Шамбала - Алина Дмитриева

      Небо – как дань мечтам,

свобода – как способ жизни,

земля – как под белыми крыльями.

Пролог

– …революция возникла внезапно, вспыхнув для мира настоящей сенсацией; власть оказалась не подготовлена. Каков период смуты, царившей в стране?

– Согласно полученным данным, смута длилась около тридцати лет. Начало периода совпало с установлением правления первого и единственного президента Белой Земли – Матиса Гонболя. До сих пор правительство Ас-Славии умалчивает тот факт, что действующий глава государства страдал тяжким недугом, утверждающим неспособность человека здраво мыслить и уж тем более принимать адекватные решения, от которых зависит будущее целого государства.

– Каким же образом Правителю удалось продержаться на посту в течении столь рекордного срока?

– Видите ли, уважаемый господин ведущий, есть темы, разглашение которых может лишить меня куска хлеба. Все, что я могу сказать, это то, что в столице государства действовала своя политическая сеть, настроенная поддерживать правление президента столько, сколько это оказалось бы возможным. К тому же, как всем известно, у правителя имелось трое сыновей, один из которых претендовал на почетный пост…

– Что вы имеете в виду под выражением «политическая сеть»? Куда же уходят ее корни?

– Не сочтите за политицизм, господин ведущий, но на прямой вопрос даю прямой ответ: корни эти – здесь, в нашей с вами исторической Ас-Славии.

– Прошу прощения, профессор, но большинству из нас непонятно то, о чем вы сейчас заявили, – очевидно, ведущий сам оказался шокирован подобным поворотом событий.

– Вспомните выборы, проходившие на Белой Земле более тридцати лет назад, – с загадочным лицом продолжает интервьюируемый. – Не так уж мы все молоды, чтобы не помнить этого, не так ли? – доброе лицо старика отличается в этот момент особенным заговорщицким видом. – Вспомните, при каких обстоятельствах Матис Гонболь завладел браздами правления…

– Но наша с вами Ас-Славия – историческая мать Белой Земли. Мы всегда имели обоюдное влияние друг на друга. Поэтому, после всей случившейся трагедии и переворота наш действующий Президент сыграл ключевую роль в определении нового главы государства Белой Земли.

– Не кажется ли вам, господин ведущий, что Белая Земля вновь повторила ошибку, допущенную более тридцати лет назад? То же влияние, та же история, почти те же обстоятельства и никакого влияния на выбор президента – и тут уж впервые в мире дважды вступили в одну и ту же реку.

В зале слышатся недовольства. Все шумят, гудят, громко переговариваются. Кто-то выкрикивает возмущения политического содержания. Иные выбрасывают в воздух кулаки, сильно досадуют, разворачиваются и уходят вон из зала. Похоже на начало нового бунта; значительная часть присутствующих – беженцы, мои земляки.

– Дамы и господа, прошу тишины! – громко требует ведущий. Толпа нехотя, медленно усмиряется. – Итак, профессор, вы хотите сказать, многие факты, определившие ход этого исторического события, будут умалчиваться еще, возможно, несколько десятилетий?

– Могу с уверенностью это утверждать.

– Что ж, весьма прискорбная информация. Но каков же период самой революции?

– Год. Приблизительно год.

– Год… – ведущий с пониманием дела закивал головой. – Слишком короткий срок для исторического события, не так ли? – тут он резко выпрямляет спину и заканчивает диалог. – Благодарю вас, профессор, за то, что согласились ответить на наши вопросы, – камеры дали крупным планом лицо ведущего. – Уважаемые дамы и господа, сегодня в нашей студии присутствует участница Великой Мятежной Революции, – он нелегко вздохнул. – Будучи предельно честными с вами, дорогие телезрители, мы заявляем, что убедить ее присутствовать на нашем ток-шоу оказалось слишком уж непростой задачей. Именно поэтому мы просим вас отнестись с пониманием и проявить терпимость ко всему, что вы можете услышать. Итак, встречайте, дамы и господа, – Армина Корбут!

Передо мной открывают двери. Я должна выйти в студию. Меня ждут. Зачем я согласилась на это? Спонсоры программы обещали деньги. Используя их, я могу купить билет в один конец, могу навсегда исчезнуть из этого проклятого клочка земли. И больше никто и никогда не заставит произнести и слово. И имя; самое главное, что названное имя не принадлежит мне. Уже не принадлежит.

Выхожу в просторную студию; люди встали со своих мест и громко аплодируют. Я остановилась, не доходя до кресел и соф, стою и бесстрастно смотрю на эти лица. Этот народ вытаскивал мою землю из нищеты. Этот народ исторически связан с моими земляками. Они наши братья. Но я ощущаю смуту, больше не могу смотреть на весь этот фарс.

Ведущий – пятидесятилетний мужчина с копной седых волос – некогда черных – подходит ко мне и с небывалой нежностью помогает пройти далее, устроиться в огромном мягком кресле. В его жестах нет наигранной жеманности, чувствую, что все вершимое им делается из личностных внутренних побуждений. До чего же это успокаивает. Зрители все еще стоя аплодируют, на экранах отражается мое немного растерянное лицо. Затем вижу себя в полный рост. Они надели на меня брючный костюм и алый, как кровь, жакет. Какая ирония: словно очутилась в Метрополе семь лет назад, когда на мне красовалось вечернее платье точно такого же оттенка. Всюду мелькают огромные выпученные глаза камер: они то приближаются, то вдруг исчезают, и никогда не знаешь, с какого бока они к тебе подъедут.

– Здравствуйте, Армина, – его карие глаза выражают вселенское понимание; он будто разделяет каждое мое чувство. – Благодарю вас лично от себя за то, что согласились посетить наше ток-шоу и поведать о тяготах вашей судьбы. Здесь вы – лицо нации Белой Земли. Первый человек, который осмелился заговорить. Скажите, сколько вам было лет, когда все это началось?

– Восемнадцать, – безразлично отвечаю. – Или девятнадцать. Сейчас уже и не вспомнишь.

Толпа снова гудит. Кто-то кричит о своем неверии, и не их это вина.

– Бог мой, – поразился ведущий, – совсем девочка. Ребенок. Признаться, и сейчас в вашем лице есть какая-то наивность.

– О какой наивности вы говорите, господин ведущий? – пытаюсь улыбнуться; выходит очень даже недурно – спонсоры мной гордятся.

Зал взорвался хохотом. Глупцы. Пусть смеются, пока хаос и потери не поглотили их души. Пусть это станет им насмешкой в трагедии. Веселитесь!

– Поразительно, как вы умудрились сохранить чувство юмора, – улыбается ведущий, немного в растерянности. Неужели он и правда чувствует неловкость только оттого, что разделяет мою боль и дивится выставленной напоказ циничности? – Армина, – толпа утихла, готовая к серьезной дискуссии, – чем стала для вас эта революция?

Я смотрю в красивое лицо вопрошающего – немного женственное, но все еще свежее вопреки возрасту. Хочу продолжить стезю скабрезности, но внутри что-то ломается. Понимаю, что ради забвения отдала бы многое.

– Что вы помните? – голос снова адресован мне.

Сколько раз слышала этот вопрос – и множество подобных – и каждый раз, стоя против чрезмерно ярких софитов, готова была разрыдаться, но вместо этого молчала.

Толпа изучает меня, как подопытного кролика. Роскошный зал амфитеатра заполнен до отказа. Тата еще перед моим выходом говорила, что в первый день продаж за билетами выстроилась километровая очередь. Людей слишком много, чтобы я осознала их присутствие.

Сколько раз до этого меня заставляли отвечать на этот вопрос.

Только в тот раз я почувствовала, что должна ответить. Я не могу больше молчать.

– Девочка, – мой голос слишком тих, но зрители заметно усмирели. – Я помню девочку. Ей было двенадцать.

– Что именно вы о ней помните? – теперь я понимаю, что ведущий чеканит равнодушный текст многомиллионного тиража.

– Она… дала надежду на лучшую жизнь… она… – я смотрела прямо в ослепительные огни софитов, – она не сумела их спасти… и ушла вместе с ними… – я выпрямилась. – Еще помню Дока. Слишком талантлив. Слишком… Родись он в столице, мир мог бы им гордиться… – нет, все не то! Почему я не могу сказать что-то действительно важное?! – Я помню девушку… у нее были темные волосы. Она любила малину… знаете, есть такая ягода – малина? – перед глазами, как вживую, мелькнуло пятно от ягод на белой блузке – и ее пустые, безжизненные глаза. Будь сильной, Кая. – И я помню своего брата!.. Потому что он изменил этот мир. Он его перевернул. А когда он лепил фигурки из глины… и посуду… замечательную глиняную посуду… – я вдруг стала задыхаться от душивших слез. – …он пел старую песню… про дождь, – я быстрым движением утерла слезы и усмехнулась: – хотя он никогда не любил дождь, – снова выпрямилась и ломано запела:

Пусть бегут неуклюже