Народная диверсия - Кирилл Казанцев

Кирилл Казанцев

Народная диверсия 

 Глава 1

– Ну почему мы не можем поехать в отпуск сразу, как все нормальные люди, вдвоем? Почему я должна ждать, пока ты съездишь на какой-то дикий хутор проведать каких-то там старперов? Почему мы не можем прямо сейчас махнуть на море?

– Лида, Лида!.. Как ты так можешь?! Это не старперы, это родители моего боевого товарища, между прочим, геройски погибшего в Чечне.

Владимир положил в дорожную сумку бритву и недовольно покосился на свою девушку. Она сидела в кресле у окна очень злая. Он обещал ей вместе поехать к морю, в Кабардинку, про которую подруга Ирка ей все уши прожужжала. Лида, узнав, что отпуск у ее Володьки в середине июня, чуть ли не упала в ноги начальнице: «Вервасильна, отпустите меня в июне! Ну, пожалуйста! Я вам потом весь год так работать буду!.. А на следующий год в апреле в отпуск пойду, обещаю...» Пришлось даже принести начальнице презент: коробку самых дорогих конфет и банку самого крутого кофе, который сама не пробовала ни разу в жизни. На эту взятку у нее ушла добрая половина аванса. И вот теперь отпуск, добытый таким трудом и такими средствами, откладывается из-за каких-то двух стариков, родителей сто лет назад погибшего боевого друга Володьки... Нет, ну ничего себе расклад! Он, значит, поедет на хутор этих дедов развлекать, дрова им на зиму колоть, а что она здесь, в городе, будет делать одна? Она уже и купальник себе за полторы тысячи купила, и новое парео... Когда же, наконец, они будут плескаться в море?

– Ну, и зачем, скажи на милость, к ним ехать? Пусть себе сидят в своем хуторе. Чего их проведывать? Что там, на хуторе, может с ними случиться?

Володя, кажется, даже зубами скрипнул, он тоже начинал злиться. Его серые глаза потемнели, прямые темные брови поползли к переносице:

– Лид! Все, хватит об этом! Я решил, и, значит, я поеду. Я себе слово дал каждый год навещать стариков. Пойми: у них совсем никого не осталось. Был единственный сын, и того не стало. Как им жить?! Вот у моих предков, например, еще двое детей, им есть чем на старости лет утешаться. А Матвей у родичей был единственным. Ты можешь себе представить, каково это – похоронить единственного сына?!

Володя развернул майку, что достал из шифоньера, рассмотрел ее на свет и, аккуратно свернув, тоже положил в дорожную сумку. Лида подогнула под себя ноги, уселась в кресле поудобнее и обиженно хмыкнула:

– Что же это они, в деревне живут, а всего одного ребенка себе родили? Нарожали бы кучу...

– А ты что, думаешь, им от этого легче было бы? Все равно каждого было бы жаль... А Матвей... Он у нас героем был, настоящим парнем. Он мне жизнь спас, мне и еще двум ребятам. Если бы он не прикрыл нас в том бою... Да я тебе сто раз рассказывал. Так что я решил для себя не забывать его родителей и каждый год навещать их, чего бы мне это ни стоило. И решению своему я не изменю, будь уверена...

Лида обиженно скривила свои ярко накрашенные пухлые губки, но ничего не ответила.

– Так, носки я положил, джемпер положил, одеколон тоже...

– А зачем тебе в глухомани одеколон? – с подозрением спросила Лида, сощурив свои карие глаза с сильно накрашенными ресницами.

– Привычка: после бритья обязательно надо продезинфицировать кожу... Так, спортивный костюм я тоже положил... А где мои чистые носовые платки?

Лида, не ответив на вопрос, встала с кресла и подошла к зеркалу. Она начала расчесывать свои черные, с синим отливом волосы. Волосы тоже были крашеными. Потом она начала укладывать их в прическу. Она была зла на Володьку и хотела себя хоть чем-то занять. Пусть сам ищет свои носовые платки, если ему так приспичило!

– Так когда тебя ждать? – сделав равнодушное лицо, спросила девушка.

– Лидунь, ты давай не устраивай мне допрос. Когда приеду, тогда приеду, я же не знаю, как там у них дела... Думаю пожить на хуторе пару дней, ну, от силы три, а там – как получится. Схожу с Арсением Матвеевичем на рыбалку... У них там, знаешь, как здорово рыбу удить! Пескарики, правда, мелковаты, зато на сковородке вкусны – язык проглотишь! Татьяна Семеновна их так жарить умеет – с деревенской сметанкой, с лучком, на топленом масле...

Лида презрительно хмыкнула: мол, тоже мне, нашел развлечение – рыбу в болоте ловить! Но вслух ничего не сказала, заколола волосы на макушке «луковкой» и посмотрела на себя в зеркало со всех сторон. А так, пожалуй, ничего будет...

– Ты здесь пока к отпуску подготовься, купи все, что нужно...

– Да подготовилась я давно! – Лида, сердито топая, вышла из комнаты.

Владимир посмотрел ей вслед, но говорить тоже больше ничего не стал, нечего трепать нервы перед дорогой себе и любимой девушке.

Час спустя он уже ехал в пригородном уютном автобусе и, глядя в окно на зеленые поля и перелески, проплывавшие перед ним, как в кино, размышлял про себя.

Из армии Володя вернулся больше двух лет назад, служил там по контракту, и его комиссовали по состоянию здоровья: осколок снаряда, попавший в предплечье левой руки, серьезно повредил сухожилия и мышцы. Кисть долго болела, плохо сгибалась, а пальцы, гады, совсем не слушались. Володька уж думал, что так и останется на всю жизнь инвалидом и будет все делать одной рукой. Но старый хирург-армянин, сделавший ему две операции, осмотрев при выписке руку молодого офицера, дал маленький резиновый мячик и сказал: «Если не хочешь инвалидом помереть, постоянно разрабатывай руку, работай кулаком, сжимая пальцами мяч. Слышишь? Постоянно!»

С тех пор Володя так и делал: утром он перво наперво брал в руку свою игрушку и шел с ней в ванную умываться. Весь день он носил ее с собой и держал ее в руке, заставляя себя сжимать непослушными пальцами мяч. Сжал их с усилием – расслабил руку, опять сжал – опять расслабил... Последнее, что он выпускал перед сном из руки, был все тот же маленький синий мячик.

Сначала пальцы никак не хотели слушаться. Они не сгибались, а если он пытался это делать через силу, в суставах их чувствовалась страшная боль. Володька кусал до крови губы, стискивал зубы, даже плакал и выл, если никого не было рядом. Каждый отвоеванный у неподвижности миллиметр давался ему с таким трудом, что временами хотелось плюнуть на все, выкинуть этот чертов мячик в окно и спокойно учиться делать все одной рукой. Левая неподвижна? Подумаешь! Ему еще повезло: другие либо вообще не вернулись из этой треклятой Чечни, как Матвей, либо оставили там свои конечности, как Максим Ветров, которому взрывом противопехотной мины оторвало обе ноги выше колен. Правда, Володина контузия тоже не подарок: временами у него дико болела голова и даже пропадала память, но врачи сказали, что это постепенно будет проходить, главное пить лекарства. А вот вырезанный осколок навсегда оставил шрам, которого Лида первое время почему-то боялась. А еще у него был шрам на бедре: пуля прошла по касательной, содрав кожу. Володька тогда в госпитале всего три дня пролежал...

Да, война – это война. Там стреляют, там убивают, там человек проверяется на вшивость лучше всего. Вот, помнится, у Володьки в школе учительница была по физике – Нина Васильевна. Почему-то она его невзлюбила, он и сам не мог бы сказать, почему. Уроки он не прогуливал, ну, разве что когда весь класс убегал... Учился более или менее нормально – в четвертях больше двух троек у него никогда не было. И все у него было бы хорошо, если бы не физика. Эта самая Нина Васильевна придиралась к нему больше, чем к другим, гоняла его по пройденному материалу, а потом все равно ставила тройку. Володька от обиды грубил ей, и один раз она сказала с видом великой прорицательницы: «Ничего путного в жизни из тебя, Строгов, не выйдет! Вот помяни мое слово. Никчемный ты человек...»

Если бы физичка знала, что этот никчемный человек будет выносить c поля боя раненых друзей, рискуя собственной жизнью, под пулями вытаскивать из горящего БТР потерявшего сознание товарища, защищать мирное население Дагестана, делиться с ним хлебом, отдавая голодным ребятишкам свой паек... Если бы она могла себе представить, что Володька будет отдавать раненым друзьям свою кровь, что будет награжден медалью «За отвагу», орденом Мужества... Впрочем, вряд ли теперь высокомерная физичка, поставившая на Володьке штамп никчемного человека, вообще думала о нем. Как и он о ней тоже.

Неожиданно Володя услышал вой сирены и увидел в окно автобуса какую-то машину с «мигалкой», расчищающую таким способом себе дорогу. Окна в шикарной черной машине тоже были сплошь черными. Она обошла автобус, как стоящий, на довольно приличной скорости, вся такая обтекаемая, импортная, роскошная и важная. Сверкающая на солнце полироль делала автомобиль похожим на пластмассовую мыльницу.

– Ишь, какая-то важная шишка поехала! – с усмешкой сказал кто-то из Володькиных попутчиков. – Не терпится на природу на шашлыки завалить. «Трубы» небось сохнут...