Пьяная гавань - Лена Элтанг

Лена Элтанг

«Пьяная гавань»

Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Спасибо», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!

Деньги кончились в одночасье, как будто я и не крал ничего. Я хранил их в жестяной полосатой модели маяка, подаренной каким-то знакомым — еще в прежние времена, когда в моем доме бывали приличные люди. Однажды утром я сунул руку в маяк, надеясь вытащить несколько банкнот, но выгреб только жирную пыль и старую заначку — самокрутку, потерявшую даже запах конопли.

Еще осенью маяк был полон под завязку, деньги упирались в островерхую крышу со слюдяным окном. Мне честно отсчитали мою долю, и наличными, и камнями, я сразу начал выплачивать долги, выкупил даже квартиру бывшей жены, которую сам же и заложил в две тысячи седьмом. Потом я обзавелся парой костюмов и кашемировым пальто с поясом, давно хотел такое — светлое, как у Хамфри Богарта в «Касабланке», потом познакомился с латышкой из консульства и уехал с ней на взморье, чтобы снять там дачу на лето и пошляться по юрмальским казино. Кредиторам я посылал понемногу, но строго и равномерно, чтобы не вызывать подозрений, латышке сказал, что получил наследство от заграничной родни и что тратить эти деньги в Питере не могу — не желаю, мол, платить налоги российской казне. Латышку звали Анта, что на языке инков означает «медь», но она была не рыжей, а бело-розовой и заливалась румянцем даже при легком матерке.

Но прошло чуть меньше года, и деньги кончились, а приличные камни растворились в счетах и процентах, будто склеенный изумруд в кипящей воде. Камни помельче я давно сложил в коробку из-под монпансье и оставил у жены вместе с ключами от дома. Нарочно зашел, когда она была на дежурстве. Она охотно дежурит по ночам, потому что трахается с каким-то хирургом из онкологии, при этом содержать ее приходится мне. Видеться с женой мне не хотелось, она бы завела свою шарманку про другие возможности, а я прямо на стену от этого лезу. У меня больше нет других возможностей.

С тех пор как я ограбил антикварную лавку и отправил ее хозяина на тот свет, мои возможности сузились до темной щели в почтовом ящике. В моем собственном почтовом ящике, на улице Ланской, дом двадцать два. Комнату на Ланской я снял еще до начала весны, припрятанный на черный день алмаз лежал там под кухонной половицей, в куске пробкового дерева. Раньше он лежал в модели маяка, потом Анта засекла тайник и пришлось искать другое место. Теперь черный день приблизился, пришло время продавать стекляшку, но надежный скупщик не отвечал на мои звонки, и я забеспокоился.

Я знал, что однажды найду в ящике повестку, и мне придется убираться из города, я думал об этом каждое утро, просыпаясь в своей комнате с потеками плесени на северной стене и зеркалом, покрытым зеленоватой ртутной сыпью. А может, даже и повестки не будет, ко мне просто придут двое парней из убойного отдела, наденут наручники, пригнут голову рукой, как жеребцу у ветеринара, и запихнут в зарешеченный фургон.

В тот день, когда они пришли за мной, я шел домой с нехорошим предчувствием, сырые облака сгустились над крышами, январское солнце укатилось далеко наверх и тускло сияло оттуда, будто царский гривенник. Я шел пешком с Каменного острова, где навещал одного ловкача, занимавшегося паспортами еще в девяностых и живущего теперь за глухим забором, недалеко от дачи Клейнмихель. Ловкачу я хотел предложить последний камень — самый чистый, без единого включения, в огранке груша — в обмен на чистый паспорт с шенгенской визой и тысяч двадцать наличными. Не застав хозяина дома, я передал охраннику записку и пошел домой, размышляя о том, что мог бы жить в похожем месте, с фонтаном и латунными цаплями, не спусти я свою прошлогоднюю добычу по мелочам. С неба сыпался редкий снег, похожий на свалявшийся пух из старушечьей перины, он лез в глаза и в рот и даже на ощупь казался теплым.

У самого дома я поскользнулся на обледенелом люке и с трудом удержался на ногах, рискуя уронить пакет с двумя бутылками совиньона, купленными для латышки, сам я вина не пью, заботливый Джа не любит соперников. После оттепели ударили морозы, и лед в неубранном городе превратился в черные раскатанные дорожки, по которым брели хмурые прохожие, растопырив руки, будто канатоходцы.

«Тойоту» у подъезда я заметил не сразу, она была такой грязной, что сливалась с покрытым сажей желтым фасадом, за рулем сидел мужик в вязаной шапке, приоткрывший окно, чтобы стряхивать пепел в снег. Разбираться, кто у меня в гостях — милиция или прежние подельники, смысла уже не имело. Неприятности были разного толка, но одинаково свинцовые.

Я решил переждать шухер у соседки-проводницы, надеясь, что она окажется в рейсе; когда-то я прокантовался у нее дня три и с тех пор знал, где она прячет запасной ключ. Дело принимало дурной оборот: кто бы ни были эти люди, они могли поселиться у меня в мансарде и гонять там чаи в ожидании момента, когда у хозяина квартиры кончится терпение. Представив себе латышку, сидящую на кухонной табуретке со связанными руками, я почувствовал, что горло начало саднить, будто от махорки, у меня это признак надвигающегося бешенства. Если это менты, то Анта сидит на табуретке, а если старые знакомые, то она лежит с юбкой, завернутой на голову. Я представил себе ее ноги в голубых чулках, похожие на два клинка раздвоенной мусульманской сабли, и горло у меня окончательно пересохло.

Когда прошлой зимой я положил часть добычи в почтовый ящик, я сделал это не в приступе щедрости, а в порядке надежной инвестиции — то, что попало в руки моей жене, выдрать можно только вместе с руками. Значит, на несколько лет я избавлен от ее писем, звонков и приступов безумия. Теперь она сто раз подумает, прежде чем искать меня, припрячет хабар за пазуху и затаится. Закрыв почтовый ящик на ключ, провалявшийся полгода в кармане моего пальто, я бросил ключ в щель, подумал немного и бросил туда ключ от квартиры. Теперь у меня оставался один дом, одна женщина и один ворованный кристалл углерода, который я собирался продать, чтобы уехать из города. Дом был чужим, женщина — шлюхой, а на камне висело мокрое дело, так что, если подумать, у меня оставалось не так уж много. Уезжать надо было как можно быстрее, возле дома на Ланской уже не раз появлялся незнакомый парень в красной стеганой куртке, с беззаботным видом топтавшийся во дворе. Одно время я думал, что он навещает соседку-проводницу, приторговывающую коноплей, но, когда я зашел к ней и задал пару вопросов, оказалось, что парень не из ее клиентов, приблудный пшют какой-то. Или мент.

Завернув в проходной двор, я открыл дверь котельной, тихо спустился по железной лестнице, кивнул сидевшему там в прожженной телогрейке кочегару и вышел через дворницкую с другой стороны здания. Квартира проводницы была на третьем этаже; поднявшись по лестнице, я посмотрел на серую «тойоту», уже засыпанную сверху рыхлым снегом, и подумал, что она стоит там не меньше двух часов. На звонок никто не ответил, я постоял немного на площадке, выжидая, потом подошел к перилам у лифта, отвернул голову чугунной змейке и запустил руку поглубже, в самый хвост. Ключ лежал там, где положено. В квартире пахло застоявшейся водой и гнилыми стеблями, я прошел в спальню, обнаружил там вазу с увядшими розами и вышвырнул их в мусорное ведро. Розы были длинные, пришлось согнуть их пополам, уцелевший шип воткнулся мне в ладонь, я увидел каплю крови и вдруг вспомнил, как ровно год назад стоял в чужой комнате и смотрел на кровь, чернеющую в мелких бисерных дырках на лице покойника.

Ювелира я убивать не собирался, я взломщик, а не мокрушник. Мне сказали, что в лавке будет чисто, в квартире над лавкой вообще никого — хозяева уехали на дачу, в Парголово, а охранная система подключена к местному участку, китайское барахло, пластиковая коробка с десятью кнопками. Вход в лавку был защищен ребристой железной шторой, но, как часто бывает, владелец устроил еще один вход — из своей квартиры на втором этаже, и это вход был попроще, стальная дверь, два прута и дырка в полу. С пультом охраны долго возиться не пришлось, а тусклый брусничный зрачок камеры я заметил еще на улице, когда отпирал входную дверь, она легко снялась с крючка и показала мне провод, тянущийся к серверу.

Будь я ювелиром, скупающим краденое, поставил бы себе немецкую систему со спутниковым сигналом, но тельщик был наглым и уверенным в себе стариком, он даже сейф держал на виду, под прилавком, чтобы далеко не ходить. Я этот сейф полчаса искал — снимал картины со стен и книги с полок в гостиной, забрался с головой под кровать, расчихался, вдохнув серой мягкой пыли, и почувствовал себя киношным жандармом, перетряхивающим жилище курсистки в поисках гектографа и прокламаций.