Деникин. Единая и неделимая - Кисин Сергей Валерьевич

Деникин скрупулезно отвечал не менее пространными письмами, в которых успокаивал нервного подчиненного и напоминал ему, что в этой войне потери несет не один он, а заметные успехи как раз в данный момент не у Врангеля, а у Добрармии.

Когда стало заметно, что именно Май-Маевский играет первую скрипку добровольческого ансамбля, барон тут же забыл, что направление на Волгу им же считалось главнейшим, предложил создать конный кулак в 3,5 дивизии с собой в качестве командующего и бросить его на Москву. При наличии на этом участке фронта битых красных армий и отсутствия у них кавалерии успех обещал быть вполне реальным для Врангеля. Поэтому и требовал. Деникин писал: «В каждом слове письма и телеграмм были желчь и яд, рассчитанные на чувства военной массы и без того нервной, ревнивой к боевым соседям и плохо разбирающейся в обстановке».

Барон традиционно обижался и переходил от писем к памфлетам, которые распространял по всей армии, доказывая свои выдающиеся заслуги в Белом движении, стратегическую мудрость и превосходство своих тактических взглядов над недоумками в Ставке.

Врангель писал: «Из писем из Екатеринодара и от приезжающих оттуда лиц я знал, что в ставке мною недовольны. Генерал Романовский громко обвинял меня в «оппозиции» главному командованию. Это служило камертоном и для прочих чинов штаба. Не сомневаюсь, что значительную роль играли здесь секретные сводки и «информация вверх» пресловутого Освага. Чья-то незримая рука искусно вела закулисную игру. Еще в бытность мою в Ростове мне попалась в руки одна из секретных информационных сводок донского штаба. Отмечая благожелательное ко мне отношение местного населения, она упоминала вскользь, что «среди обывателей ходят слухи, что в ближайшее время Врангель явится преемником генерала Деникина». Я тогда же, показывая сводку генералу Юзефовичу, сказал ему, что фраза эта помещена неспроста, а несомненно с задней мыслью вселить в Главнокомандующего предубеждение против ближайших помощников. Впоследствии я имел случай убедиться, что подозрения мои были вполне основательны и что чья-то злая воля удачно использовала слабые струны Главнокомандующего».

Ох и византийствовал Врангель, спавший и видевший себя на белом коне во главе Белого движения. Почему-то в данной ситуации куда больше верится именно «слухам среди обывателей», чем его откровениям задним числом. Ибо тут же начали циркулировать слухи «среди обывателей», что только барон может спасти ситуацию и своей железной рукой навести порядок в совершенно «разобранном» тылу и на фронте.

Сам барон в своих воспоминаниях на всякий случай оправдывается и ни в коем случае не желает быть заподозренным в негативном отношении к Ставке:

«Мы вышли от Главнокомандующего вместе с генералом Романовским. Неожиданно он обратился ко мне.

— Я хотел переговорить с вами, Петр Николаевич, я замечаю за последнее время с вашей стороны какое-то недоброжелательное отношение, вы, как будто, нас в чем-то упрекаете, между тем мы стараемся вам всячески помочь.

Я ответил, что никакого недоброжелательства с моей стороны нет, что если я подчас с излишней горячностью и высказываю свое мнение, то это исключительно оттого, что я не могу не делить радостей и горестей моих войск и оставаться безучастным к тяжелому положению армии.

— Я рад, что мы объяснились, — сказал генерал Романовский. Мы расцеловались».

Сцена, достойная иллюстрации к «иудиному поцелую». И тут же по армии летели очередные памфлеты, в разногласия начинали втягиваться иностранные миссии и кубанская верхушка, личные недоброжелатели главкома.

Деникин изо всех сил старался не переходить на личности и сохранять хотя бы чисто служебные отношения, но становилось ясно, что Врангель уже в открытую интригует, целя пока только в Романовского.

Следует добавить, что чуткая челядь тут же подхватила и сколь могла раздула конфликт между людьми, сделав его сначала конфликтом между штабами, а затем и между общественными силами различной ориентации. Можно себе представить, насколько это «пошло на пользу» «Белому делу».

«Московская директива» стала любимым баронским жупелом, который тот склонял на всех углах как апогей бесталанности и непрофессионализма Ставки.

Риторика Врангеля умиляла своей безапелляционностью: «Моя армия освободила Северный Кавказ. На совещании в Минеральных Водах 6 января 1919 года я предложил Вам перебросить ее на царицынское направление, дабы подать помощь адмиралу Колчаку, победоносно подходившему к Волге.

Мое предложение было отвергнуто, и армия стала перебрасываться в Донецкий бассейн, где до мая месяца вела борьбу под начальством генерала Юзефовича, заменившего меня во время болезни.

Предоставленный самому себе, адмирал Колчак был раздавлен и начал отход на Восток. Тщетно Кавказская армия пыталась подать помощь его войскам. Истомленная походом по безводной степи, обескровленная и слабо пополненная, она к тому же ослаблялась выделением все новых и новых частей для переброски их на фронт Добровольческой армии, войска которой, почти не встречая сопротивления, шли к Москве».

Деникина все это крайне задевало, ибо в памфлетах он явно усматривал серьезные, но совершенно беспочвенные обвинения себе лично в стратегическом непрофессионализме и неких странных «предпочтениях» и «затираниях». Более того, в «предательстве» адмирала Колчака из-за выбора Украины в качестве направления главного удара.

«Я не считал возможным выносить на улицу эту прискорбную тяжбу подчиненного с начальником и ответил письмом «в собственные руки», приведя ряд фактов в опровержение заведомых наветов. В отношении последнего тяжелого обвинения в лицеприятии я мог бы сказать многое: я выдвинул барона Врангеля на высшую ступень военной иерархии; я уговорил его в минуты потери душевного равновесия остаться на посту командующего (март 1919 года); я предоставил ему, по его желанию, царицынский фронт, который он считал наиболее победным; наконец, я терпел без меры, без конца пререкания, создававшие вокруг Ставки смутную и тяжелую атмосферу и подрывавшие в корне дисциплину. В этом я вижу свою большую вину перед армиями и историей. На последний вопрос я ответил кратко: «Никто не вправе бросать мне обвинение в лицеприятии. Никакой любви ни мне не нужно, ни я не обязан питать. Есть долг, которым я руководствовался и руководствуюсь. Интрига и сплетня давно уже плетутся вокруг меня, но я им значения не придаю и лишь скорблю, когда они до меня доходят».

И Деникин, и Врангель отводят достаточно много места в своих мемуарах упрекам и обвинениям в адрес друг друга. Вероятно, правды в них гораздо меньше, чем обид и разочарований, обманутых ожиданий и неудовлетворенных амбиций. Но хуже всего, что из-за генеральской свары страдало «Белое дело», оказавшееся между молотом Врангеля и наковальней Деникина.

Везло Деникину на Петров Николаевичей — то Краснов, теперь Врангель. И тем не менее придется отдать должное главкому, несмотря на почти открытую вражду ценившему в оппоненте прежде всего деловые качества и не остановившемуся перед назначением его в наиболее ответственный момент на пост командующего Добровольческой армией после Мая-Маевского. Может, потому, что куда дороже собственных нервов Деникину была его главная цель в жизни — единая и неделимая Россия?

Лучше всего на это ответил человек, которого крайне трудно заподозрить в симпатиях к любой из спорящих сторон — командующий Южным фронтом красных Александр Егоров:

«Каковы бы ни были истинные причины этой склоки, представляется достаточно ясным, что среди них немалую роль играли мотивы личного честолюбия Врангеля: поход на власть, как называет это сам Деникин. Свое стремление столкнуть Деникина и встать самому на его место Врангель оформлял в письмах-памфлетах, распространяя их среди широких слоев генеральской клики Доброволии. Эти письма имели одну цель — подорвать авторитет главного командования (Деникина и его начальника штаба Романовского), что при той обстановке напряженной политической борьбы, какая велась между Деникиным и донской и кубанской общественностью, имело большое значение… Подрывая авторитет Деникина как идеолога и выразителя чаяний контрреволюции Юга России внутри самой Доброволии и за пределами ее, генерал Врангель подрывал также и боевую мощь армий белых».