Тропки желания - Урсула Ле Гуин

Урсула Ле Гуин

Тропки желания

***

Тамара предполагала застать Рамчандру за работой на свежем воздухе, но нашла в хижине, где он, на вид изможденный и в холодном поту, распластался на узкой койке.

— Извини, Рам. Я за последними детскими снимками.

— Пошарь в рундучке.

Указательный жест, которым он сопроводил свои слова, был столь вялым, столь нетипичным для обычного его состояния, что гостья не на шутку встревожилась:

— C тобой все в порядке?

— Бывало и лучше.

Для Рама признание в немощи было равносильно потере лица, но Тамара не отставала, упорно ждала, и он принужден был добавить:

— Диарея.

— Что ж ты раньше-то молчал?

— Шутишь?

Стало быть, Боб все-таки ошибается — Рам тоже не лишен чувства юмора, пусть и несколько своеобразного.

— Я справлюсь у Кары, — сказала Тамара. — Должно же у них найтись что-нибудь для подобных случаев, хотя бы для малышей.

— Что угодно, кроме взбитых сливок да дохлых мышей, — слабым эхом откликнулся Рамчандра, и она невольно рассмеялась — описание вышло весьма точным: основной пищей для ндифа служили бескостная плоть поро да приторно сладкие муссы из плодов ламабы.

— Старайся как можно больше пить. Я принесу еще воды. А ломокс что же, не помогает?

— Там уже не осталось, чему помогать. — Похлопав себя по животу, Рама поднял на Тамару грустный взгляд своих больших агатово-темных глаз. — Хотелось бы и мне оставаться здесь таким цветущим, — добавил он, — как Боб, например.

Последнее замечание застало гостью врасплох. Она ожидала чего угодно: отпора, отчуждения, резкости — но никак не подобной прямоты. Это выбивало почву из-под ног, и ответ получился несколько невпопад:

— О, да, Боб… Он… Ну, он вполне счастлив здесь.

— А ты, ты сама?

— Уже по горло сыта таким счастьем, даже ненавидеть начинаю все это. — Медленно покачав за горлышко глиняный грубой лепки кувшин, Тамара уточнила: — Ну, не то чтобы и впрямь ненавидеть… Здесь ведь так красиво. Просто… просто на душе отчего-то кошки скребут.

— И жрать к тому же абсолютно нечего, — с горечью подсказал Рамчандра.

Тамара вновь рассмеялась и, прихватив посудину, отправилась к ручейку, журчавшему в двух шагах от хижины. Кругом все сияло и благоухало под жарким полуденным солнцем: вековые ламабы радовали глаз пурпурными переливами на могучих стволах, дымчатой голубизной листвы и чуть тронутой багрянцем охрой зрелых плодов; ручей, стыдливо прикрываясь призрачной пенной вуалью в буроватой песчаной постели, вел свой нескончаемый незамысловатый мотив. Но всем этим красотам Тамара предпочла сумеречную хижину с угрюмым и хворым лингвистом.

— Да не переживай ты так, Рам, — посидев по возвращении еще немного, сказала она на прощание. — Я непременно раздобуду что-нибудь у Кары или у кого-то еще.

— Спасибо тебе, — прошелестело в ответ.

«Какие красивые слова, — думала Тамара, шагая сквозь благоухающую светотень по тропке, спускавшейся вниз к реке. — Особенно когда их произносит мужчина с таким бархатным баритоном». Сразу, как только она встретилась с Рамчандрой впервые — а случилось это в базовом лагере на Анкаре, там и формировалась их экспедиционная тройка, — ее потянуло к нему, точно магнитом, в груди вспыхнул безошибочно узнаваемый жгучий огонь желания. Вспыхнул и вскоре угас, задушенный самоиронией и легким стыдом. А Рамчандра, всегда такой отрешенный, такой буквально неприкасаемый, так ничего и не заметил. К тому же там был Боб — рубаха-парень, плечистый красавец-блондин, потаенная мечта любой женщины, совершенный принц из сказки. Отчего же было противиться? Проще дать, чего от тебя ждут, — легко, приятно и лишь чуток грустновато. Но побоку грусть, это лишнее, так недолго и захандрить. Жить следует лишь настоящим — срывай день, как листок календаря, и тому подобное. Ей, видать, суждено было оказаться в объятиях Боба, так оно и вышло. Но, увы, ненадолго, всего лишь до прибытия экспедиции на Йирдо и встречи с ндифа, обитателями этой далекой от родной Земли планеты. Туземные девушки — а таковыми считались здесь особи женского пола от двенадцати до двадцати трех (или же четырех?) лет — оказались весьма привлекательными, страстными и опытными по части флирта. Роскошные их кудри золотистого или рыжего цвета ниспадали на точеные плечики, чуть раскосые изумрудные или фиалковые глазищи призывно постреливали по сторонам, суля мужскому полу неземные блаженства. Облегающие одеяния из расщепленных вдоль стебля длинных листьев пандсу то и дело распахивались, приоткрывая нескромным взорам то изящные ягодицы, то нежно розовые соски. Девушки до четырнадцати обыкновенно плясали гучейю — гипнотизирующе монотонный групповой танец. Выстроившись рядком с забавно серьезным выражением на шаловливых личиках, они синхронно переступали ножками и плавно покачивались под собственный заунывный напев. Те что постарше, до восемнадцати, совершенно нагими отплясывали зажигательную зиветту, поочередно солируя в кругу отхлопывающих ритм мужчин. Точеная смуглая фигурка танцовщицы принимала в танце самые откровенные позы, пока ее подружки в ожидании своего звездного часа нудным хором тянули: «Ай-вей, вей, ай-вей, вей…». Девушкам постарше — от восемнадцати — танцы на публике строго-настрого возбранялись.

Тамара оставила на долю Боба выяснять, чем они занимаются в приватной обстановке. После сорока с лишним дней, проведенных на Йирдо, Боб стал настоящим экспертом по этой части. Тамара ясно видела теперь, шагая вниз по тропе, что хотя их с Бобом отношения и не отличались глубиной и серьезностью, столь внезапная в них перемена причинила ей сильную боль. Взять хотя бы прошлый вечер — как полная дура, как сопливая вертихвостка, она напропалую кокетничала с ним, корча из себя нечто вроде постреливающей глазками пышнокудрой танцовщицы-ндифа.

«Дура, распоследняя дура! — мысленно кляла себя Тамара. — Где был твой стыд, где достоинство, где, наконец, твоя хваленая ирония?» Отмахнувшись от горьких мыслей, словно от паутинок, занавесивших путь сквозь заросли к речной заводи, где у женщин-ндифа была устроена прачечная, она попыталась думать о другом. «Как благороден твой профиль, Рам, как изящно сложен ты, как хрупок — весом, наверное, даже меньше меня. Спасибо тебе, сказал ты, и как красиво сказал».

— Освейн, Муна! Как поживает твой малыш? Освейн, Вана! Освейн, Кара! — «Как прекрасен твой нос, о возлюбленный мой, он подобен высокому мысу меж двух бездонных озер, и вода в тех озерах холодна и черным-черна. Спасибо тебе, спасибо!» — Жаркий денек нынче, уважаемые, не так ли?