Маяковский и Шенгели: схватка длиною в жизнь - Николай Владимирович Переяслов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А вот пародия и самого Георгия Аркадьевича (т. е. поздравление Максу Волошину к 30-летию его творческой деятельности как бы от имени Кузмина): «Как хорошо / На мальпосте старинном / Поехать в город / И выпить у Юры / Бузы густейшей, / А потом у фонтана / Поесть чебуреков, / Монумент созерцая, / Который вот-вот уронит / Бетонную глыбу / На пальцы ног. / Как хорошо / Получить по почте / Гонорар заслуженный / Из «Мосполиграфа», / Уплатить портомое / И выкупить, наконец, / Парадную тогу, / Сиречь штаны. / Но еще лучше, / Поужинав в «Нарпите» / Вчерашней кефалью / В машинном масле, / Вернуться домой, / В комнату, на которую / Есть уже 37 претендентов, / И прочитав в сто первый раз / «Протопопа Аввакума», / Сесть во гробе / И вскрыть вены, / И чтобы в щель / Светила заря, / Виднелась очередь / И слышался голос Наташи / И поступь Макса, / Сторожащего посев у веранды».
Шенгели любил поэзию, трудился в ней кропотливо и серьезно, а в его рабочей тетради можно найти на полях огромное количество заготавливаемых для будущего стихотворения самых различных рифм: «капитана Боппа, крика и вопа, прыга и гопа, Родопа, Эзопа, подкопа, раскопа, окопа, скопа, копа, Перекопа, микроскопа, (теле-, спектро-, стерео-, хромо-, перископа), холопа, безблошно и бесклопо, антилопа, Пенелопа, остолопа, эскалопа, галопа, циклопа, Канопа, протопопа, Партенопа, укропа, стропа, метопа, филантропа, мизантропа, оторопа, Меропа, потопа, топа, Каллиопа, гелиотропа, ослопа, салопа, салотопа, поклепа, тропа, Антропа, эфиопа, Синопа, сиропа, притопа-прихлопа, Степа, растрепа, питекантропа, пиропа, землекопа, рудокопа, недотепа, Конотопа, губошлепа, хвостотрепа…»
У Брюсова, Багрицкого, Цветаевой и других поэтов тоже встречались такие заготовки рифм на полях, что помогало им в работе над новыми произведениями. Помогало это и Георгию Шенгели, писавшему свои неповторимые, чудные стихи:
Дом на Верхне-Митридатской;
В черной арке черный вход,
Точно «дверь пещеры адской»;
Кто там жил и кто живет?
Неуклонно окна слепы,
Тусклым глянцем залиты,
И огромных комнат склепы
Полны гулкой пустоты.
Рядом – кроткие домишки,
С солнцем дружные дворы,
Где священствуют мальчишки
В строгих таинствах игры.
Жизнь кругом. Соленый ветер;
Даль, лазурней женских слез;
Джефф – известный кошкам сеттер —
В тумбу тычет сочный нос.
Но иду проулком длинным,
А за мною, не дыша,
Веет холодом заспинным
Дома страшного душа.
В 1922 году, когда Георгий Аркадьевич Шенгели уезжал из Харькова, его местные друзья проводили его такой шуточной «древнегреческой эпитафией» в альманахе «Санкюлот»:
Тредиаковского правнук, пасынок легкой Музы,
Здесь погребен Шенгели, трудолюбивый пиит.
Остановись, прохожий, и сотвори молитву
Девятистопным ямбом с дюжиною цезур.
Жизнь не стоит на месте, меняются люди, меняются окружающие нас города и пейзажи, одни памятники убираются, другие появляются, третьи куда-то переносятся. Виталий Ильич Амурский по этому поводу пишет:
«14 августа 1950 года в Москве произошло событие, которое на фоне интенсивного строительства высотных зданий и общей перестройки столицы в духе примата грандиозного над привычным, простым, не стало, да и не могло стать предметом полемики, но по существу оказалось важным знаком времени. С Тверского бульвара памятник Пушкину был перенесен на противоположную сторону площади. Расстояние между старым и новым местом было относительно небольшим, однако изменилось направление, в которое был как бы обращен бронзовый классик. Через день после этого Георгий Шенгели, поэт исключительно тонкий и наблюдательный, назвав случившееся “похоронами времени”, и в стихотворении “Вот взяли, Пушкин, вас и переставили” он писал:
…На прежнем месте в сторону Урала вы
Глядели – в те безвыходные дали,
Где пасынки одной зари коралловой
“Во глубине сибирских руд” молчали.
Вам не пришлось поехать к ним: подалее
Отправил вас блистательный убийца.
Теперь – глядеть вам в сторону Италии,
Где Бог-насмешник не дал вам родиться.
Между тем перестановка памятника работы Опекушина – речь идет именно о нем, том самом, при открытии которого 6 июня 1880 года выступил со своей знаменитой речью Достоевский, по существу не нарушила исторической правды, во всяком случае, послевоенного сталинского времени. Не ведая о том сами, создатели новой Москвы, развернув Александра Сергеевича в сторону запада, невольно связали его крепче с той Россией, которая осталась за границами, за долами и морями…»
На несколько долгих десятилетий исчезнувший с поля зрения русских читателей, Георгий Шенгели продолжал существовать в душах тех, кто помнил его все прежние годы и кто открыл его в последнее время. Его вспоминают и продолжают увековечивать в своих эпиграммах нынешние молодые поэты. Вот одна из них Виктора Качемцева, написанная им в 2014 году в Санкт-Петербурге:
Разбив слова на буквы и на слоги —
Стихи пишу не в Ворде, а в Экселе.
«Нормально! Даже лучше, чем у многих!» —
Сказали б Маяковский и Шенгели.
А вот «Эпизоотии» Владимира Ланцберга, предупреждающего нас о возможной угрозе распространения какой-либо повально заразительной болезни:
Слушай, поэт,
помнишь старого хрена Шенгели,
который придумал книгу,
как писать стихи?
Хочешь, я для тебя
разработаю методику,
как ткать паутину!?
Сидит поэт,
ткет паутину.
Ничего у него не выходит…
Шенгели, как настоящий интеллигент, высоко ценил и бережно относился не только к содержанию, но и к форме хороших книг; сам их переплетал. Однажды, увидев у Кирилла Евгеньевича Черевко – доктора исторических и филологических наук, действительного члена Академии информатизации при ООН, академика РАЕН, приглашенного профессора Государственного университета г. Любляны (Словения), – только что купленный у букиниста японско-русский словарь М. Мацуды и взялся его переплести, сделав на шмуцтитуле надпись: «Беспатентный переплетчик – профессор Георгий Шенгели». И это тоже говорило о его отношении к литературе и книгам.
А русский советский зоолог и зоограф Иван Иванович Пузанов так пересказывал услышанные от Георгия Шенгели наставления в области русского языка: «Слово «спаленный» можно рифмовать с «наклоненный», «окрыленный», но не «наклоненных», «окрыленных». «Конечно, рифмуют и так, – говорил он, – но это и некрасиво, и как-то не опрятно».
Хотя у самого Шенгели в стихах встречается довольно большое количество неправильно поставленных ударений, к примеру –
