понял Толстой – выросла та, первая черемуха на дороге.

Хорошо цветет черемуха, хорошо пахнет весной, а ее рубят, не знают ей цены. А дерево, цветущее, живое дерево переходит с места на место.

Рассказ, который я передал, сокращая, называется у Толстого «Как ходят деревья» в книге для детского чтения.

Черемухой цвел Сергей Михайлович у нас в Москве, на Потылихе, на старом месте, где когда-то цвели вишневые сады, где когда-то старались снимать картины, где снимали в кино бой Александра Невского с немцами, где снимались Н. Охлопков, Н. Черкасов, Д. Орлов.

Черемухой цвел художник, вырос так, что виден был на миру.

Деревья вырастают как хотят.

Руководство в деле искусства сложно: не знаешь, что рубишь, что вырастет из посаженного.

Вот я сейчас пересуживаю работу Эйзенштейна, а переделать бы ее не смог – она ушла своей дорогой, вросла сучьями в землю, выросла в других картинах измененная. Живет по всей нашей земле от Черного до Белого морей, живет в Мексике за океаном, живет в странах, которые с нами спорят, живет в Японии и, изменяясь, цвести будет вечно.

Не увядает созданное, живет само по себе, пересматривается вновь. Много раз по-разному себя переосмысливая и не повторяя. Вырастал Эйзенштейн, переосмысливая историю, удивляя неповторимым рисунком мысли.

Сергей Эйзенштейн, уйдя с производства, написал книги, воспитал поколение.

Цветет, и ничего не скажешь.

Был он невелик ростом, крепок, высоколоб, были у него тонкие брови, был неутомим.

Но сердце устало.

Он лежал в гробу. Грудь его покрыта золотым покровом.

Лежал он в гробу.

Все говорили «жалко».

Нет безошибочного искусства, говорил Чернышевский, – каждый шаг человека есть задержанное падение.

Шагаем мы, шагаем вперед. Бывают счастливые люди, они долго шагают в своей долгой весне.

Пчелы собираются вокруг их цветов – красивые, друг друга понимающие, пестрые пчелы, перебитые тенями.

Тело их, если взять быстрым взглядом, похоже на цветной луч аппарата, перебитый заслонкой мальтийского креста.

Будем беречь память о том, что уже достигнуто. Передача памяти, закрепление сделанного памятью отделяет человека от других, разнообразно красивых, живых существ.

Такие речи я вел с Сергеем Михайловичем, когда он был жив, уверен и грустно-весел.

Одну из записей про черемуху напечатал я очень давно в книге «Поиски оптимизма».

Сергей Михайлович тогда мне сказал:

– Спасибо.

Это было в 1932 году.

Много после этого сделал Эйзенштейн.

Черемуха цветет от Черного моря до Белого, а не в одном саду.

Каждую весну зацветают леса и сады и сшивают быстрым полетом цветы хлопотливые пчелы.

Фотографии и кадры из фильмов

Фотографии

1897 год. Герой нашего повествования еще не появился на свет. Фотография сделана в Риге, где обосновались молодожены: Михаил Осипович Эйзенштейн, архитектор (на груди его знак об окончании Института гражданских инженеров, форменная фуражка – на табуретке), и Юлия Ивановна, урожденная Конецкая. Ираида Матвеевна Конецкая (она – глава буксирного пароходства в Петербурге) приехала в гости, может быть, на новоселье. Снимок официальный: все вытянулись, как перед начальством, хотя снимаются «на память». На лицах – уверенность в себе и в будущем, которое в реальности будет совсем другим.

Первое фото Сережи. 1898 год. Мальчик уже держит голову. Люди, знавшие Сергея Михайловича, на этой фотографии видят его высокий лоб и тонкие брови.

1902 год, лето. Сереже четыре года. Он печально смотрит на нас. Перед ним – макет жилого дома и макет фабрики с высокой трубой. Мальчик должен стать гражданским инженером, как папенька.

Дом, построенный М. О. Эйзенштейном в Риге, на улице Альберта. Это типичный для начала века доходный дом, обремененный орнаментом. У парадного входа лежат сфинксы: Сережа будет тайком рисовать на них карикатуры – оживший сфинкс, пошалив в городе, вскачь отправляется к пирамидам, на свое законное место.

Рисунок слева можно было бы назвать «Бунт сфинкса», но на самом деле это начало бунта Сережи.

Второй рисунок изображает съемку фильма. Кинокамера нарисована неверно, она похожа на фотоаппарат того времени. Вероятно, Сережа еще не видел киносъемку и, конечно, не знает, что рисует свою будущую профессию. На камере надпись «кинемо»: идет 1913 год, новое искусство еще не стало искусством, и даже имя его не определилось. Популярные ленты о сыщиках Сережа не любит, на его рисунке снимаются любимые мальчиком клоуны. Исподволь начинается спор с базарной киношкой.