Одолень-трава - Елена Ланецкая

Ланецкая Елена

Одолень-трава

ПРОЛОГ

Силам Тьмы не удалось завладеть Личинкой в майскую Ночь Полнолуния — Ксюн и Скучун помешали этому. Неудача разъярила служителей Тьмы еще больше — они не могли допустить, чтобы невиданная Красота преображенной Личинки явилась миру, и сами стремились завладеть ею, знали: все самые заветные помыслы тех, кто окажется рядом с ней, воплощаются наяву…

И посланцы мирового Зла вновь явились в Москву — на этот раз в образах обыкновенных людей. Их было трое. Настоящих имен смертоносной троицы не ведал никто на Земле. А властелином троих была Тень. Открыть свой истинный образ она не могла: все живое гибло, взглянув на него! Но мертвый мир неинтересен для искушающей властной силы, и потому-то ужасный властитель троих явился на Землю расплывчатой, подобной ночному кошмару Тенью.

Трое и Тень составляли Совет Четырех, которому повелели разрушить Москву город Личинки и завладеть самою Личинкой — таинственной Красотой будущего.

Не мешкая, Совет Четырех принялся за работу.

И Москва заболела. Казалось, даже воздух ее был насыщен болезнью: тяжелый, загрязненный, гнетущий, он оседал в самых душах людей, заражая их ненавистью и злобой.

Совет Четырех стремился затемнить людские души, в одних поселяя неуверенность в себе, сомненья и страхи, а в других — стылое самодовольство… Словно дымная пелена окутывала людей, суета и разброд царили в Москве, а смятенные москвичи не отличали уже путей Света от путей Тьмы…

Низкие страсти кипели в Москве с утра до ночи, превращаясь во всеобщее раздражение и злобу, как вода превращается в пар… Пары людской злобы клубились над Москвой, и она, беззащитная, только безмолвно корчилась от боли и угасала на глазах. Великий город сдался на милость победителя — разрухи, для Москвы настали страшные времена, и силы Тьмы трудились не покладая рук, чтобы стала она поскорей царством Хаоса…

Совет Четырех как бы высасывал из людей силы, энергию, чувство радости, даже… цвет! Москвичи будто обесцветились. Лица у них стали серые, глаза тусклые, вид несчастный. Надежда на лучшие времена покидала этих измученных людей, а сама Москва, глядя в растерянности на своих, когда-то таких жизнерадостных и веселых жителей, впадала в уныние. Отчаяние москвичей, которых она любила и считала родными, передалось и Москве. И город почти перестал уже верить в свое будущее, в свое светлое предназначение, в свою красоту, в свою Личинку! А несчастные москвичи понуро брели по полутемным улицам, спотыкаясь в выбоинах асфальта, увиливая от обрушивающихся прямо на головы карнизов и от шальных автомобилей, которые то и дело вылетали прямо на тротуар… Они сновали в вечной заботе о хлебе насущном, которого становилось все меньше и меньше…

Тяжелые, безысходные мысли людей опускались на землю. Эта тяжесть просачивалась сквозь земную кору вниз, в Нижний город, и оседала там.

Именно здесь, под Москвой, в Нижнем городе пребывала все это время Личинка, а вместе с нею и «Радость мира» — Книга земных откровений. События, только что происшедшие с ними, когда тайное знание и сама Красота чуть было не достались жомбикам — этим низменным существам, — насторожили великую Книгу. Было ясно Радость и Красота могут оказаться в недобрых руках…

Нельзя было допустить, чтобы темные силы могли воспользоваться сокрытым в ней знанием… и тогда Книга перестала быть Книгой!

«Радость мира» как вещь, которую можно было прочесть, взять в руки и унести с собой, вдруг исчезла. Она преобразила свою физическую, осязаемую форму, перейдя в иное качество, недоступное для восприятия непосвященных… А душа Книги — Душа Радости — живая, свободная, обладала теперь собственной волей и могла путешествовать по Вселенной, не ведая пределов! Ее не удерживали больше ни золотые застежки на обрезе в форме морских раковин, ни страницы из настоящего шелка…

«Радость мира» могла принимать любой образ, описанный на ее чудесных страницах, — ведь это была живая Книга! Ее преодолевшая земные оковы душа наслаждалась обретенной свободой. Душа Радости была нежной и теплой, она любила и жалела всех живущих на Земле и сочувствовала им: ведь каждый из них по-своему испытывал горькие земные тяготы. Нежность уживалась в Душе Радости рядом с безграничной премудростью. Только у самых горячих и чутких людских сердец встречалась такая душевная теплота, какой выделялась «Радость мира» среди сонма высших посвященных, к которым принадлежала.

Она не в силах была наблюдать за происходящим на Земле с горних высот чистого разума, любила людей и не скрывала этой своей слабости. Многие, входящие в иерархию Светлых сил, не разделяли ее порывов и даже сторонились немного… Впрочем, Душу Радости это не слишком волновало.

Жемчужным потоком лучей проницала она Вселенную, набираясь там высшей мудрости. И всякий раз торопилась поскорее вернуться на Землю, чтобы задержаться здесь подольше, заглядывая в бирюзовое зеркало Средиземного моря, плутая в изумрудных тропических дебрях и вдыхая полынный запах крымской земли — древней Киммерии…

И, конечно, чаще всего «Радость мира» навещала родную Москву, обретая покой только здесь. В этом городе душа ее вся светилась! (Она светилась всегда, но тут — особенно…) Душа Радости ощущала, что незримая связь ее с Москвой, само присутствие здесь означают что-то очень важное в истории всей Земли, и потому покидала родные места с тоской, так несвойственной ей от природы…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I

Что делать? Что же мне теперь делать? — думала Ксюн и не находила ответа. Горе ее было настоящее — горькое не по-детски, и не отпускало ни на минуту.

Ксюн рассталась со своим новым другом Скучуном в то майское рассветное утро, когда они с помощью Рыбы Рохли вынырнули из-под земли в родничке у Коломенского холма, обрели Личинку и тут же потеряли ее… Наши герои узнали тогда, что Красота существует, что они не одиноки в мире, и весь он — живой, единый — знает и помнит о них. Ночь Полнолуния поманила в путь и указала дорогу, а наступившее Утро оказалось туманным и пустым. Жизнь, полная тайн, мерцающая самыми невероятными возможностями, в которой реальность оказывается богаче любых фантазий, — эта жизнь для них прервалась. Прервалась, резко и внезапно, будто захлопнулась крышка коробки с рождественскими подарками…

Повзрослевший за одну ночь Скучун с печалью глядел на свою подругу, которая умоляла его не покидать Москвы и ни за что на свете не возвращаться в ужасный Нижний город! Однако Скучун рассудил, что это невозможно, — ведь Нижний и Верхний миры не совместимы, а их обитателей нельзя объединить, как воду и огонь…

— Я возвращаюсь к себе, Ксюшечка, — решился тогда Скучун. Там ведь остался Старый Урч, а ему одному нелегко будет уберечь Личинку. Я должен помочь ему. А здесь, на земле, мне теперь делать нечего.

— Как это нечего? А я? Как же я? Значит, тебе безразлична наша дружба?

— Наша дружба останется с нами и, может быть, мы еще повстречаемся с тобой. И… ах, пожалуйста, не упрекай меня, ты думаешь, это просто — уйти вот так, сразу… Прощай, а то я не выдержу… Ксюн!..

Скучун хотел еще что-то добавить, но лишь неловко махнул лапкой, сгорбился, повернулся неуклюже и, почему-то прихрамывая, заспешил прочь…

Вдоволь наревевшись, Ксюн с грехом пополам отыскала свой дом в огромном и будто сразу опустевшем городе. Она проникла в свою комнату так же, как и покидала ее — через окно. Родители еще спали и даже не догадывались о том, что произошло с их дочкой прошедшей ночью…

Разгулявшийся тотчас день был похож на все предыдущие: папа отправился на работу, мама — по магазинам, все было прежним, только не Ксюн! Словно ливень бушевал в душе девочки, весь детский мирок перевернулся, Ксюн не хотела и думать, что опять будет жить так, как раньше: бездумно и безмятежно. А вот как жить теперь — она не знала…

Прошел месяц. Май, уставший от неистового цветения, уступил место июню. Ксюн переехала на дачу и была поручена заботам бабушки Елены.

Бабушка Ксюна была строга и немногословна. Она любила чистоту, покой и уединение. Никого из домашних не отличая особо, даже дочь свою, Александру, маму Ксюна, она со всеми была ровна и чуть-чуть суховата. Почти всю жизнь Елена Петровна проработала в одном из исследовательских институтов Академии наук, изучая искусство Средневековья, и только недавно вышла на пенсию. Назвать бабушку Елену старухой язык бы не повернулся, и, хотя отменным здоровьем похвастаться она не могла, глаза ее, молодые по-прежнему, лучились ясным и чистым светом.

Елена Петровна царила на своем небольшом дачном участке. Родители Ксюна приезжали сюда только на выходные, а вот сама она жила все лето. Работы здесь было много, и бабушка приучала внучку рассаживать и поливать цветы, которые росли повсюду. Цветы были бабушкиной страстью. Она знала не только их названия, но и лекарственные свойства, и тайные легенды, издавна связанные с ними. Елена Петровна вообще многое знала. Она вечера напролет проводила в своем плетеном кресле-качалке при свете старинного оранжевого абажура, читала, записывала что-то, а то и просто раздумывала, будто дремала, кивая своим собственным мыслям. Казалось, она ощущала жизнь полнее, чем другие, и видела в окружающем нечто большее, чем то, что открывалось остальным… Однако это НЕЧТО, сокрытое от других, она таила в себе и не спешила делиться со всеми плодами своих раздумий, а только улыбалась чуть насмешливо одними уголками губ, да привычным движением поправляла черепаховый гребень в высокой своей прическе…