Тайный агент Её Величества - Алла Бегунова

Алла Бегунова

Тайный агент Её Величества

© Бегунова А. И., 2013

© ООО «Издательство «Вече», 2013

225-летию Черноморского флота и основанию своего родного города Севастополя (1783–2008) посвящаю

Присоединение к империи нашей Крыма, Тамани и Кубани, свершившееся без извлечения меча, следовательно же и без пролития крови человеческой, составит, конечно, в роды родов эпоху, примечания достойную.

Глава первая

Чрезвычайный посланник и полномочный министр

Комната наполнилась мутным предутренним светом, точно водой. Все предметы в ней сразу потеряли свои привычные очертания. Деревянный же резной потолок, как принято в богатых домах на Востоке, окрашенный красной краской, словно бы спустился ниже. В центре его находился квадрат, в квадрате – круг с расходящимися лучами, в круге – восьмиконечная звезда, откуда вниз свисала ажурная деревянная «серьга». Тут она вытянулась совершенно неправдоподобно, краска на потолке вмиг загустела до цвета запекшейся крови, и человек в чалме, турецком кафтане и узких сапогах шагнул на середину спальни.

Конечно, это был сон.

Но сон вещий, повторяющийся, отражающий реальное событие в жизни Петра Петровича Веселитского, чрезвычайного посланника и полномочного министра России в Крымском ханстве. Человек в узких сапогах склонился и положил руку с кривым кинжалом ему на грудь. Веселитский вновь близко увидел его лицо, изрытое оспой, и губы, раздвинутые в улыбке. Вместо передних зубов зияла чернота. Лишь клык справа торчал подобно острому камню. Мусульманин сказал:

– Сёвленызъ… Сёвленызъ дору.

– Истемейм!

– Хайырсызнын бири.

– Ёк-ёк, ве бир даа ёк!

– Алла макъсандынъа ириширсин…[1]

С этими словами человек в узких сапогах прижал оружие к горлу Веселитского, но не острием, а тупой его стороной. Чрезвычайный посланник начал задыхаться. Из последних сил рванулся он в сторону, выхватил заряженный пистолет, лежавший под подушкой. Теперь его мучитель не уйдет. Он покончит с этим раз и навсегда. Пусть лучше будет суд и наказание за убийство, чем эта ежедневная пытка. Курок взведен давно. Давно… Давно!

Тут действительный статский советник проснулся. Он увидел себя привалившимся к стене, с коротким дорожным пистолетом в руке. Стальной его ствол, украшенный насечкой, белел в мутном предутреннем свете. Подушка валялась на полу. Скомканное ватное одеяло напоминало фигуру неведомого зверя, изготовившегося к прыжку.

Запахнув халат, Веселитский открыл дверь на веранду, вышел и сел в кресло, поставленное у полки с цветочными горшками. Стебель георгины с узорчатыми листьями коснулся его плеча. Крымская осенняя ночь уходила. За крепостной башней серело небо, чуть тронутое розовой краской, впереди простиралось море, темное, неподвижное, сонно ожидающее первых лучей солнца.

Чрезвычайный посланник и полномочный министр давно заметил, что страшный сон снится ему после каких-то тяжелых, очень неприятных переживаний. Откровенно говоря, сейчас их имелось предостаточно. Одни беседы со светлейшим ханом Шахин-Гиреем чего ему стоили! Вечно взвинченный до предела, обидчивый и мнительный, а порою – не совсем трезвый, – правитель Крымского ханства взял привычку жаловаться дипломату на свою судьбу, и Веселитский, представлявший при его дворе интересы Российской империи, вынужден был по три раза на неделю выслушивать одно и то же.

Дело в том, что подданные вероломно обманули хана.

В мае этого года часть из них присоединилась к мятежникам, переправившимся на полуостров с Тамани. Мятеж организовали старшие братья самодержца: Бахадыр-Гирей и Арслан-Гирей. В Крым они явились с боевым отрядом кавказцев, нанятых на деньги турецкого султана. Во главе этого отряда, насчитывавшего примерно пятьсот воинов – абазинцев, абхазов, черкесов и чеченцев, Бахадыр-Гирей довольно быстро добрался от Керченского пролива до Кафы[2].

Жители татарских деревень на юго-востоке полуострова не оказали бунтовщикам никакого сопротивления. Наоборот, послушав их рассказы о скорой высадке здесь турецкого десанта, кое-кто из них, вооружась вилами, косами и топорами, даже последовал за Бахадыр-Гиреем в Кафу, чтобы успеть разграбить этот большой и богатый черноморский город-порт до прихода османов, прежних его владельцев.

Шахин-Гирей в это время отдыхал с гаремом в летнем дворце на берегу моря. Ему пришлось срочно сесть на корабль и бежать из Кафы в Керчь, под защиту русского гарнизона. Само собою разумеется, Веселитский поехал вместе с ним. Такова была инструкция, данная ему Екатериной Второй. Во-первых, никогда не оставлять без внимания хана, подписавшего с Россией союзный договор. Во-вторых, используя сеть «конфидентов», или секретных агентов, созданную русскими на полуострове, следить за двором правителя и ситуацией в его государстве. В-третьих, всемерно помогать хану претворять в жизнь административные реформы, план которых он давно согласовал с великой царицей и на которые регулярно получал деньги из Санкт-Петербурга: по 50 тысяч золотых рублей каждые полгода…

Веселитский прислушался.

В маленьком саду, что располагался сразу за форштадтом крепости Керчь, запели птицы. Солнце уже поднималось. Оно освещало буро-рыжие пространства выгоревшей за лето степи к северу и востоку от города, морскую равнину перед ним и паутину средневековых улочек на западе от крепостных стен. В шесть часов утра в гарнизонных казармах барабанщики и трубачи сыграли побудку. Перекликаясь с сухопутными сигналами, тотчас весело засвистели боцманские дудки на российских военных кораблях.

К радости Веселитского, их теперь в ковше Керченской бухты находилось немало. Мористее всех бросил якорь фрегат «Второй» с 32 пушками. Грозно смотрели вверх жерла двух мортир пудового калибра, установленные в центре верхней палубы бомбардирского корабля «Азов». У причала крестообразно рисовались мачты с убранными парусами. Они принадлежали двенадцатипушечным шхунам «Вячеслав» и «Победислав-Дунайский», военно-транспортному лоц-галиоту «Слон», одномачтовым и однопалубным ботам «Битюг» и «Хопер», имевшим, однако, на борту по десять шестифунтовых орудий. Рядом с ними виднелось несколько больших беспалубных парусно-гребных лодок, вооруженных фальконетами на вертлюгах.

В заливчике у ремонтной мастерской стоял корабль «Модон». При плавании из Таганрога в Керчь его сильно потрепал шторм, разразившийся 30 июля 1782 года. «Модон» лишился шлюпки, руля, грот-мачты, трех рей и многих парусов. Но за месяц почти все поломки на нем команда с помощью портовых мастеровых уже устранила.

Сильный утренний бриз подул с берега в море. Своими невидимыми пальцами он тронул большие белые кормовые флаги с голубыми андреевскими крестами. Их лучи, выпрямившись под порывом ветра, стали отчетливо видны над темнеющей морской зыбью. Наконец, обозначая начало рабочего дня, с крепостной стены ударила пушка.

Все это вполне походило на мирные будни обычного армейского гарнизона где-нибудь в Петербурге, Кронштадте или Архангельске. Петру Петровичу Веселитскому вдруг захотелось очутиться там. Конечно, на далеких северных землях в сентябре небо уже закрыто тучами, часто выпадают холодные дожди, солнце светит не так ярко, но зато есть ощущение спокойной и размеренной жизни. Она протекает под защитой поистине огромных расстояний. Через непроходимые русские леса, неоглядные долины и бескрайние поля человек в узких сапогах едва ли доберется ночью к чрезвычайному посланнику и полномочному министру, чтобы опрашивать его о правде и грозить турецким кинжалом.

Веселитский, опершись о подлокотники кресла, тяжело поднялся. Годы все-таки берут свое, и в возрасте шестидесяти четырех лет трудно менять свои привычки. Однако он еще послужит государыне. Он доведет до конца начатое дело, вопрос чести для него – самому завершить эту операцию. Грандиозную, небывалую, но совершенно необходимую для быстрорастущего государства Российского. Встать твердою ногою на побережье Черного моря, а еще лучше – привести под корону Ее Императорского Величества буйный татарский Крым, два с половиной века воевавший с русскими…

Когда дипломат вернулся в комнату, его камердинер Парфентий убирал постель. Поднос с завтраком слуга оставил на столе. Ничего особенного он не содержал: кофейник с горячим кофе, чашка, немного меда и коровьего масла, лепешка пита из белой пшеничной муки. Действительный статский советник берег здоровье, вставал на рассвете, ложился на закате, мало ел, не пил алкогольные напитки, старался больше двигаться. Перед сном он в любую погоду совершал пешую прогулку от ворот старой крепости Керчь до Ени-Кале[3] по грунтовой дороге, пролегавшей вдоль побережья.