Последний барьер - Андрей Дрипе

Дрипе Андрей Янович

Последний барьер

Андрей Янович Дрипе

ПОСЛЕДНИЙ БАРЬЕР

Анонс

Андрей Дрипе автор нескольких повестей о школьной жизни, педагог по профессии, работал воспитателем в колонии для несовершеннолетних правонарушителей.

"Последний барьер" - это раздумья о долге воспитателя, о личной ответственности за тех, чьи судьбы ему доверены.

Пафос романа, основная мысль его - активное, страстно заинтересованное утверждение высоких принципов коммунистической морали.

I

Прием новых закончен. Отныне Коля, Николай Николаевич Зумент, воспитанник Киршкална.

Парнишка шагает рядом с ним по коридору, и Киршкалн теперь ему вроде бы и отец и мать в одном лице. Заиметь этакое семнадцатилетнее "дитя" -в колонии дело самое обычное. Необычное начинается потом, когда окончены формальности, и сейчас Киршкалн у этой исходной точки. Из каких чаш довелось отхлебнуть Николаю и сколько он отпил из каждой, воспитатель может лишь гадать. "Требуется искать контакт" - так здесь говорят. Если нет контакта, то все разговоры - пустая трата времени. И шагающий рядом парень ни в коей мере не расположен облегчить "гражданину начальнику" эту трудную задачу, скорей всего он сейчас думает о том, как бы нового "папашу" половчее обвести вокруг пальца.

Киршкалн открывает дверь, пропускает воспитанника вперед и указывает на стул возле стола. Николай садится. Мальчишка хорош собой: густые черные брови, меж них на лбу упрямая складка, крепкий, йрямой нос и подбородок с ямочкой. Губы несколько полноваты и красные, как у девушки. Киршкалн смотрит на синеватую, наголо остриженную голову. Какие сейчас обитают в ней мысли? Над бледным лбом четко вырисовывается черный щетинистый треугольник. На воле у Николая, по всей видимости, был лихой чуб до самых бровей. Глаза... Глаза беспокоят - взгляд их прямой и наглый. А если смотреть подольше, то вселять беспокойство начинают и густые брови, и алые губы, и нос с широкими ноздрями. Всего этого чутьчуть многовато, все слишком сочное, пышет каким-то избыточным здоровьем. А души нет. Нету в его лице той одухотворенности, которая и некрасивые черты наделяет привлекательностью и обаянием. Иногда утверждают, будто бы по лицу нельзя судить о внутреннем мире человека. Чепуха. За долгие годы работы в колонии Киршкалн убедился в том, что внешность весьма точно характеризует человека. Ошибки случаются редко. Ребят, подобных Николаю, он перевидел много. Они шумливы и самоуверенны, замечают лишь себя и болезненно переживают малейшее ограничение их стремлений. Их шутки чаще всего неуместны, а их забавы причиняют страдания другим. Нам - все, для других же от нас лишь неприятности - таков их девиз.

"С этим горя хватишь, слишком высокого о себе мнения", - вспоминает Киршкалн предсказание коллеги и усмехается. На него в упор смотрят мутноватые глаза Николая. В них можно уловить некоторое удивление и нетерпение. Почему воспитатель не задает никаких вопросов, что еще за игра в молчанку? Киршкалн не торопится. Николай был вожаком банды, и по всему видать, он и сейчас гордится своим прошлым. Киршкалн вспоминает подшитую к делу характеристику из следственного изолятора. "Упрямый, несдержанный, грубый, организует беспорядки..." Именно таким Николай показал себя и в карантине колонии, а если он о чем-то и сожалеет, то лишь о том, что "глупо погорел". Николай не понимает, что провал шайки - закономерный финал его действий. Думает, ему просто не повезло, в чем-то допустил промах, прошляпил, в следующий раз маху не даст. Нет, нет, Николай Зумент, или "Жук", как его величали шпанята целого городского района, не сдался. Возможно, надо будет прикинуться паинькой, малость подурачить этих простофиль в форме, но когда он вновь выйдет на волю, то возьмется за дело по-настоящему.

Вполне вероятно, что сейчас мысли Николая могли иметь приблизительно такое направление. Об этом говорит и поза воспитанника, и еле приметная ухмылка в уголках рта, и то, как небрежно он кладет ногу на ногу. А взгляд! Так, наверно, смотрит на вражеского солдата-конвоира плененный генерал. Удивления в глазах Николая уже нет, зато возросло нетерпение.

"Этот, наверно, тоже стушевался, не знает, с чего начать расспросы", говорит его взгляд, и видно, что у мальчишки нет ни малейшего представления об истинном положении вещей.

Нелегко говорить, когда перед тобой такое вот недалекое и наивное, но невесть что мнящее о себе существо. И воспитатель, обдумывая первую фразу, распрямляет кулаки, глядит на свои длинные, тонкие пальцы, снова сжимает их и поднимает взгляд на воспитанника. Николай Зумент - семнадцатилетний бандит, продукт целой вереницы печальных и взаимосвязанных причин. У Николая есть характер, умение подчинять, коноводить и организовывать; он смел и всегда готов пойти на риск. До сих пор эти способности находили лишь отрицательное применение. Как повернуть их в противоположную сторону?

Надо искать контакт. Это значит, надо наблюдать, познавать характер, приучать к себе, надо навязывать свою волю, раскрывать, побуждать, надо воспитывать, заботиться, надо, надо, надо... Их десятки, этих "надо", но нигде не сказано и не написано, каким образом их приложить к сидящему перед ним юному Николаю Николаевичу Зументу. Об этом не говорится ни в одном из методических писем, ни в одном учебнике психологии или сборнике статей по педагогике.

Конечно, где-то есть "ключик" для контакта, наверняка где-то он есть, а сейчас придется обойтись теми крохами сведений, которые удалось собрать. Надо создать у него впечатление, будто бы известно горазда больше. Киршкалн откидывается на спинку стула, тоже кладет ногу на ногу и начинает:

- Ну-с, вот и встретились. Помнится, на воле ты носил совсем другую прическу. Под Ринго Стара.

- А вы откуда знаете? - Зумент огорошен и забывает скрыть свое изумление. Он ожидал любого начала, но не этого.

- Почему бы мне не знать? Ты ведь почти каждый вечер болтался у кино "Звайгзне", чесал язык с девчонками и лизал "эскимо".

- Вы тоже из Чиекуркална? - осторожно спрашивает Николай. Теперь он пристально изучает лицо воспитателя.

- Все может быть, - уклончиво говорит Киршкалн. - Дело ведь не в этом. А такую девочку - Монику Озолинь ты не знаешь?

- Нет, - отвечает Николай после короткого раздумья, затем вдруг спрашивает, о чем-то вспомнив: - А это не Букаха?

- Нет, Букаха маленькая. Моника - девица статная, волосы длинные, под "колдунью". Да хотя где тебе знать, она с вашими не путается.

- Из святых, наверно, - ворчит Николай понимающе. - Знаем и таких тоже.

- Может, еще вспомнишь. Она с тобой на вечере танцевала. Да это неважно. Просто к слову пришлось, - отмахивается Киршкалн. - Но вот засыпался ты быстро. Или милиция поумнела, а?

- Милиция?! Черта с два! Это мы сами зарвались.

Надо было поаккуратней. Если бы в этот раз обошлось, Жук еще не один год давал бы дрозда на Чиекуре! - Он кривит рот и хмыкает. - "Милиция поумнела"! Ну и сказанули!

- Сколько ты получал на последнем месте работы? - меняет тему Киршкалн.

- Восемьдесят. Гроши! - небрежно бросает Николай. - Никто на это не проживет.

- Ну, а по-твоему, сколько надо?

- Сотни три, четыре. На работе разве столько получишь? А мы, бывало, за один вечер хрустов сто сшибали.

- Восемьдесят рублей - нормальная зарплата.

Бухгалтеры, например, продавщицы, многие служащие зарабатывают не больше.

- Вы чего, шутите? - усмехается Николай. - Они же не на зарплату живут.

- А на что?

Николай подмигивает. Веселый дядька этот воспитатель!

- А если подделать подпись, что-нибудь подчистить или приписать, если обвесить или торгануть из-под прилавка, пустить товар по другой цене тогда сколько выйдет? Три раза по восемьдесят да еще с прицепом.

- По-твоему, все так делают?

- А то нет? Только я сам таких фраеров ненавижу.

- Хорошо, допустим. А как тогда живут те, у кого такая работа, что ни на чем не смахлюешь? Возьмем хотя бы учителей.

Николай улыбается.

- Об этих и говорить нечего. Учителя же мрут с голодухи. Нам раз один подвернулся. Тюкнул ему по зубам - он с копыт долой. А в кармане - мелочи рубля на два; ботинки из искусственной кожи - совестно взять. Высыпали ему медяки его за шиворот и оставили сидеть на тротуаре.

- Сколько зарабатывает твоя мать на "Ригас мануфактуре"?

- Не знаю, тоже не густо, но мануфактура она и есть мануфактура.

- Как это понимать?

- Если сами не понимаете, то и не надо. Семейная тайна, - и Николай многозначительно улыбается.

- Так ты и ходил, значит, людей по зубам тюкал, - медленно произносит Киршкалн и, помолчав, продолжает: - А матери тоже ведь случалось возвращаться с работы поздно вечером. Если бы у нее вырвали сумочку или в зубы тюкнули, что бы ты на это сказал?

- В моем районе такого быть не могло.

- А в других районах?

- Жука знают повсюду и его мутер тоже.

- Ну, а если бы все-таки тюкнули? Допустим, по ошибке? - Киршкалн немного подается вперед, к Николаю.