Последний барьер - Андрей Дрипе

Дежурный командир сегодня Калейс. Он готовится к рапорту.

- Равняйсь!

Колонисты выпячивают грудь вперед, головы поворачиваются направо. По строю пробегает легкий шорох задевающих друг дружку рукавов. Сотни рук в этот миг соприкасаются, ощущая друг друга, сотни ног в грубых башмаках коротко шаркают по асфальту, подравнивая линию носков.

- Смир-рно!

Резкий поворот головы. Тишина. В груди трепет задержанного дыхания. Строй замер, превратясь в едипое целое, наделенное единой силой и волей. Быть может, силой и волей того человека с капитанскими погонами на плечах, который, подобно своим воспитанникам, замер по стойке "смирно" перед их строем.

- Равнение на середину!

Легким, чуть враскачку шагом дежурный командир Калейс с правого фланга направляется к центру.

И по тому, как он сейчас идет, и по выражению его лица видна ощущаемая им радость власти - в этот мпг все подчинены только его команде. Даже воспитатели, даже сам начальник.колонии! И все это видят п могут оценить. Калейс проходит мимо своего воспитателя, на этот раз не обращая на него никакого внимания. Взгляд устремлен вперед, на Озолниека, который ждет его - Калейса! По мере приближения к начальнику шаг обретает твердость, исчезают вихляние и шик бывшего рижского сорвиголовы, которые в начале пути еще были заметны. Громко припечатаны к асфальту последние три шага, щелкнули каблуки.

Воспитанник стоит, чуть отклонив назад голову, чтобы легче было заглянуть в лицо начальника.

- Разрешите доложить!

Рука Озолниека вскидывается к фуражке, золотисто вспыхивает в свете прожектора погон на правом плече.

- Докладывай!

Калейс внятной скороговоркой сообщает количество находящихся в строю воспитанников, перечисляет неявившжхся и докладывает, где они.

- Доложил дежурный воспитанник Калейс! - заканчивает он.

- Вольно! - Рука Озолниека отдергивается от козырька.

- Вольно! - командует Калейс, и шеренга оживает: вздохи, шорох курток, шарканье переступивших на месте ног.

Дежурный воспитатель раскрывает конкурсный; журнал и зачитывает замечания, сделанные за минувший день.

Киршкалн слушает и в то же время не перестает любоваться Озолниеком.

Рапорт бывает ежедневно, но в отсутствие начальника его принимает кто-нибудь другой, И уже все не так: серо, вяло, нет этого безукоризненного равнения, нет столь безмолвной тишины.

Озолниек неторопливым, беззвучным шагом обходит строй, присматриваясь к лицам воспитанников, оглядывая их одежду. Высокий, осанистый, в левой руке зажаты черные кожаные перчатки. Военная форма ему к лицу, он как бы в нее влит. Фуражка, по бокам обжатая чуть книзу, сделана как будто специально для его головы. Выбившиеся из-под фуражки черные с проседью волосы за ушами свились в упругие колечки. Его лицо, худое и жесткое, может быть как репреклонно строгим, так и повеселеть от сердечнейшего смеха; ему свойственны гордая независимость кавказца и упрямая бесшабашность донского казака, Родители воспитанников нередко принимают его за грузина. Киршкалну он всегда напо.минает старых латышских стрелков, и почему-то ему кажется: именно такие, как Озолниек, побили немцев в боях на острове смерти и офицерские полки Дроздова в российских степях.

Для колонистов Озолниек - живая легенда. Недаром несколько лет назад, при заливке асфальтом первой дорожки в колонии, ребята тайком вдавили в незастывшую массу камешки, выведя ими надпись:

"Проспект Озолниека".

Некоторые сотрудники утверждают, что секрет обаяния начальника кроется лишь в его выправке и громовом басе. Верно, конечно, когда начальник разговаривает у проходной, его бас слышен у жилых корпусов, а если поднимет голос, то и на всей территории колонии. Когда он хохочет, кажется, будто по стальному швеллеру катятся двухпудовые гири. За свой могучий голос Озолниек заслужил кличку Бас. Но произносят эту кличку даже с большим уважением, нежели иное официально присвоенное почетное звание.

Киршкалну приходит на память, как его однажды кто-то спросил: "Каким образом ему все так ловко удается?" - "Личность, друг мой, личность. К тому же Баса сам черт подзуживает", - ответил Киршкалн.

"Но в значительной мере это еще и поза", - возразили ему. "Что же тут плохого? Он умеет стать в позу. Попробуй-ка ты, представляю, как это будет смешно!" - "Копнуть поглубже, наверно, и он тоже не без греха", - не унимался спорщик. Тогда Киршкалн поглядел на собеседника и сказал: "А ты? Кристально чистые люди существуют лишь в поздравительных речах и некрологах. Озолниек - прирожденный педагог; они, на мой взгляд, так же редки, как и выдающиеся музыканты или художники. Им отдельные недостатки нипочем, а вот мы свои должны прятать поглубже".

Педагогический талант в нем счастливо сочетался с привлекательной внешностью, неисчерпаемой энергией и веселой готовностью пойти на риск. Не зря же Киршкалн сказал: "Баса черт подзуживает".

Дежурный воспитатель, зачитывая замечания, за которые полагаются "наряды вне очереди", называет Бамбана.

- "Воспитанник Бамбан не работал на уроке и выражался нецензурными словами". Записала учительница Калме.

- Что! - взвивается Озолниек и, отыскав глазами Бамбана, приказывает: Выйти из строя!

Выкрик отдается эхом среди зданий, Киршкалн даже вздрагивает и, вытянувшись, чуть не делает шаг вперед.

- Ты посмел грубить учительнице Калме?! - Озолниек подходит вплотную к Бамбану. - Ты недостоин ей туфли подносить?!

- А чего она... - бормочет Бамбан, моргая и пытаясь придать выражение виноватости своему лицу, напоминающему мордочку грызуна.

- Марш в дисциплинарный изолятор!

Бамбан раскрывает рот, чтобы что-то сказать, но вовремя спохватывается и убегает, а дежурный контролер деловито направляется вслед за ним. Теперь, сбавив тон, Озолниек обращается к остальным:

- Учительница Калме всю свою жизнь положила на то, чтобы учить вас и воспитывать и, если ктото смеет ей хамить, позор ложится на всех. Она замечаниями не разбрасывается и, если уж написала, то Бамбан заслужил его стократно... Продолжай, - поворачивается он к дежурному.

Видно, что ребятам и в самом деле стыдно за своего.

По окончании линейки Киршкалн подходит кОзолниеку.

- У меня просьба. Надо бы как-нибудь съездить в Ригу к матери Межулиса. Она не отвечает на мои письма и не приезжает сама, а с парнем неладно.

БЫТЬ может, удалось бы разузнать что-либо полезное.

Заодно надо навестить кое-кого из бывших воспитанников. Конечно, со временем туговато, но...

- Съезди, обязательно съезди! - сразу соглашается начальник. - Все подладим так, чтобы смог поехать. Послушай-ка! - неожиданно вспоминает он о чем-то. - Если не очень спешишь, загляни ко мне.

Стукнула мне тут в голову одна мыслишка, хочу пороветоваться.

Киршкалн собирался идти в отделение, но раз у начальника новая "мыслишка", то надо заглянуть, разумеется, он мог бы ею поделиться и завтра, но Озолниек как-то не улавливает разницы между понятиями "день" и "ночь", "рабочее время" и "свободное время". А "мыслишки" возникают у него часто.

Киршкалн украдкой глядит на часы и понимает, что опять попадет домой лишь за полночь, потому что в отделение после этого разговора все равно придется зайтн.

Случается, иной Озолниеку и напомнит в сердцах, что кроме колонии, как это ни странно, существуют еще семья, собственные дети, личное время и все такое прочее и что за сверхурочный труд никто не платит. Но Озолниек только вздохнет, смутится и поглядит с упреком.

- У меня тоже есть семья, но - что поделаешь!

Тут работа особая.

И если после этого ему скажут, что, мол, семья семье рознь, тем самым давая понять, что Озолниековы семейные дела - другим не пример, он опустит голову, пошмыгает носом и, прикинувшись, будто ничего не понял, чуть погодя продолжает начатый разговор как ни в чем не бывало.

Они входят в кабинет.

- Что ты скажешь насчет курения? - с места в карьер спрашивает Озолниек, доставая из пачки сигарету.

- Поскольку я не курильщик, то, конечно, самое нелестное.

- И правильно, - смеется Озолниек. Закурив, он выпускает струю дыма и задумчиво глядит на тлеющий кончик сигареты. - Я думаю то же самое, хоть и дымлю почем зря. А не стоит ли запретить ребятам курить, а?

- В принципе, конечно, надо бы. Только не реально это, - отвечает Киршкалн.

- Отчего не реально? - запальчиво, как всегда, когда он в азарте очередного нововведения, спрашивает Озолниек и наклоняется над столом, упершись в стекло локтями и положив подбородок на руки.

- Во-первых, потому что в местах заключения, подобных нашему, курить разрешено и пока что нет официального указания ввести такой запрет, резонно возражает Киршкалн. - Во-вторых, наши ребятишки, как они сами себя называют, начали курить чуть не с пеленок. Иные курят уже лет по десять. Они действительно привыкли к табаку. Дальше - запрет на курение сразу приведет к другим неприятностям. - Киршкалн смотрит на Озолниека. - Ты и сам это прекрасно знаешь.