Неблагоразумная леди - Джоан Смит

Джоан Смит

Неблагоразумная леди

ГЛАВА 1

Любимой шуткой в доме Мэллоу была фраза, что имя Пруденс очень подходит единственной дочери семейства.

– Ты у нас такая умница-благоразумница, – обычно говорил отец, когда дочь приносила из магазина бобину шерсти, чтобы заблаговременно связать себе теплую кофту к зиме.

– О, дорогая, какое удачное имя мы выбрали для тебя, – смеясь, повторяла мать, когда Пруденс отказывалась выезжать на пикник только потому, что небо покрыто тучами.

– А вот это наша благоразумная Пруденс, – так часто представлял девочку гостям мистер Мэллоу.

Эти шутливые и часто повторяемые замечания постепенно убедили окружающих, что Пруденс было самым удачным именем в английском языке и необычайно точно передавало характер его обладательницы.

Увы, такая добродетель, как благоразумие, совершенно не была свойственна родителям девочки. Мистер Мэллоу, при его ограниченных средствах и еще более ограниченных способностях ими правильно распорядиться довел семейные дела до того, что пришлось заложить имение, а миссис Мэллоу оказалась настолько недальновидной, что не подумала обзавестись сыном в свое время, чтобы сохранить за семьей то, что осталось от владений после смерти мужа, ибо они, по семейной традиции, отходили в наследство ребенку или иному родственнику мужского пола. Так что в сорок два года она оказалась вдовой с незамужней дочерью и двумястами фунтами годового дохода – это было все, что досталось ей от покойного мужа. Пруденс сознавала, что матери придется жить на ее собственный капитал, которого тоже ненадолго хватит. Поэтому, когда мистер Элмтри, овдовевший брат матери, предложил им пристанище в своем доме, они вынуждены были согласиться.

Миссис Мэллоу предвидела, что их ожидает нелегкая жизнь в доме брата, и вскоре стало ясно, что все ее худшие опасения сбылись. Кларенс был человеком небольшого ума, нудным и к тому же порядочным скрягой. Он предоставил им крышу над головой и стол, но взамен требовал, чтобы обе леди выполняли обязанности экономки, портних, постоянно рекламировали его гениальные способности и, что хуже всего, были восторженными почитательницами его таланта. Кларенс считал себя выдающимся художником. В действительности он им не был, хотя в плодовитости ему было трудно отказать. Он рисовал портреты знаменитостей и представителей элиты и каждую весну обязательно создавал три полотна с видами Ричмонд Парка. Будучи джентльменом, он не брал платы за труды, да, по правде сказать, никто и не предлагал ему денег, но к работе своей он относился серьезно. То и дело, десятки раз в день, мисс Мэллоу и ее мать были вынуждены восторгаться его мазней, отмечать ее индивидуальность, чувство, совершенство линий и прочие качества, которых в рисунках не было.

От обеих дам также требовалось присутствие на сеансах, когда мистер Элмтри рисовал портрет леди. Он был одержим страхом, что все незамужние дамы света только и жаждут завладеть его гениальной персоной и двумя тысячами годового дохода в придачу. Так что Пруденс с матерью играли роль бдительных телохранителей, приставленных отражать атаки представительниц прекрасного пола от семи до семидесяти лет. Знакомые в глубине души считали, что именно ради этого обе дамы и были приглашены в дом на Гроувенор-Сквер. Им также полагалось воздавать неустанную хвалу его мастерству, однако здесь он сам оказывал всяческую помощь.

– Вот здесь, под носом, я положу немного охры, чтобы оттенить форму, – обычно комментировал Кларенс. – Вы когда-нибудь наблюдали нечто подобное у других художников?

Так как ни сестра, ни племянница не обладали особыми познаниями в живописи, они с готовностью признавались, что ничего столь же гениального им не приходилось видеть.

– Я считаю, что это мое открытие. Не приходилось слышать, чтобы Лоренс или другие художники пользовались подобным приемом. Ромни уж, конечно, не мог додуматься до такого. У него лица выполнены целиком в розовых тонах. Совсем невыразительны. Видите, как я оттеняю уголки глаз? Это, конечно, не мое изобретение – я взял его у Леонардо. Такие глаза у Моны Лизы.

Пруденс смотрела удивленно на два черных пятна, изображающие прекрасные глаза позирующей леди, и говорила неуверенно:

– Какая прелесть. Да, совсем как у Моны Лизы.

– Нет, ошибаешься, дорогая, – возражал Кларенс, – не совсем такие. – Пруденс радовалась проблеску благоразумия у дядюшки. – Мне кажется, что я несколько превзошел да Винчи. Он всегда забывал о ресницах, такая незадача. Если посмотреть на Мону Лизу, – у меня в кабинете есть очень хорошая гравюра с портрета, – то ясно видишь, что ее глазам не хватает ресниц. Не знаю, как это объяснить, ибо где-то читал, что Джоконду он рисовал три года, но ресницы все же упустил. Я нарисую длинные красивые ресницы миссис Херринг, но сделаю это намного быстрее, уж никак не в три года. Мне достаточно трех дней, чтобы сделать портрет. Если бы я работал пять дней в неделю, чего я, конечно, не делаю, то за год мог бы создать восемьдесят семь портретов. Лоренс не делал восьмидесяти семи таких портретов в год.

– Таких он не делал, – соглашалась Пруденс и получала благодарственную улыбку дяди за поддержку.

– Лоренс мог бы позаимствовать у меня кое-что, – не умолкал Кларенс, – но всеобщее внимание его испортило. Эта его выставка в Сомерсет-Хаус производит жалкое впечатление. Просто краснел за него, беднягу. Подумать только, что все хвалили его портреты. Да там не видно никакого сходства с моделью. На носу у леди Кассел он изобразил бородавку. Разве художник может позволить такое безобразие! Но у него нет эстетического чувства. Он может создать привлекательный портрет, только если видит перед собой привлекательную модель. Никто никогда не мог обвинить мистера Элмтри, что он изображает такие неэстетические вещи, как бородавки…или морщины…или седые волосы в лучшем случае. Он всегда старался польстить тому, чей портрет рисовал, и делал это доступным ему способом. Неважно, каким несвежим, веснушчатым или изможденным было лицо позирующей дамы, из-под кисти Кларенса оно выходило гладким и свежим. Если натура была худа, художник придавал ей округлость, если лицо было слишком вытянутым в длину, он его укорачивал, и если после шестидесяти дама оказывалась настолько безвкусна, что допускала, что ее волосы приобретали безжизненный серый цвет, на портрете они приобретали модный голубоватый или розоватый оттенок. У него был также талант «реформировать» носы и увеличивать глаза, и ни один дантист не мог сравниться с мистером Элмтри в искусстве обновления зубов в тех редких случаях, когда он разрешал своей модели улыбаться. Как правило, он настаивал на позе и выражении лица Моны Лизы.