В вихре желания - Шэрон Фристоун

Шэрон Фристоун

В вихре желания

Самолет так плавно оторвался от бетонной дорожки, что Жермена, поглощенная своими мыслями, упустила момент, которого дожидалась не меньше сидящего рядом Франсуа. Тот уже с позавчерашнего дня предвкушал, как поднимется выше самой Эйфелевой башни.

А Жермена… Она ловила этот момент не для пресловутого последнего взгляда на родные стены, – эта совсем еще юная парижанка не отличалась сентиментальностью. Просто ей было необходимо взбодриться, поднять настроение перед нежеланной и даже опасной поездкой. Она так надеялась, что вид сияющей мордашки Франсуа – мальчик впервые летел на самолете и, конечно же, придет в настоящий восторг при взлете – прольет в ее душу бодрость и поможет обрести необходимый кураж. И вот… Какая досада! Проморгала, проспала. В иллюминаторе уже плыли какие-то длинные серые облака, а на лицо Франсуа возвращалось его обычное слегка сонное выражение.

Освободив себя и своего соседа от ремней безопасности, Жермена тихонько вздохнула. И то сказать, как может быть веселым пятилетний мальчуган, всего лишь полгода назад потерявший отца?

В проходе вновь появилась стюардесса – высокая стройная девушка с крупными темными глазами и копной иссиня-черных волос.

Поравнявшись с их креслами, она помедлила, явно залюбовавшись мальчиком – нежной смуглостью его щек, пушистыми ресницами.

– Маленький мсье скучает? – Она повела в сторону Франсуа округлым, таким же смуглым, как у него, подбородком. – Если мадам не возражает, я могла бы показать ему самолет.

Жермена повернулась к мальчику и… Вот он, тот самый миг, которого она так ждала? Глаза Франсуа заблестели, рот восторженно приоткрылся.

– Только недолго, дорогой. – Она невольно улыбнулась. – И, пожалуйста, постарайся, чтобы пассажиры не приняли тебя за террориста…

Последнюю фразу она произнесла уже в спину удаляющемуся мальчику. Досадливое движение лопатками показало, однако, что ее напутствие достигло адресата.

Довольная, что Франсуа хоть как-то рассеется, Жермена потянула за рычажок, спрятанный в ручке кресла, и, откинувшись назад, закрыла глаза. Ей вдруг пришло в голову, что этот своеобразный жест – волнообразное движение лопатками – мальчик унаследовал от своей нетерпеливой и строптивой матери.

Селестина была из тех женщин, перед природным шармом которых смолкает самый громкий и безапелляционный голос рассудка… в том числе и, увы, собственного.

Первое предложение руки и сердца она получила в шестнадцать лет, но… Легкое движение лопатками, и претендента – тридцатилетнего торговца парфюмерией, владельца небольшой виллы на берегу Средиземного моря, – точно ветром сдуло. А Селестина предпочла уютному шезлонгу постоянно вращающееся кресло секретарши в тесноватой конторе некоего молодого предпринимателя, испанца по происхождению. Некоторое время ее изящная спина пребывала в состоянии относительного покоя. Однако коварное кресло почему-то всё чаще поворачивалось в одну и ту же сторону – к стеклянной перегородке, за которой бронзовело хорошо вылепленное – высокий лоб с крутыми надбровными дугами, изящно-горбатый нос, округлый крепкий подбородок – мужское лицо. Лицо Мануэля Ромеро, или дона Мануэля, как называла шефа их уборщица-испанка. Она-то и сообщила Селестине по большому секрету, что хозяин происходит из знатной семьи испанских грандов, правда, теперь сильно обедневших. Так что бледная француженка вряд ли может представлять для него какой-либо интерес. Конечно же, Селестина в ответ только лопатками передернула…

О том, сколь разрушительны оказались последствия этого милого девичьего жеста, Жермена узнала ровно двадцать лет спустя – от самой Селестины. Через некоторое время искры от внезапно вспыхнувшего романа потомка испанских грандов с «бедной француженкой» долетели до Пиренеев, и в конце концов молодой дон Мануэль был срочно вызван на родину. А еще через полгода та же самая уборщица на невообразимой смеси испанского с французским сообщила задумчивой секретарше, что «гранд женился на своей грандессе» и теперь «не собирается жить в Париже». Своенравной Селестине ничего не оставалось, как пожать плечами и выскочить замуж за собственного кузена – очевидно, по той простой причине, что от него при случае было легче избавиться. Что она вскоре и сделала, предварительно родив маленькую хрупкую девочку по имени Жермена.

Очнувшись от своих мыслей, Жермена улыбнулась возвращающемуся Франсуа, который в сопровождении стюардессы вприпрыжку бежал между рядами кресел. Оказывается, командир экипажа был столь любезен, что пригласил единственного ребенка на борту посетить кабину пилотов.

Таким образом, Франсуа в течение получаса смог не только осуществить свою заветную мечту и взлететь выше Эйфелевой башни, но и познакомиться с людьми, которые это чудо совершили, – настоящими, всамделишными летчиками!

Замкнутый, серьезный не по годам мальчуган заливался радостным смехом, перелезая через колени Жермены, чтобы занять свое место у окна.

– Знаешь, кабина такая огромная… И там столько кнопочек, лампочек и ручек… И я разговаривал со вторым пилотом! – Франсуа гордо приосанился. – Когда вырасту, тоже стану летчиком. Сначала вторым, а потом…

Это «потом»– не укрылось от внимания Жермены. Как же сильны в мальчике отцовские гены!

Для дона Мануэля не существовало в жизни вторых ролей. В течение всего лишь пяти лет он буквально ворвался на просторы большого бизнеса… Филиалы его компании открылись в Мадриде, Лондоне и Париже. Но то ли что-то не заладилось у Мануэля с его грандессой, то ли слишком сильную власть имеет над гордыми испанцами их прошлое… Как бы то ни было, однажды у дверей павильона игровых автоматов на улице Дорсей, где в небольшой конторке-кассе на вращающемся стульчике восседала изящная хрупкая шатенка со светло-карими, как бы золотистыми глазами, остановился роскошный «кадиллак». Смуглый шофер, выйдя из машины, распахнул переднюю дверцу перед человеком с головой и профилем испанского конкистадора…

У дверей павильона дон Мануэль на мгновение остановился. И, незаметно осенив себя крестом, переступил порог заведения…

Так возродилась, восстала из пепла сожженных писем со штампом «Испания, Мадрид» их любовь.

Тщетно рассудительная Жермена пыталась вразумить свою легкомысленную мать. Она со всем пылом юности обрушивала на все еще прекрасную головку Селестины неопровержимые с точки зрения восемнадцатилетней парижанки, аргументы: «Дон Мануэль женат на другой женщине и имеет от нее взрослую дочь… Он немолод и никогда уже не решится изменить свою жизнь…». Все было напрасно.