Крым. Большой исторический путеводитель - Алексей Дельнов

Кремлевских политиков тоже можно было понять. Последняя война с Польшей была неудачной, постоянно присутствовала угроза со стороны Турции, которой очень бы не понравилось продвижение России вплотную к ее границам, тем более что она не скрывала своих собственных видов на некоторые украинские земли. А еще, очевидно, весьма рискованным казалось брать в руки такой кипящий котел: не удержишь – кипяток разольется…

Уже с XVI в. шел массовый отток в Россию украинского населения. Уходили казаки, уходили крестьяне, горожане, много уходило духовенства и монахов – целыми монастырями. На западных землях России возникали населенные переселенцами села и слободы близ городов. Эти земли получили название Слободской Украины (Слобожанщины) – в наши дни это Сумская и Харьковская области «Незалежной», российская Белгородская область. Селясь близ Белгородской засечной черты, переселенцы тем самым отчасти брали на себя защиту границ от крымских набегов. Возможно, именно с этой угрозой из Крыма и была связана завязавшаяся тогда оживленная переписка между российскими приграничными воеводами и соответствующими польскими властями. А зачем бы еще им было завязывать эти сношения? Казаки Хмельницкого не раз перехватывали гонцов, и он был в курсе происходящего.

Гетману такая позиция Москвы была тем обиднее, что в Киеве он смог ощутить свою немалую международную значимость. Помимо союзнических отношений с Крымом, его дружбы искали государи Молдавии, Валахии, Венгрии. Поддерживались отношения с султаном. И он не исключал для себя возможности налаживания отношений с польским королем Яном Казимиром. Благо, помимо московской теплохладности, не могли не находить некоторые отклики в его душе строки из послания Адама Киселя: «Милостивый пан старшина Запорожского Войска республики, издавна любезный мне пан и приятель! Верно, нет в целом свете другого государства, подобного нашему отечеству правами и свободою; и хотя бывают разные неприятности, однако разум повелевает принять во внимание, что в вольном государстве удобнее достигнуть удовлетворения, между тем как, потеряв отчизну нашу, мы не найдем другого ни в христианстве, ни в поганстве; везде неволя, одно только королевство польское славится вольностью…»

Начались переговоры, Ян Казимир обещал, что Войско Запорожское будет подначально только самому королю, а не «старостам генеральным» (наместникам) – полякам. Обещал защиту православной религии. Но за это требовал отправить обратно в Крым татар и убрать из своего войска чернь.

Вскоре переговоры вроде бы привели к успеху, на созванной ради такого дела в Переяславе раде Хмельницкий, облаченный в богатый наряд, получил от королевских представителей гетманские регалии – булаву и знамя. Теперь он стал именоваться «гетманом Войска Его Королевской Милости Запорожского». Но это было не очень по душе ни казацкой старшине, ни простым казакам, ни тем более простонародью. Да и сам Хмельницкий в разговорах не скрывал, что чернь из войска никуда не денется и сам он 15 тысячами реестровых ограничиваться не собирается. Человек большого ума, но простодушный, в подпитии он откровенно говорил, что война скоро возобновится (через несколько лет в таком же состоянии он грозил московским посланцам, что договор договором, а вот объединится он с Крымом, и с османами, и с Молдавией, и с Валахией – и двинет на Кремль… а может быть, на Варшаву. Наутро, правда, похоже было, что не все помнит. Вот фрагмент из воспоминаний очевидца: «На другой день долго спал Хмельницкий, потому что пил с колдуньями, которые ворожили ему счастье на войне в этот год»).

Война действительно возобновилась уже в мае 1649 г. К войску Хмельницкого присоединился сам хан Ислам Гирей с большой армией, с ним пришло и 6 тысяч турок. В большом сражении, произошедшем 5 августа под Зборовом (на Тернопольщине), объединенную армию опять ждал успех, его вполне можно было развить. Но посланец от Яна Казимира доставил хану письмо, в котором заверял его в лучших чувствах и напоминал, как когда-то покойный король Владислав выпустил его из плена. Ислам Гирей ответил, что готов к переговорам. Хмельницкий, в свою очередь, дал знать королю, что «никогда, от колыбели до седин, не замышлял мятежа… не из гордости, но вынужденный безмерными бедствиями, угнетенный, лишенный всего имущества отцовского, прибегнул к ногам великого хана крымского, чтоб при его содействии возвратить милость и благосклонность королевскую».

Что там было за этими уверениями в дружбе и преданности, доподлинно знать не дано. Но то, что Украина разорена, поляки готовы при необходимости собрать и бросить в бой все свои силы, татары, привыкшие к набегам, а не к длительным войнам, предпочитают взять хороший куш, а не биться дальше, – это было очевидно.

Вскоре король обещал хану прислать в Крым единовременно 200 тысяч злотых, а потом добавлять 90 тысяч ежегодно, а еще любезно не возражал против того, чтобы орда на обратном пути через Украину забирала ясырь (полон) и грабила. С Хмельницким же Ян Казимир заключил Зборовский мирный договор, по которому объявлялась амнистия всем участникам войны, что «Его королевское величество оставляет Войско свое Запорожское при всех старинных правах по силе прежних привилегий и выдает для этого тот час новую привилегию».

Договорились о 40 тысячах реестровых, о том, что в тех местах, где будут стоять реестровые полки, коронные войска не могут становиться на квартиры, а евреи не имеют права селиться. Договорились о правах православной церкви, о том, что православный киевский митрополит будет заседать в сенате, а униатская церковь на Украине будет значительно ограничена в правах. Но крестьянство мало что получало по этому договору. Крепостное право осталось в прежнем состоянии, польские шляхтичи могли возвращаться и сыскивать своих хлопов.

10 августа 1649 г. гетман, встав перед королем на одно колено, снова заверил его, что все произошедшее было вызвано только тем, что шляхтичи угнетали казаков как самых последних рабов, а у него самого и мысли никогда не было поднимать оружие против своего государя. Ян Казимир протянул Хмельницкому руку для поцелуя, а литовский подканцлер пожелал верною службой заслужить полное прощение. После это войска разошлись по домам. Режим власти Хмельницкого на Украине после этого договора получил в историографии название Гетманщины.

Митрополита в сенат не допустили, поляки и слышать не хотели о равенстве в правах католичества и православия, польские отряды демонстративно вступали на земли казачьих полков и начинали укрощать там непокорных хлопов. А Хмельницкий не мог добиться (хоть и прилагал к этому некоторое старание), чтобы успевшие оказачиться, но не вошедшие в реестр герои войны снова вернулись в свое крепостное состояние. Да и прочие крестьяне слишком много принесли жертв и настрадались, чтобы лезть в то же ярмо. В результате многие вернувшиеся было польские паны снова были вынуждены бежать.

Что еще было примечательно: среди казаков появились разговоры о войне с Москвой, которая не поддержала их должным образом. Конечно, это были разговоры попусту, в сердцах. Но и сам Хмельницкий по-прежнему не скрывал обиды на Россию (а тем паче на донских казаков, которых мало пришло на подмогу запорожцам). Теперь же в отношениях появились и новые моменты, не только раздражающие, но и настораживающие, невольно приводившие на ум слова Адама Киселя. Например, московские дьяки выражали негодование по поводу того, что конотопский городовой атаман в своей грамоте допустил ошибку в царском титуле, и требовали за это сурового его наказания. Или присылали гетману выговор за то, что его казаки допустили вторжение в московские земли литовцев – как будто Войско Запорожское это российская пограничная стража. Если же Богдан Михайлович в беседе с московскими посланцами выражал какое-то несогласие с царскими решениями, те его резко обрывали: «Тебе, гетман, не то что говорить такие слова, но и мыслить так негоже». Вот уж действительно неспроста в Польше повелось: если кто-то из власть предержащих, даже самого высокого уровня, пытался ущемить любого шляхтича в его правах или самолюбии, звучало одергивающее: «Не на Москве!» Но ведь и на Москве можно было услышать: «У нас не в Польше, есть и больше» – это если кто-то начинал задаваться так, будто на него и управы нет (хотя могла быть резонна встречная реплика: тебе-то что с того, что есть?).

Гетман сумел сослужить России неплохую службу: летом 1650 г. он вместе с Исламом Гиреем ходил походом на Молдавию и захватил ее столицу Яссы, отчего России была двоякая польза: во-первых, не состоялся намечавшийся союз господаря Лупу с королем Яном Казимиром; во-вторых, хан не пошел, как собирался, в русские пределы, потому что был занят другим делом.

Но ни многих обид, ни многих заслуг накопиться не успело: 5 января 1651 г. польский сейм принял решение о начале новой войны с казаками. Особенно ратовал за нее вернувшийся из крымского плена великий гетман Николай Потоцкий: ему хотелось, «чтобы вся земля покраснела от казачьей крови». Масла в огонь подлили явившиеся на заседание сейма послы Хмельницкого: они выдвинули требования, чтобы в трех воеводствах – Киевском, Брацлавском и Черниговском – землевладельцы не имели личной власти над крестьянами; чтобы уния была запрещена не только на Украине, но и во всей Речи Посполитой; наконец, чтобы в готовности выполнять эти и прежние статьи присягнул сенат. После такого заявления все сомнения ясновельможных панов-депутатов в необходимости новой войны отпали.