Антология советского детектива-38. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Азольский Анатолий

— Не надо предисловий, Анатолий Константинович, я видел немало тяжелого. Говорите.

— Скажу. Татьяна Остапенко не та, за кого вы ее принимаете. Никакая она не Татьяна и не Остапенко. Все гораздо сложнее и гораздо проще. Эта женщина-шпионка. Она заброшена к нам из-за кордона в войну, и вы только один из объектов, за которыми ей приказано ее хозяевами охотиться.

С побледневших губ Семиреченко сорвалось только одно слово: «Доказательства!..»

— Я имею возможность представить вам только одно доказательство — это честное слово коммуниста и офицера советской разведки, что сказано мною сейчас, неопровержимо точно.

— Не имею оснований не верить вам, и все-таки все это мне кажется невероятным. Я много прожил и так ошибаться в людях…

— Нужно верить. Необходимо. Более того, вам нужно набраться мужества, чтобы помочь и самому себе, и нам. Вы очень близки друг с другом?

— Смотря что вы вкладываете в понятие «близки». Нами было сказано друг другу главное, а во всем остальном — рукопожатие на трамвайной остановке. Я очень скоро должен уехать. Что ж, я уеду один.

— А вот этого нам как раз не хотелось бы.

— Что же вы мне предлагаете?

— Возможность убедиться в правоте моих слов. И это для вас очень важно, не так ли?

Семиреченко кивнул головой.

— Вы можете нам помочь.

— А конкретно?

— Вы договорились ехать в Киев вместе, не так ли?

— Так.

— Вам Остапенко ни слова не говорила о Белой Церкви?

— Нет.

— Так вот, в день отъезда, а может быть даже в дороге, она скажет вам, что ей необходимо сойти в Белой Церкви. Правда, не знаю еще, какой предлог она для этого придумает. Может быть, сошлется на родственницу, которая должна ее там встретить. Так вот нам хотелось бы, чтобы до Белой Церкви она спокойно ехала вместе с вами. Я знаю, что это для вас будет тяжело, но иного выхода, чтобы довести дело до конца, не вспугнув опаснейшую группу — целую группу шпионов, мы не видим.

— Хорошо, я согласен, — глухо проговорил Семиреченко. — Но потом когда-нибудь, вы мне скажете, что же все-таки происходило. Вы поймите, это не простое любопытство. Иногда нелегко расстаться с тем, что приобрел даже в мыслях.

— Да, обещаю вам это. Вы можете взять с собой какой-нибудь портфель или хорошо закрывающуюся папку? Держите ее сверху в чемодане и постарайтесь делать вид, что вы ее бережете.

— Могу, разумеется. У меня есть портфель.

— Вложите туда какие-нибудь записки и какой-нибудь пустяковый чертеж, хотя бы одну из тех схем, что печатаются в учебниках. Перед отъездом наш сотрудник положит вам в портфель пару листков специальной фотобумаги. Портфель не открывайте до дому. Дома проявите эту бумагу при красном свете, она вам кое о чем расскажет.

— И заменит мне эту фотографию? — горько улыбнулся Семиреченко, возвращая Любавину портрет Татьяны.

— Если не заменит, то во всяком случае многое объяснит.

— Что же, Анатолий Константинович, мне остается, хоть это и звучит парадоксально в моем положении, только поблагодарить вас. Мы еще увидимся?

— Вряд ли. В этом, сейчас во всяком случае, нет необходимости. Но позже я встретиться с вами все-таки хочу. Я буду искренне рад такой встрече, Николай Александрович. Вот вам мой телефон, — протянул Любавин клочок бумажки. — Когда будете укладываться в дорогу, позвоните мне, попрощаемся. А к вам забежит мой сотрудник. Кстати, если не возражаете, он приобретет вам билеты до Киева. Так будет удобнее.

— Хорошо.

Любавин проводил Семиреченко и возвратился в свой кабинет.

У Анны Марковны было испорчено настроение. С утра в квартире Кокоревых растрезвонился продолжительными звонками телефон, потом онемел. Анне Марковне пришлось подняться к соседям и долго дозваниваться до бюро повреждений, чтобы прислали монтеров. Монтеры пришли перед самым обедом, разобрали аппарат, покрутили в нем какие-то шурупчики, потом вновь собрали и, заявив, что аппарат испорчен и его нужно забрать на ремонт, вместо него поставили временно другой.

Вечером почтальон принес телеграмму от Васи. Телеграмма была очень короткой, но, судя по ее содержанию, Вася чувствовал себя отлично.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Позже Анну Марковну попросила к телефону какая-то девушка с приятным мелодичным голосом. Она сказала, что звонит из профкома института и осведомилась, нет ли известий от Васи. «Выехавшая раньше группа студентов собралась в Ленинград, — сказала девушка, — и нас беспокоит, догнал ли Вася своих товарищей».

— Да, да, догнал, дорогая, — сообщила Анна Марковна. — Как раз пару часов назад пришла телеграмма. Вася очень доволен поездкой. Одну минуточку, я вам сейчас прочту телеграмму, Анна Марковна прочла: «От Москвы в восторге, выезжаю в Ленинград. Крепко целую. Вася».

— Ну, очень хорошо, а то мы беспокоились. Простите за беспокойство, — произнесла собеседница и пожелала Анне Марковне спокойной ночи.

Капитан Адиль Джабаров дал вместо Васи условную телеграмму его матери и получил распоряжение на следующий день ровно в три часа дать телеграмму Татьяне Остапенко за подписью Марины, а самому выехать в Киев, где ждать дальнейших распоряжений…

— Можете погулять в Киеве, полюбоваться Днепром, в театр сходить, — сказал ему по телефону Любавин. — В Белую Церковь раньше времени выезжать не нужно. Городок небольшой, не стоит зря быть на виду.

Василий Кокорев своих показаний больше ничем дополнить не мог. Он рассказал все. И теперь, заливаясь слезами и глядя умоляющими глазами на следователя, спрашивал, что с ним будет.

Роберт Фоттхерт пока показаний не давал, отмалчивался или бурно демонстрировал протесты против его «незаконного ареста». На короткой очной ставке с Кокоревым Фоттхерт обрушился на него, утверждая, что этого молодого человека специально подослали, чтобы спровоцировать его, честного туриста. Фоттхерта пока перестали вызывать на допросы. Следователи знали, с кем они имели дело, и понимали, что он будет упираться до последнего. В распоряжении следователей было несколько томов обвинительного материала против этого матерого нацистского лазутчика. Он мог бы быть приговоренным к самой высокой каре уже только за преступления военных лет. Но не это интересовало советских контрразведчиков. Важно было до конца распутать сегодняшние дела Фоттхерта, узнать его хозяев, явки, связи. Следствие по делу группы «Октан» должно дать нужные материалы. И тогда, конечно, Фоттхерт вынужден будет говорить.

Василий Кокорев и Роберт Фоттхерт больше в Москве не нужны были, и их отправили в Советабад.

Через день после злополучной кражи в квартире инженера Азимова, на третьем этаже института, где находился его служебный кабинет, произошло короткое замыкание, и погас свет. Монтеры обшарили все распределительные коробки, и выяснилось, что замыкание произошло в розетке, куда Азимов включал электрический вентилятор.

Монтерам пришлось повозиться, и вскоре повреждение было исправлено. Азимов в этом убедился, когда вернулся в кабинет. Резиновые лопасти вентилятора энергично вращались, обдавая его струей прохладного воздуха.

Октай Чингизов тоже был доволен работой опытных электромонтеров. В результате их усилий в вентиляционной отдушине, какие устраиваются сверху в стенах и прикрываются резной металлической форточкой, была установлена портативная кинокамера, пусковое устройство которой было соединено с реле, действующим от зажимной пружины, прикрепленной к входной двери, Стоило открыть дверь — и аппарат срабатывал.

Салим Мамедович работал не покладая рук. В институте он появлялся только во второй половине дня. С утра он был на опытной установке. К счастью, Зарифа с Вагифом были на даче, и он мог целиком отдаться своему делу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Азимов, выходя утром из дому, несколько раз сталкивался с каким-то человеком, который маячил на лестничной площадке у его дверей. В другое время он, может быть, не обратил бы внимания на это, но кража, рассказ Рустамова, намеки Октая Чингизова растревожили его воображение. И он, сам подшучивая над собой, не мог все-таки отделаться от неприятного и странного ощущения, что за ним следят. Он очень обрадовался, когда позвонил Октай Чингизов, и сказал, что хочет ему кое о чем рассказать. Чингизов обещал забежать к нему вечером домой.