Сентябрьские розы - Андре Моруа

Андре Моруа

Сентябрьские розы

Copyright © Les Héritiers André Maurois, Anne-Mary Charrier, Marseille, France, 2006

© А. Смирнова, перевод, 2015

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015

Издательство АЗБУКА®

Андре Моруа, классик французской литературы XX века, автор знаменитых романизированных биографий Дюма, Бальзака, Виктора Гюго и др., считается подлинным мастером психологической прозы. Впервые на русском языке его поздний роман «Сентябрьские розы», который ни в чем не уступает полюбившимся русскому читателю книгам Моруа «Письма к незнакомке» и «Превратности судьбы». Автор вновь исследует тончайшие проявления человеческих страстей. Герой романа – знаменитый писатель Гийом Фонтен, чьими книгами зачитывается Франция. В его жизни, прекрасно отлаженной заботливой женой, все идет своим чередом. Ему недостает лишь чуда – чуда любви, благодаря которой осень жизни вновь становится весной.

Откровенные признания совсем как женщины: те, которых мы слишком сильно желаем, избегают нас, а те, которых мы опасаемся, напротив, нас преследуют.

Часть первая

Есть столько способов сказать правду, не высказав ее до конца! Разве полнейшая отрешенность от всех соблазнов помешает бросить взгляд издалека на те самые соблазны, от которых отрекаешься? И найдется ли человек, владеющий своими чувствами настолько, чтобы поручиться, что к нему в сердце никогда не закрадется сожаление, сыскав лазейку между смирением, которое зависит от нас самих, и забвением, которое нам может принести только время.

I

Вечер был мягким и мглистым. Они шли по аллеям Булонского леса, по ковру из опавших листьев, отзывающихся на их шаги шелковистым, приглушенным шорохом. Эрве Марсена подумал, что стремительные движения, худощавая фигура, блеск в глазах делают его спутника неожиданно юным. Он попытался заговорить с ним о его книгах. Фонтен остановился и негодующе вскинул к небу трость:

– Ах нет, друг мой, нет!.. Оставим в покое эти несчастные творения. Вам может показаться это притворством, но я их почти все позабыл… Это же вполне естественно. Ведь что такое книга? Мысль, застывшая в определенное мгновение… Автор… э-э… делает слепок своих чувств в некий момент Х… Но человек, которого вы встречаете десять, двадцать лет спустя, это человек из времени Y или Z; с автором вашей любимой книги у него нет ничего общего, кроме воспоминаний детства, да и то… Тот Гийом Фонтен, что в убогой комнатке писал свои «Экзерсисы», которые вы изволите расхваливать, мне уже представляется неким незнакомцем… Отсюда и глубокое безразличие писателя к своему прошлому творчеству, невыносимая скука, которую он испытывает, если вынужден перечитывать свои книги… Вы потом в этом сами убедитесь.

– И тем не менее, дорогой мой учитель, Бальзак любил рассуждать о своих героях.

– Бальзак – это редчайший феномен: подлинный романист… А я… Я романист не в большей степени, чем Монтескье, а он-то отнюдь не был таковым.

– Но ваши романы…

– Друг мой, когда вы узнаете меня лучше, то поймете, как появились на свет мои романы. Вам ведь приходилось слышать о безумных и пылких молодых особах, что приходят к мужчине, которым восхищаются, и заявляют ему: «Я хочу от вас ребенка!» Так вот… Представьте теперь, что некая женщина сказала мне: «Я хочу от вас роман», и вы окажетесь недалеки от истины. Я уступил, в таких случаях всегда уступают. Роль Иосифа унизительна… Я, если можно так выразиться, несколько раз согрешил, и мои романы – это проявления моей слабости… Но не могу сказать, что эти мимолетные прихоти имеют для меня хоть какое-то значение.

– А что для вас имеет значение?

– Что имеет значение?

Гийом Фонтен вновь вскинул трость:

– Прежде всего, удовольствие от самого процесса размышления… Не для того, чтобы это описать… Но для себя самого, когда читаешь этих мыслителей… Что имеет значение? Бродить по библиотеке, взять наугад какую-нибудь книгу, переворачивая страницы, неожиданно наткнуться на фразу, которая приведет в восторг; перечесть автора, что был верным спутником юности; испытать радость оттого, что его ты нашел новым, а свои собственные ощущения все теми же… Что имеет значение? Дружба. Но не ревнивая дружба. Дружба, которая основана на взаимном уважении, родстве чувств, особенно если это дружба между мужчиной и женщиной, исполненная чувственности, но при этом не… э-э… не обожженная ревностью.

– Так вы не любите свою работу?

– Люблю, разумеется… Вернее, мне хотелось бы за несколько лет плодотворной лености произвести на свет какой-нибудь короткий шедевр: «Кандид» или «Цветы зла»… Мне хотелось бы медленно накапливать максимы и характеры. Все мы пишем слишком много. Не потому, что мы сами этого хотим. Нас к этому подталкивают. К тому же надо как-то жить… Вот представьте себе, мой дорогой друг, вы выбираете эту профессию – поскольку ныне это называют профессией, – позвольте же мне обозначить некоторые моральные наставления… Вы не станете им следовать, я и сам не следую им, что не мешает им оставаться превосходными… Не стоит жить в Париже… Приезжайте сюда время от времени, чтобы изучать мир, который вам следует все же знать, но работать надлежит в одиночестве. Никогда не встречайтесь лично с издателем или главным редактором газеты. Завяжите с ними переписку, если в этом есть необходимость, но не принимайте в расчет их поступки или советы… Не стоит заботиться о рыночной стоимости книги. Буало отдавал свои книги Клоду Барбену, он их ему не продавал, и если он говорил о Расине:

Когда вы пишете и долго, и упорно,Доходы получать потом вам не зазорно…[2]

так это благодаря… э-э… снисходительности друга, который в глубине души осуждал это… Никогда не слушайте советов супруги, любовницы, льстеца… Публикуйте мало… Раскрывайте свою ладонь, только если она полна. И главное: заботьтесь прежде всего о форме… Фо-о-орма, друг мой, фо-о-орма… Лишь она одна порука тому, что произведение будет жить долго. Сюжет не значит ничего. Теокрит записывал разговоры обычных домохозяек, Цицерон выступал в суде, ведя пошлые административные тяжбы, Паскаль беседовал с воображаемыми иезуитами, подобного рода ученые споры давно ушли в прошлое. Всех этих авторов по прошествии стольких веков читают по-прежнему благодаря отточенной форме… Она одна лишь, уверяю вас, раскрывает индивидуальность человека… Лучше написать поэму, чем роман… Вот я, к примеру, пишу романы, которые отнюдь не являются поэмами. Так я их и не люблю, друг мой, знайте, что я их не люблю. Video meliora proboque…[3]

Всю эту тираду он произнес со страстью, расталкивая своей тростью камешки на тропинке.

– Как вы суровы! – воскликнул Эрве. – Ваши романы поэтичны, а что касается формы, их безыскусную простоту я предпочитаю всем этим украшательствам, когда каждое слово сияет собственным блеском, отдельно от прочих.

Они приближались к заставе Сент-Джеймс. Фонтен остановился возле решетки, встав прямо перед молодым человеком, при этом его едва не сбил въезжающий в Булонский лес автомобиль.

– Нет-нет! – запротестовал он. – Оставьте мне, по крайней мере, право самому осознавать свои возможности.

– Но если таковы ваши ощущения, дорогой мой учитель, отчего бы вам не попытаться примириться с собой? Вы достаточно свободны, известны, богаты, чтобы ни от кого не зависеть. Разве вы не можете делать все, что пожелаете?

– Мой добрый друг, – ответил Фонтен, – вы не знаете жизни. Это продажная девка с железным характером. Она обуздает вас, как и всех прочих… И не надо думать, будто я богат!.. Напротив… Некогда я женился, это правда, на богатой женщине, но с тех пор случилась война, и потом это падение франка, в общем, Полина теперь бедна. Но ее вкусы и склонности остались вкусами и склонностями богатой женщины, и, чтобы дать ей возможность жить так, как она привыкла, я вынужден продавать себя… Ну вот!.. Мы и пришли. Надо перейти улицу.

Дом, в котором Гийом Фонтен обитал в Нёйи на углу бульвара Ришар-Валланс и улицы де ла Ферм, находился посреди сада. Вычурная постройка с двустворчатыми окнами, причудливыми балконами, крыльцом с волютами: некая помесь поддельной готики, поддельного ренессанса и слишком подлинного стиля 1900-х. Фонтен пригласил своего спутника пройти в сад, который, словно сад префектуры, был засажен фиолетовыми и желтыми анютиными глазками на овальных клумбах. Подняв трость, он с отвращением указал на фасад.

– Полюбуйтесь! – произнес он. – Разве это можно назвать жилищем писателя? Такой богатый и такой… э-э… уродливый. Жить надо или в красивом месте, или в келье. Но где взять средства? Моя жена унаследовала это… строение от первого мужа… Порвать с прошлым трудно, даже невозможно… Войдите на минутку… Я вам покажу свое оборонительное сооружение. Ведь надо же как-то обороняться.