Дочь «Делателя королей» (ЛП) - Филиппа Грегори

Приезжай в Лондон, мы встретим Рождество по-королевски, как когда-то Эдуард с Элизабет, среди верных друзей и слуг.»

Глава 5

Вестминстерский дворец, Лондон, ноябрь 1483

В дни, когда мы готовимся к первому Рождеству — Ричард клянется, что этот праздник будет самым веселым, какой когда-либо видел Лондон — когда дворяне уже начинают прибывать ко двору, занимать свои привычные покои, делать покупки в городе и разучивать новые танцы, Ричард находит меня в одной из комнат Большого гардероба за просмотром платьев, которые когда-то принадлежали другим королевам, а теперь перешли ко мне. Я собираюсь использовать два красивых старомодных платья из золотой парчи и фиолетового бархата, чтобы сделать новое с модными фиолетовыми рукавами, из-под которых будет выглядывать парча с золотой тесьмой на запястьях. Вокруг меня громоздятся горы тканей для новых платьев, а так же меха и бархат для плащей и курток самого Ричарда. Кажется, ему не по себе, но он вообще выглядит смущенным в последние дни. Он еще не привык к тяжести короны и не может полностью доверять ни одному человеку.

— Можешь пока оставить это? — спрашивает Ричард, с сомнением глядя на груды бесценных тканей.

— Да, конечно, — говорю я, приподнимая подол и пробираясь между ними. — Моя старшая фрейлина лучше меня знает, что нужно сделать.

Он берет меня за руку и тянет в небольшую комнатку за гардеробной, где обычно хранительница гардероба проводит проверку мехов, платьев и обуви, находящихся в ее ведении. Здесь тепло от горящего в камине огня; Ричард занимает место у стола, а я сажусь на подоконник и жду.

— Я принял одно решение, — тяжело говорит он. — И хочу еще раз обсудить его с тобой.

Я жду. Это касается кого-то из женщин Вудвилл, я чувствую. Я могу понять это по тому, как он потирает ладонью свою правую руку от локтя до плеча. Эта боль мучает его постоянно, и ни один врач не может сказать, что с ним. У меня нет доказательств, но я знаю, что это ее рук дело. Я представляю, как она затягивает шнурок на своей руке, чувствуя, как ее начинает покалывать; потом ее рука немеет, и она посылает эту боль моему мужу.

— Речь о Генрихе Тюдоре, — говорит он. Я настороженно выпрямляюсь. Это неожиданный поворот беседы. — Он собирается провести церемонию обручения в соборе Ренна. Он планирует объявить себя королем Англии и обручиться с Элизабет.

На мгновение я забываю о дочери, подчиняющейся жестокой воле матери.

— Элизабет Вудвилл?

— С ее дочерью Элизабет, принцессой Йоркской.

Знакомое имя любимой дочери Эдуарда камешком падает в тишине комнаты, и я вспоминаю о девушке с кожей, подобной теплому жемчугу, и очаровательной улыбкой ее отца.

— Он говорил, что она самая драгоценная из его детей, — тихо говорит Ричард. — Когда мы пробивались домой из Фландрии, он сказал, что делает это все для нее, даже если нам всем придется погибнуть. И что увидеть ее улыбку снова стоит любого риска.

— Она всегда была ужасно испорчена, — замечаю я. — Они повсюду таскали ее с собой, и она всегда ставила себя выше всех.

— А сейчас она доросла мне до плеча и стала настоящей красавицей. Жаль, что Эдуард не видит ее; думаю, она красивее, чем была ее мать в этом возрасте. Она стала совсем взрослой, ты не узнала бы ее.

С медленно возрастающим гневом я понимаю, что он описывает ее такой, какой она стала сейчас. Он видел ее; он ходил встретиться с Вудвиллами и увидел Элизабет. Пока я здесь готовилась к Рождеству, чтобы отпраздновать наш приход к власти, он сбежал в эту крысиную нору, которая стала ее жильем.

— Ты видел ее?

Он пожимает плечами, как будто я спросила о чем-то несущественном.

— Я должен был поговорить с королевой, — говорит он.

Это же я королева! Кажется, он всего один раз навестил Вудвиллов и сразу забыл обо всем, что нам дорого. Все, за что мы боролись, чтобы победить.

— Я хотел спросить о ее мальчиках.

— Нет! — я начинаю плакать, но сразу зажимаю рот, чтобы никто не услышал, как я спорю с моим мужем королем. — Милорд, прошу вас. Как вы могли так поступить? Зачем вы это сделали?

— Я должен был знать. — он бледен, как привидение. — Мне тогда как раз сообщили о мятеже Букингема и его словах. Даже не знаю, что было хуже. Я тогда сразу написал тебе.

«Букингем говорит всем, что принцы погибли от моей руки».

Я киваю.

— Я помню. Но…

— Я сразу послал в Тауэр, как только услышал, что все считают их мертвыми. Но мне сказали только, что мальчики исчезли. Как только я добрался до Лондона, я первым делом пошел в Башню. Роберт был уже там.

— Роберт? — переспрашиваю я, словно забыв имя констебля Тауэра.

Роберт, который посмотрел на меня своими честными глазами и сказал: «О, вы слишком добры». Да, помню, я тогда говорила, что мальчиков нельзя оставить в живых, но я не в силах отдать приказ.

— Бракенбери, — отвечает он. — Настоящий друг. Он будет верен мне. Он все сделает для меня.

— Ах, да, — я чувствую холод в животе, словно проглотила ледышку. — Я знаю, что он пойдет на все ради тебя.

— Он тоже не знает, что случилось с детьми. Он констебль Тауэра, но он ничего не знает. Он только сказал, что к тому времени, как он добрался до Башни, мальчиков уже здесь не было. Все стражники говорят, что мальчиков уложили спать, охрана стояла на посту всю ночь, а к утру принцы исчезли.

— Как они могли исчезнуть?

К нему возвращается его привычная энергия.

— Возможно, кто-то пробрался к ним. Должно быть, охрану подкупили.

— Но кто?

— Я думал, может быть, это королева забрала их. Я молился, чтобы так оно и было. Вот почему я пошел к ней. Я сказал ей, что не буду их преследовать, даже не попытаюсь их искать. Если их тайно увезли куда-то, пусть живут там в безопасности. Но я должен был знать.

— Что она сказала?

— Она опустилась на колени и заплакала, как женщина, раздавленная горем. Я не сомневаюсь, что она оплакивала своих сыновей, и не знала, что с ними случилось. Она спросила меня, не я ли забрал их? Она сказала, что наложила проклятие на их убийцу; ее проклятие отнимет сына у убийцы, и тот умрет, не оставив потомства. Ее дочь присоединилась к проклятию, они казались такими страшными.

— Она прокляла нас? — шепчу я холодными губами.

— Не нас! Я не приказывал убить их! — кричит он с внезапно вспыхнувшей яростью, но деревянные панели на стенах глушат его голос. — Я не хотел их смерти! Но все думают, что это сделал я. Ты думаешь, я смог бы убить моих родных племянников, живущих под моей крышей? Ты считаешь, я способен на такой черный грех, на такое бесчестное преступление? Ты тоже называешь меня кровавым тираном? Ты? Ты знаешь меня лучше всех людей в мире. Я отдал тебе свою жизнь, меч и сердце. И ты тоже считаешь меня убийцей?