Спогади. Кінець 1917 – грудень 1918 - Павел Скоропадский

Однако, этот приезд Татищева навел меня на мысль, что едет же он в Берлин неспроста и что необходимо для противодействия но начинаниям немедленно же послать туда кого-нибудь и от нашего правительства для того, чтобы выяснить, чего будет добиваться там Татищев, и решительно настаивать на том, что Украина без Крыма существовать не может. Кстати же, нужно было выяснить в Берлине вопрос о флоте. Я об этом сообщил Лизогубу и решил, что он с Палтовым и, в качестве секретаря, Кочубеем поедут в Берлин. По окончании официальных сношений по этому вопросу, они выехали в Берлин 17 августа нов. ст. Поездка эта в Берлин дала хорошие результаты, и вопросы Крыма и флота, казалось, разрешены в нашу пользу. К первому немцы высказались в смысле поддержки наших домоганий, по вопросу флота дело тоже как будто налаживалось, но немцы, как выяснилось посланным нами представителем министерства финансов, связывали это с рассчетом наших денежных обязательств с Германией, причем они сюда также включали и рассчеты с Великороссней, другими словами, все денежные обязательства Российской империи процентами делили между Украиной и Совдепией, флот же принимался как имущество общее российское, за которое Украине приходилось тоже заплатить в пропорциональном размере большую сумму, кажется, 200 миллионов рублей. Несмотря на величину этой суммы, в разговорах с министром я считал, что флот составлял значительно большую стоимость по нынешним временам и заслуживает того, чтобы мы эту сумму выплатили, раз другого способа им завладеть не было, тем более, что каждый день замедления способствовал разграблению флага. Но министр финансов в совете министров решительно высказался против этого и тем спас громадную сумму, ответственность за потерю которой падала бы на меня и правительство. Я признаю свое ошибочное мнение и считаю, что меня удержал от ее проведения в жизнь министр Ржепецкий. Итак, поездка Лизогуба в Берлин принесла много пользы, но дело было не окончательно выяснено, флот все еще был в неопределенном положении, и с Крымом только налаживалось дело, но когда все это окончательно решится, было неизвестно. Лизогуб и его спутники были очень хорошо приняты в Берлине, вместе с тем им никаких новых требований не предъявили, чего я, отпуская их туда, особенно боялся.

К августу месяцу наша политика сделала большие успехи, конечно, люди, участвовавшие в этом, чувствовали, на каком зыбком песке строилось все наше здание, так как прекрасно понимали, что о каком-нибудь серьезном успехе можно будет говорить тогда, когда достигнутое будет признано державами Согласия, т. е. в зависимости от окончания мировой войны и отношений, которые установятся между нами и представителями Антанты. Но все же тогда казалось, что все нами творимое созидалось для достижения порядка, а порядок этот и нашу предстоящую борьбу с большевиками может только приветствовать и Франция, и ее союзники. Ко мне постоянно приходили люди, одни из-за несочувствия Украине, другие, наоборот, из-за моего, якобы, слишком руссофильского кабинета, говорили со мной, настаивая на проведении той или другой меры или отклонении ее. Часто разговор кончался тем, что они высказывали мне свои предположения, что, когда война закончится и я буду в состоянии войти в сношения с Антантой, последняя не признает сделанного нами. Я на это стереотипно отвечал: Антанте нужно иметь правительство, с которым она могла бы говорит ь, Антанте нужно убеждение, что мы творили и достигли порядка, которого нет в остальной России. Антанте нужно иметь убеждение, что наша политика не есть политика Германии, а паша личная для блага страны. Наконец, Антанте нужно иметь убеждение, что мы можем представить ей коммерческие выгоды и уплатить наши долги. Мы этим всем данным отвечаем, поэтому я ни минуты не сомневаюсь, что Антанта признает дело, которое мы сделали, и оно не пропадет. Но Вы и Ваше правительство работаете с немцами.

— Трудно было бы работать с американцами или другими союзниками, когда страна занята немецкими и австрийскими войсками, когда я не имею никакой возможности не только с ними снестись лично, но послать своего агента. По окончании войны придут; союзники, мы так же будем работать с союзниками, как до сих пор работали с немцами. Я не германофил, не «антантист», я хочу блага своей стране, но я признаю, что в нашем печальном положении приходится идти на жертву, ввиду того, что немцы, явившиеся со своими армиями, не пришли сюда для того, чтобы ничего от нас не взять, ни Антанта не пожелает нам помочь, если мы ей ничего давать не будем. Это ясно.

Обыкновенно, всякий приходивший ко мне всегда считал, что он знает все намерения Антанты до мельчайших подробностей и что Антанта, конечно, в этом отношении придерживается образа мыслей говорящего или его партии. Особенно в этом отношении великолепны были великороссы. Они не сомневались, что Антанта всецело, несмотря ни на какие затраты, поддерживает их точку зрения. Помещики всегда доказывали, что Антанта действительно против отчуждения, украинцы, что Антанта стоит за их крайнюю ориентацию. Это было все смешно, но вместе с тем страшно мешало делу, так как несомненно, что политика Антанты ясно мне не представлялась и доводы этих господ сбивали меня с принятого мной пути.

К августу месяну правительство Украины было признано Гермаиней, так как ратификация мира, заключенного Радой, состоялась 24.7.1918 года{271}. Представители Германии и Австрии передали, мне торжественно сообщения своих правительств о признании моего правительства на Украине. Состоялось тоже признание нас Турцией и Болгарией, Доном, Кубанской областью, Грузией и Финляндией, которыя прислали своих представителей. Польша несколько позже тоже прислала своего посланника. С некоторыми нейтральными государствами мы также обменялись представителями, хотя очевидно было, что в данном случае вопрос окончательного признания выжидался до той развязки, которая разыграется на Западе. Масса всевозможных агентов не только Центральных Государств, но главным образом нейтральных, ежедневно прибывали в Киев со всевозможными предложениями. Как я ни хотел простоты, но пришлось выработать небольшой церемониал Для торжественного приема в этих случаях посланников. Происходило это обыкновенно в большой зале, причем там ставился караул в парадной форме от конвоя. С своей стороны, мы во все эти государства послали свои миссии. В Берлин поехал барон Штейнгайль, честнейший и благороднейший украинец, носивший только немецкую фамилию, но даже не говоривший по-немецки, что, конечно, являлось для его деятельности большим пробелом. В Вену поехал Липинский, украинец и щырый, но без той узости, которая отличает этих господ от остальных смертных. Мне он очень нравился. В Болгарию поехал Шульгин, человек, которого я очень уважаю, в высшей степени порядочный, служил министром иностранных дел при Раде, но совершенно не принадлежит и по образованию и по духу к людям того правительства. В Турцию послан был Суковкин; о нем Я ничего не могу сказать ни хорошего, пи плохого, это выбор министра Дорошенко. Суковкипа я не знаю. В Швецию командировали генерала Баженова, в Швейцарию д-р Лукашевич, в Финляндию — Лосский и т. д.{272} Вообще, наше дипломатическое представительство налаживалось. В Берлине куплен был для миссии прелестный дом, где Штейнгайль устроил несколько официальных приемов за время своего пребывания в Берлине. Я останавливаюсь на всех этих мелочах, так как считаю, что после всего того развала, который у нас существовал, в одной части, и самой крупной, Российской империи заводились международные отношения уже на европейских основаниях. Внешнюю политику, собственно говоря, вел я вместе с Дорошенко и Палтовым. Кстати, с Галицией, еще тогда входившей в состав Австрийской империи, у нас были самые дружественные, братские отношения. Постоянные приезды всяких политических деятелей Галиции содействовали укреплению этих отношений, хотя, конечно, большинство из этих деятелей были сторонниками Рады, так как им казалось, что Рада была более радикально украински настроена. Несомненно, что многие из них работали против меня. Теперь, когда нашей Украины фактически нет, можно подвести итог, какое из правительств сделало больше для создания украинской государственности: Рада ли со своими многообещающими заявлениями или же мое правительство, которое считалось «щырыми» украинцами, враждебным украинству. Пусть подсчитают беспристрастно: никогда пи до, ни, конечно, после Украина не подходила так близко под понятие государства, никогда с ней, несмотря на то, что она была наводнена чужеземными армиями, с ней так не считались, как во время Гетманства, а в деле народного образования и искусства, то, что, главным образом, воспитывает национальность, сделано, я утверждаю, во сто крат больше без всякого дикого насилия, нежели сделали Рада, а затем Директория. Одно создание двух университетов уже говорит за себя, но в ту пору дело народного образования было на втором плане, главное — это было налаживающееся во всех отраслях жизни народа понятие о государственности. Самые ярые враги украинства должны были это признать. Мы были, как казалось, единственной здоровой частью бывшей России, и к нам друг и недруг проникался уважением. Антанта, если бы продолжался режим Гетманства, не могла бы нас не признать, слишком много было создано. Мы становились уже на собственные ноги и стали бы крепко, дотяни мы только до весны, когда бы у нас была бы. готова армия. Великороссия, пойми она нашу работу, не могла бы относиться к нам враждебно, тот курс политики, который я принял с первого дня управления страной, ясно доказывал, что, созидая Украину, я не борюсь, а помогаю Великороссии. Денежная и другая поддержка военным снаряжением, сани гарным имуществом и т. д. всем, кто боролся за восстановление России, наш союз с Доном, готовящийся союз с Кубанью, переговоры с Грузией все это ясно доказывают. Я глубоко убежден, что, моя политика была правильная и в отношении Великороссии, и в отношении Украины. Только идя тем путем, которым я шел, можно было создать Украину, и тем же путем можно было легче во сто крат восстановить Россию. Я глубоко презираю всех тех русских, которые, забывая, кто они, с пеной у рта одни защищают Германию, другие политику Антанты. Я не скрываю, что я хочу лишь широко децентрализованную Россию, я хочу, чтобы жила Украина и украинская национальность, — я хочу, чтобы в этом теснейшем союзе отдельных областей и государств Украина занимала достойное место и чтобы все эти области и государства сливались бы в одном могучем организме, названном Великая Россия, как равные с равным. Я не сомневаюсь, что, чтобы там ни было, так в конце концов и будет, по это могло быть теперь, или, по крайней мере, значительно скорее, нежели может быть достигнуто теперь, при создавшихся условиях. А к этому дело шло. v нас уже вполне ясно намечалась эта связь, куда примыкали к Украине Дои, Кубань, Грузия. Я уже имел несколько заседаний по этому поводу с представителями этих стран, вырабатывалась определенная программа работы и предложено было всем представителям этих областей обратиться к своим правительствам за соответственными разрешениями действовать в этом отношении. Предполагалось в Киеве для начала установить совет из представителей заинтересованных правительств для разрешения всех общих вопросов. Но последнее мое министерство, о котором я буду говорить позже, и особенно почтеннейший господни Афанасьев{273}, министр иностранных дел, не поняли этого, и потому из этого ничего не вышло. С поляками в то время был у нас один вопрос, и притом неразрешимый, к удовлетворению обеих сторон. Это вопрос о Холмщине{274}. Поляки настаивали на том, что этот край должен быть всецело их, украинцы, наоборот, что Холмщина должна принадлежать Украине. Если смагреть на это дело с точки зрения этнографической, то казалось бы, что северную часть следовало бы уступить Польше, но зато вся средняя и южная часть, население которой украинское, должны были принадлежать нам. Поляки хотели, чтобы наша граница была на Буге. Я решительно высказался против этого. Австрия, из-за своей внутренней политики, принуждена была поддерживать поляков, в последнее время она стояла за поляков при разрешении этого вопроса. Граф Форгач на этом у меня настаивал, по я не шел навстречу его домоганиям. Вообще, уже с вопросом о Kronlande[75] (лат.), который предполагалось создать из Галиции, но который при министерстве Бурьяна{275} не был создан, о чем мне было сообщено как fait accompli[76], я понял, что с Форгачем лучше ни в какие сношения не входить, он был явно против Украины.