Я - подводная лодка ! - Николай Черкашин

И не оставь нас, Господи, без хода! Два дизеля не в строю, третий на ладан дышит... И шторм надвигается. Развернет лагом - тогда все пропало... Будет швырять до угла заката, выплескивая электролит из аккумуляторных баков. А батарея у нас и без того старая. Газует, что твой нарзан. Не приведи Господи, рванет гремучий газ, как на Б-980 во втором отсеке. Трех матросов и доктора убило. А командирский сейф сплющило о подволок, как консервную банку. А в сейфе был пакет с кодами шифрзамка на блокираторах торпед с ЯБП, то бишь с ядерным боеприпасом. Командира под суд отдали...

Лучше три года жизни моей забери, только не дай, Боже, ход в шторм потерять. Повыплескивается масло из ванн опорных подшипников, баббит выплавится, валы заклинят. Это значит нас, как Толю Федорова, буксиры за "ноздрю" в базу поволокут. А до базы-то две тысячи миль... Ох, пронеси, Господи, чашу сию.

Укрой нас, Господи от чужого глаза, пока мотористы меняют захлопку на корпусе! На 3 часа лишены возможности погружаться. Прилетит "орион"... Наведет противолодочные корабли. Гонять будут, пока батареи "до воды" не разрядим. Всплывем под вражье улюлюканье. А то и того хуже: Б-410 всплывала под Тулоном, под наведенными с вертолетов телекамерами... Главком такого не прощает. Снимет с должности. Век академии не видать...

А ещё баталер пьяница. Не хотел его брать, но другого не дали. Не попусти, Господи, залудит он по полной схеме, и пойдет по всем особым и политическим отделам - "пьянство на боевой службе", и потащут потом на парткомиссию, не баталера - командира.

А ещё что-то в боку колет, камни в желчном пузыре - дотянуть бы до дома без операции.

А дома-то никакого нет. Жена снимает однокомнатную "хрущобу" в Полярном. Но это все брызги. Главное, открой нам звезду, Господи!

И Господь внял молитве и штурман радостно закричал:

- Звезда, товарищ командир! Альфа Лиры!

Командир, бывший штурман, приставляет к глазу секстант - нескладный, неуклюжий инструмент, похожий на микроскоп, снятый со штатива.

Рядом стоит боцман. В ладони у него сигарета. Он затягивается, пряча огонек в ладони, отчего пальцы его загораются на миг прозрачным рубиновым светом. Боцману скоро сорок. Самый старший из всех нас. Старик.

Прежний командир Б-409 капитан 2-го ранга Томичев курить в ограждение рубки никого не пускал. Дымили только в самой рубке. После срочного погружения дым там стоял очень долго, отчего вертикальный рулевой мичман Елистратов травился никотином до позеленения. Зато другой командир Дорохов - вентилировал лодку всю ночь, а во все журналы записывался "ход в подводном положении".

И "Америка", и "Саратога", и "Нимиц", и "Гвадалканал" (американские авианосцы. - Ред.) - все вышли в море. Наращивают авианосный кулак. Против Ливана? Сирии?..

"Последние известия" не проходят, хотя радисты подняли самую высокую нашу антенну - "Иву". Весь эфир забит то ли американскими помехами, то ли магнитными бурями. Что там в большом мире, что над нами, что по берегам?

За сутки мы делаем полный зигзаг от северной границы нашего позиционного района до южной, расходуя при этом 400-470 литров пресной воды и 11 ящиков регенерационных пластин, хотя по нормам химслужбы положено 19-20. Но экономим на "консервированном кислороде", как и на пресной воде, как и на всем прочем. До родного Полярного - 8 тысяч миль, до ближайшей плавбазы - кто его знает...

А пока всплытие на ночной сеанс связи. Наше еженощное всплытие... Нечто подобное испытывает пехота, получив короткую передышку в ближнем тылу. На считанные минуты прекращен неотступный смертельный поединок с морем, готовым с дробящей неотступной силой прорваться в любой из многих сотен плохо поджатый сальник, негерметичную захлопку, фланец, клинкет... Поединок, к которому мы должны быть готовы к любую секунду подводного дня и подводной ночи - во всеоружии помп, главного осушительного насоса, раздвижных упоров, деревянных чопов-затычек...

Подводник всегда обречен вести войну на два фронта: с морем, нависшим над ним многометровой толщей, и противником, который выискивает его с противолодочных кораблей, патрульных самолетов, вертолетов, космических спутников. И если даже к бортам подводной лодки не устремляются ракетоторпеды и глубинные бомбы, а во всем мире дрожит-колеблется зыбкий, но все же мир, борьба с первым врагом - морем, глубиной, забортным давлением все равно идет не на жизнь, а на смерть...

Я просыпаюсь от возгласа вахтенного офицера: "Задраен верхний рубочный люк!" Крикливый динамик висит над самой головой, и во сне в память мою, как на сеансах гипнопедии, навечно впечатываются ночные команды и перекличка акустиков: "Глубина сорок метров. Горизонт чист..." или, как сейчас, "По пеленгу сорок пять шум винтов. Предполагаю транспорт!"

Смотрю на светящуюся стрелку часов: ещё рано, можно часок поспать. Вообще-то я научился определять время на слух - в темноте - по внутриотсечным шумам. Вот загрохотали стойки раздвижного стола. Это в кают-компании - она через проход - накрывают ночной чай для второй смены. Значит, три часа ночи. Вот в тамбурчике над моей дверцей щелкнул включатель плафона и зазвенели ключи. Это доктор открывает аптечный шкаф, начинает амбулаторный прием. Значит, восемь утра. Вот акустик за тонкой переборкой прокричал над моим изголовьем в микрофон: "Кормовой сектор прослушан. Горизонт чист". Это значит, за кормой, как и вокруг, - никого, можно подвсплывать без риска угодить под чей-нибудь киль. Пора вставать.

Обычно я ложусь в пять утра и поднимаюсь к полудню. Но бывает и по-другому. За долгие месяцы похода мне так и не удалось войти в какой-либо ритм.

Чаще всего я додремываю последний сон в ожидании ревуна, собирающего людей на всплытие. Под бодрящую трель встаешь одним махом, как под звонок будильника: ноги в тапочки - и в центральный пост. Не беда, что на тебе одни трусы да майка, - в тропиках это форма одежды, в которой ходят все от командира до трюмного.

Утренний туалет прост до предела: полотенце на плечо, пузырек с шампунем в руку и в умывальник. Мыльницы на подводных лодках не приняты, шампунь специальный - для морской воды. Умываться пресной непозволительная роскошь. Иногда подъем проходит, как в старом барском доме: легкий стук в дверцу каюты:

- Товарищ капитан-лейтенант, стол накрыт!

Представляешь с закрытыми глазами: почтенный мажордом зовет к роскошно накрытому столу на двенадцать кувертов, где уже собрались благородные мужи и прелестные дамы...

Открываешь глаза: вместо седин почтенного мажордома абсолютно круглая и стриженная под ноль башка вестового Шуры Дуняшина в грязноватой "разухе" - некогда голубой майке - она вместе с трусами и носками выдается раз в десять суток, а потом все это поступает мотористам в качестве ветоши. У Шуры, баловня судьбы и личного врага помощника, у которого он состоит в приборщиках каюты, обаятельнейшая улыбка - от уха до уха. Если можно бравого солдата Швейка представить в матросской робе, то это и будет Шура Дуняшин, славный сын славного города Измаила. Он ниспослан нам свыше, чтобы жизнь на подводной лодке не казалась нам пресной, как вода из расходной цистерны...