Teen Spirit - Виржини Депант

Виржини Депант

Teen Spirit [1]

Дельфине

Часть первая

Дерево без корней

А потом наступает возраст, когда начинаешь испытывать страх. Боишься всего: боишься любовной связи, боишься потерять независимость, стеснить себя; жаждешь счастья и в то же время шарахаешься от него.

Я курил здоровый косяк, уставившись на задницу Джей Ло[2] по MTV. Зазвонил телефон, включился автоответчик: я тогда избегал разговоров с целой кучей людей, требовавших от меня кто денег, кто переводов, за которые я получил аванс, а также с прочей публикой, норовившей отнять мое время на всякий душный треп.

Послышался приятный женский голос, стильный такой, выговор парижский, мажористый, особая манера выводить гласные и отчетливо произносить каждое слово, свойственная людям, сознающим свое право на неспешную речь и вычурную артикуляцию, — я слегка заторчал. Вообразил себе костюм, надушенные волосы, наманикюренные ногти.

— Здравствуйте, это Алиса Мартен, у меня сообщение для Брюно, — возможно, мое имя вам ничего не говорит, я…

Мне хватило двух секунд, чтобы ее вспомнить. Недавние события легко вылетали у меня из головы, зато отроческие воспоминания отпечатались очень четко. Я подскочил, как на пружине, схватил трубку и выпалил игриво:

— Алиска-Шелковый ротик, еще бы, блин, не помнить!

Я, конечно, предполагал, что моя реплика не вызовет у нее бурного восторга, но собой остался доволен. Телефон придавал мне уверенность, которая рассеялась бы при личной встрече. В тот период своей жизни — а к нему я медленно, но верно шел много лет — я начисто выпал из реала, почти два года не вылезал из квартиры и, не считая Катрин, моей подруги, не видел никого, ну разве что по телевизору. Люди сделались для меня некоей абстрактной сущностью, враждебной, но легко устранимой: я отвечал на звонки выборочно или хамил в трубку — и меня оставляли в покое.

В ответ она вздохнула так красиво, глубоко и выразительно, что я истолковал это сразу несколькими способами: «Сколько тебе лет, детка?», «Давно не трахался?» или «Не сомневалась, ты был кретином, кретином и остался».

Я не спешил продолжать разговор, взбешенный многозначительностью вздоха и одновременно заинтригованный: интересно, что ей все-таки надо? Если она не швырнула трубку немедленно, значит, тому есть причина. Пауза затянулась. Я сменил тон:

— Откуда ты узнала мой телефон? И чего звонишь?

— Встретила в метро твоего брата.

Великолепно: этот идиот раздает мой телефон направо и налево и даже не ставит меня в известность. Подлянка заключалась в том, что сам он мне не звонил никогда, даже на Рождество, даже в день рождения. Я поклялся вставить ему как следует, вот только разберусь с Алиской Мартен.

— О чем ты хотела со мной поговорить?

— Нам надо увидеться.

— Алисочка, ты душка, с тобой связаны у меня самые приятные воспоминания, но все же я хотел бы знать, что тебе от меня нужно.

Последовал новый вздох, долгий, звучный, раздосадованный.

— Не мог бы ты все-таки уделить мне пять минут? Назначь сам место, день, час и все такое. Я тебя прошу.

Объяснять, что я не выхожу из квартиры, а тем более приглашать ее в дом и показывать, в каком убожестве я живу, мне было влом. Я постарался выиграть время:

— Послушай, я отлично помню, что ты была не только клевой соской, но еще и буржуйской дочкой; полагаю, папенька устроил тебя на хорошую работу и ты ловишь свой кусок кайфа от того, что «человечество к твоим услугам». А теперь ты пришла щелкнуть пальчиками у меня под носом и вызвать на свидание, но вообрази, у меня есть другие дела в жизни.

— Это ВА-ЖНО.

Она как будто сомневалась, что мне доступен смысл этого слова. Она меня что, за мальчишку держит? Я вскипел, но потом вспомнил, как повел разговор с самого начала: получалось, опять виноват я. Она принимает меня за сопляка, потому что таким я себя проявил. Обидно, но оставалось только пенять на себя.

Я переминался с ноги на ногу, глядя в окно: на улице дети возвращались из школы и с поросячьим визгом гонялись друг за дружкой.

Меня, конечно, разбирало любопытство, хотелось узнать, в чем дело, но я плохо себе представлял, как встретиться с Алисой, не выходя из дома. Мне бы проанализировать ситуацию, найти решение — нет, я лишь сокрушался, что в виртуальном пространстве мы еще новички, что не можем по своему усмотрению телепортироваться в какую-нибудь иную безмятежную биосферу и очутиться в салоне с мягкой мебелью того цвета, какой тебе по кайфу.

Я, понятно, скорее треснул бы, чем признался, что не выхожу из квартиры: воображаю, как бы она надо мной поиздевалась. По крайней мере я на ее месте не упустил бы такой возможности. А она, стерва, мало того что отказывалась объясняться по телефону, так еще — я чувствовал — нервничала на другом конце провода и произносила про себя что-нибудь типа: «Целый день думать будем? У меня, между прочим, время — деньги».

Короче, я назначил встречу в баре внизу под тем предлогом, что у меня, дескать, завал работы и, спустившись по лестнице, я уже сделаю ей большое одолжение. Она проглотила.

Совершенно ясно, она не собиралась крутить со мной по-новой, а потому, повесив трубку, я долго чесал в затылке, пытаясь угадать, чего ей от меня понадобилось.

В итоге я снова дернул, и абсурдность взятого на себя обязательства предстала мне со всеми ужасающими последствиями: назначив свидание на внешней территории, я круто попал. Теперь придется подыскивать что надеть, смотреться в зеркало, проверять, хорошо ли я побрит, не покрылся ли за это время прыщами, не уродская ли у меня стрижка. Придется пройти мимо окошка консьержки, которую я на дух не переношу; не дай бог, она возникнет и заговорит со мной холодным тоном, а я не буду знать, что ответить, я вообще никогда не знаю, что людям отвечать. Потом надо будет переступить порог и шагнуть на улицу. Я представил себе толпу, автомобили, как все это несется, норовит меня раздавить, как все видят мой страх или еще что, и меня прошиб пот. Я вспомнил этот бар: тесная клетушка, дым, шум, народу битком, того гляди осмеют, заденут, поставят в неловкое положение… Так я паниковал минут пять, а потом сообразил: зря я вибрирую, когда можно просто никуда не ходить. Я пообещал себе предупредить ее, прекрасно понимая, что обещания не сдержу. Мне трудно делать неприятные звонки. Я останусь дома, а когда она позвонит снизу, не отвечу. Только и всего. Прожил я тринадцать лет без Алисы Мартен и как-нибудь еще проживу. Черт с ним, с ее секретом — фигня какая-нибудь. Всякий раз, когда я волнуюсь, оказывается — выеденного яйца не стоит.

Итак, я поставил точку. Погрузившись в привычное для себя состояние мандража, я сосредоточился на сиськах Бритни и забил новый косяк.

Тут позвонила Сандра:

— Привет, что новенького?

Мы перезванивались ежедневно. Она уверяла, что страдает агорафобией, но это чистейшая ложь: она вообще хорошая притворщица. Когда ей нужно выйти, в смысле, обязательно, по работе например, она выходит, и все тут. Ну, может, было у нее два-три безобидных приступа стремопатии, только это ничего общего с настоящей фобией не имеет.

Она меня во многом раздражала, но и смешила тоже нередко.

Мы познакомились десять лет назад, она организовывала концерты в бретонской глубинке, а я тогда лабал в одной группе, туфтовой, в сущности, но вместе с тем известной. Одно другому никогда не мешало. Сандра отвела нас в гостиницу. Прикольная девчонка, подумал я и целый вечер ее обхаживал, прикурить подносил, шуточки нашептывал, а она взяла и свалила одна, продинамила, короче. Посему еще несколько лет при одном упоминании ее имени я разражался длинной тирадой вроде: «Дура, ломака, бездарь, дешевка, фуфло». Я никогда не умел миндальничать и выказывать доброжелательство, когда говорят о людях, которых я не люблю. А слышать о ней приходилось часто: она перебралась в Париж и кропала статейки о роке. Потом мы встретились на концерте «Элагабал — Конданс» в тринадцатом округе; она бросилась мне на шею, как старому другу, и я, понятно, слегка напрягся, поскольку все это время поливал ее при любой возможности. У нее оказалась полная сумка амфетаминов, тогда они еще продавались. Переспать с ней так и не удалось, но оттянулись мы нехило. Я сменил гнев на милость, и мы подружились. Заклятой дружбой двух темнил. Я завидовал, что она печатается в газетах, которые я читаю, но при том критически относился к качеству ее статей и вообще сомневался в ее праве их писать. Я досадовал, что ни разу ее не трахнул, и в то же время испытывал облегчение — чище получалось. Такие вот качели. Сандру моя суперрадикальная позиция «никаких компромиссов» и привлекала, и смущала: не слишком ли просто. Сандра поддерживала неизвестно откуда возникший миф, будто у меня талант, и если бы я за что-нибудь взялся, то… Такое впечатление она вынесла из наших первых встреч, когда она была еще девчонкой, а я уже чесал на гитаре и на сцене корчил из себя крутого. Для нее я остался кем-то вроде проклятого поэта, неприспособившегося, недооцененного… Данный статус меня скорее устраивал, хотя я и знал все его изъяны.