Добронега - Владимир Романовский

Кто же это скачет к Буче, да еще так резво? Что за вылазки среди ночи на добрых конях? Не управился ли Святополк меня опередить и взять плотника себе? Но тогда почему только двоих послал он, а не две или три дюжины? Власть Святополка не распространяется на охрану у Бучи, охрана подчиняется лично мне.

Он вернулся, передал факел Рагнвальду, вскочил в седло, и махнул рукой энергично. Отряд взял с места резво, и пошел по хувудвагу сперва рысью, а потом галопом.

***

Спать, привалившись к стене – неудобно и противно. Но на земляном полу еще хуже. Удивительное дело – человек полночи проторчал в ледяной Балтике, стучал зубами от холода на продувных ветрах вдоль Днепра, нырял в этот самый Днепр в марте, а до этого все детство почти провел в промозглом слоистом тумане побережья Северного Моря – и ничего. А тут – одну ночь поспал на жирной киевской земле, в июле – и на тебе, озноб, кашель, в башке звенит, кровь горит в жилах. Старею, подумал Хелье, кашляя. Чтоб им всем лопнуть.

Кашель был непривычным в его жизни явлением. Он кашлял в детстве, раза два, но с тех пор забыл, как это противно. И дышится с хрипом. Задерживаешь дыхание – кашляешь громче и больнее. Просто сидишь, дышишь обычно – кашляешь. Стоишь – кашляешь. Ложишься – кашляешь и чихаешь, аж все тело передергивает. Ужас.

Сны сняться дурацкие, и сквозь сон слышишь собственный кашель. Ахха-ахха-ахха-ахха, кха. Фу, гадость какая. Вот вижу я во сне, как, вроде, какое-то поселение, и сижу я в окружении трех толстых и теплых баб, вальяжных таких, и они меня поят чем-то горячим и ласкают. Это хорошо, когда тебя ласкают. Поскольку не все ж мужик должен стараться, иногда и бабам следует чего-нибудь такое, предпринять, пока мужик развалился и лежит себе. Не всегда, но иногда. Для разнообразия. И все это на теплой лужайке перед каким-то домом с верандой. С террасой. Дом почему-то каменный, римского типа. Вдруг ни с того ни с сего без всякого шума из ближнего леса выезжает конница, а у командира на шлеме красное перо, и летят они на нас отважным таким галопом, а я не могу рукой двинуть, а бабы-то вдруг куда-то исчезли. Я кое-как поднимаюсь на ноги, а командир, полководец Ликургус, сверкает очами, машет топором (командир – топором? глупость какая), и вдруг спрыгивает с коня. Я выставляю вперед кулаки, а он вдруг говорит, ты что, Хелье, совсем озверел в этой глуши, это же я, Яван! А я ему говорю, а почему перо красное, это нечестно! А он говорит – это общемировой заговор межей против тебя. Тут вдруг откуда-то справа выбегает Дир, хохочет, и кричит – межи, межи! А потом вдруг спрашивает – ты зачем с Анхвисой спишь? И тут я соображаю, что две из трех баб – действительно Анхвиса и Светланка, только выглядят по-другому, и добрее. Я начинаю смеяться, кашляю, и просыпаюсь. Вокруг тьма, но в щели кое-какой свет пробивается. Хоть бы соломы постелили, что ли.

Длинный амбар, бывший перевалочный пункт, разделен был на четыре отсека, в каждом из которых было достаточно места, чтобы лечь, и каждый из которых имел отдельную дверь наружу. Окон не было. Дверь запиралась на засовы – снаружи, естественно. Стены прочные – сруб, по краям в обло, секции в лапу. Потолок тоже был прочный, поперечные балки уложены часто, сверху перекрыто чем-то тяжелым, чуть ли не черепицей, будто городской престижный дом. Какой-то киевский рантье строил себе загородную резиденцию, но разорился, и Неустрашимые перекупили.

Положение выглядело более или менее безвыходным. Некоторое время Хелье пытался заговорить охранникам зубы, но охранники соображали с трудом, отвечали с неохотой, и интереса к судьбе пленника не проявляли. Кормили его, кидая через смотровую щель в стене, заменявшую окно, влажный хлеб, и три раза в день поили водой из лейки – нужно было подставить под струю рот. Сколько он еще просидит здесь – неизвестно. Понятно, что в живых его скорее всего не оставят, но только бы не мучили. Только бы не пытали. Ему очень не хотелось предавать Александра, и особенно Гостемила, но он знал совершенно точно, что рано или поздно, под пытками, он это сделает. Любой сделает. Для того, чтобы пытать правильно, не нужно быть специалистом. Человек – существо очень нежное, и границы, в которых он остается верным себе, очень узкие.

Утром и вечером Хелье молился, не истерически, но смиренно, прочитывая лишь Te Deum, дабы не надоедать Создателю многословием. В счастливые минуты жизни своей он вспоминал о Боге редко, и обращаться к Нему непрерывно теперь было бы просто богохульством, говорило бы, думал Хелье, о неискренности. Ага, как прижали, так сразу прибежал. А где был раньше. При этих мыслях Хелье краснел и чувствовал себя ужасно несчастным. Бог милостив, думал он. Это я бы так сказал, а Он так не скажет. Забывал раньше – дети иногда так забывчивы. Прости меня.

Кто за меня вступится, думал Хелье, дрожа всем телом, кашляя, прижимая подбородок к коленям. Никто. Мария давно и имя мое забыла. Дир ничего не знает. Александр тоже. Гостемил не найдет. Гостемил может найти Александра и сказать ему, что я исчез. И что же? Вряд ли Александр знает, где находится перевалочный пункт Неустрашимых. Мария знает. Может, Гостемил сходит к Марие? Я достаточно ему рассказал, чтобы он что-то понял про нас с Марией. Про «нас с Марией», надо же! Зазнался я совсем. Ну, хорошо, допустим Гостемил забеспокоился и действительно пошел к Марие. Не поленился, не махнул на все рукой, не заинтересовался свежеприобретенным фолиантом. Пошел. Допустим, его туда впустили. Допустим, Мария нашла несколько минут для разговора с ним. Возмущенная, гневная, отдает она приказ о немедленном освобождении верного ее пажа. Гостемил, удовлетворенный удачным исходом дела, идет домой – наслаждаться деликатесами, читать фолианты, принимать омовения с благовониями, ругать чернь. Ходить по хорловым теремам. Неустрашимые ставят в известность о приказе Марии главного, и главный поспешает сюда. А главный – как раз тот самый и есть, который меня сюда засадил. Да, неприятно…

Недостижима покинувшая сей мир Евлампия, и почти также недостижима Корсунь. Хороший город Корсунь. Впрочем, политики злопамятны, а Неустрашимые злопамятны вдвойне. И ничего не стоит послать в Корсунь, город изгнанников, человека с колчаном стрел. И будь ты хоть самый лучший свердомахатель в мире, и охраняй тебя хоть все мужское население Корсуни, и половина женского, от стрелы, метко посланной с расстояния в сто шагов, никто еще никогда не уворачивался. Есть в Корсуни дома, а у домов есть крыши, с которых так удобно следить за тем, что происходит на улице.

Вот сказал я Гостемилу – лучше бы ты отступил от моих методов и прикончил бы гада этого на месте… Как в воду глядел! Был бы на месте Гостемила Дир, или даже Яван – не сидел бы я теперь, кашляя, в этом сарае. И ухо болит – крепко, однако, приложились кулачищем волосатым. Сволочи.

Он все-таки задремал, и временами ему казалось, что в секции присутствует кто-то еще, и даже пытается с ним заговорить, и он просыпался и таращился в темноту, но никого кругом не было. И он снова засыпал. А потом ему почудилось, что кто-то неторопливо с кем-то беседует, и голос знакомый, и раздается он откуда-то сверху. Хелье закашлялся, а потом поднял голову и посмотрел вверх, и вдруг в глаза ему посыпалась труха.

***

Чтобы не привлекать внимания, коней они привязали, не доезжая до бывшей подставы. Кони не возражали – кругом было много сочной спелой травы. Эржбета попробовала тетиву, закинула колчан за плечо, дала Гостемилу в руки топор, который он тут же стал недоуменно вертеть, и велела следовать за собой.

На опушке они остановились. Сруб был хорошо виден в лунном свете. Пятеро из ратников резались в какую-то азартную игру при свете факела, остальные шестеро или семеро сидели кто где, некоторые дремали.

– Обойдешь сруб справа, где тень погуще, – сказала Эржбета. – Понял?

– Понял. И что же?

– Заберешься сзади на крышу.

– Там есть лестница?

– А как же, мраморная, с перилами и статуями.

– Стало быть, нету. Жаль.

– Заберешься на крышу. Как сумеешь. Там деревья рядом растут. Вычислишь, в какой части сруба Хелье. Пробьешь крышу по ту сторону балки. Кинешь ему веревку, вытащишь его. Эту сторону крыши и стены я беру на себя, а с той стороны тебе придется защищаться самому. Понял?

– Это как же?

– Что – как же?

– Защищаться?

– Есть топор. Что тебе еще нужно?

– А они…

– Они попытаются влезть на крышу. Как будут влезать – сбивай их обратно вниз.

– А нельзя ли просто открыть дверь? Там, вроде бы, засовы.

– Засовы на замках.

– А почему их нельзя выбить?

– Во-первых, ты не знаешь, какая дверь. Во-вторых, двери там очень прочные. И в третьих, смотри сколько их. Так они и дали тебе выбить дверь.

– Раз, два, три… восемь…

– Одиннадцать человек. Все, иди.

– А как я узнаю, где именно он сидит?

– Пес ети… Позовешь. Через крышу.