Тропки желания - Урсула Ле Гуин

Излияния Боба были прерваны нежданным визитом. Без стука — ндифа не ведали подобных церемоний — в хижину ввалилась весьма многочисленная делегация во главе с рослым Бро-Капом. Еще два старичка-божьих одуванчика помельче скромно стушевались у стенки разом ставшей тесной лачуги, но две молодки — судя по всему, танцовщицы зиветты — бросились прямо к постели и заохали, запричитали над раненым. Бро-Кап распрямил сутулые свои плечи, принимая осанку повнушительнее, и воззрился на Боба, явно поджидая, пока девицы не приутихнут. Одна из них меж тем перешла к затяжным стенаниям, в то время как другая увлеклась откровенно эротическим массажем.

— Тичиза Боб! — воззвал гость наконец. — Поведай нам, Бик-Коп-Ман ты все же или нет?

— Я Бик-Коп-Ман?! Освейн, Вана! — Боб отмахнулся от пылкой своей поклонницы. — Нет, Бро-Кап, я не Бик-Коп-Ман, увы. Освейн, но я ни черта не понимаю…

— Бывает, Ман приходит сюда. Он является нам порой, — торжественно пояснил старик. — Он появлялся в Гамо, а также в Фарве. Но никогда- в Ганде или Акко.

Он высок и строен, златовлас и бледнокож, он великий охотник, могучий боец и неутомимый любовник. Он приходит издалека и снова уходит вдаль. Мы решили было, что ты это он. Значит, мы ошибались?

— Вы ошибались, — поставил жирную точку Боб.

Бро-Кап с заметным усилием перевел дух.

— Тогда тебе предстоит умереть, — сообщил он.

— Умереть? — машинально повторил Боб.

— Как это умереть? Отчего вдруг умереть? — воскликнула Тамара, протискиваясь ближе к старику. — Что все это значит, досточтимый Бро-Кап?

— Бойцы от Ганды всегда смачивают свои ножи ядом, — был ответ. — Чтобы определить, кто из жителей Гамо является Маном. Бик-Коп-Ман не может умереть от яда.

— А что за яд?

— Это они держат в глубокой тайне, — вздохнул Бро-Кап. — Жители Ганды злы и нечестивы. Мы в Гамо никогда не прибегаем к отраве.

— Ради всего святого! — воскликнул Боб по-английски и тут же сам перевел свою реплику на ндифа. — Почему вы не сказали об этом раньше?

— Молодые думали, ты знаешь. Они считали тебя Маном. И усомнились лишь тогда, когда ты позволил Пит-Вату поранить тебя, а затем, отбросив собственный нож,

«убил» противника так, что тот остался жив и здоров. Тогда они пришли к нам, в Дом Старости, за советом. Только у нас, стариков, есть перменсуа о Мане. — В голосе Бро-Капа отчетливо прозвенела гордость, тут же сменившаяся печалью. — Вот я и пришел. Освейн, Тичиза Боб!

Неуклюже повернувшись, старик протолкался наружу. Двое его ровесников поспешили следом.

— Пошли прочь! — прикрикнул Боб на суетящихся над ним красоток. — Сию же секунду!

Обиженно надув губки, те неохотно удалились.

— Я сбегаю в Ганду, — объявил Рамчандра. — Разузнаю насчет противоядия.

Лингвист выскочил, и Тамара осталась наедине с побелевшим как мел Бобом.

— Вот вам и очередной дьявольский розыгрыш, — криво усмехнулся он.

— Ты потерял много крови, Боб, — сказала Тамара. — Возможно, яд вышел вместе с нею. Если вообще был. Давай-ка глянем на рану… Выглядит чисто, никакого воспаления нет и в помине.

— Дышать почему-то становится все труднее, — пожаловался Боб. — Я думал, виноват шок.

— Похоже на то. Сверюсь-ка я покуда с полевым руководством.

Они так и не сумели обнаружить в походном медицинском справочнике никаких подходящих к случаю указаний. Равно как и отыскать антидот в Ганде — тамошние туземцы то ли утаили правду от землян, то ли действительно не ведали никаких противоядий. Отрава поражала центральную нервную систему, и спустя два часа после объявления приговора у Боба начались конвульсии. Вначале спорадические, они становились все чаще, все болезненней, и вскоре после полуночи, задолго до наступления нового дня, сердце Боба перестало биться. Бешено ударив с десяток раз по бездыханной груди, Рамчандра занес было руку снова, но замер, обессиленный. Рука застыла как бы в некоем загадочном па из ритуального танца, символизирующего не то созидание, не то разрушение. Кулак безвольно разомкнулся, парящие пальцы зависли высоко над восковым лицом покойного. Спустя бесконечное мгновение Рамчандра пал на колени у койки и разразился рыданиями — настоящим морем слез. Ветер полосовал дождем худую тростниковую крышу. Томительно тянулись, складываясь в часы, минуты, а Рамчандра оставался столь же недвижим и тих, как покойник, у тела которого он скрючился, глубоко втянув голову в плечи.

Так и заснул, изнеможенный. Ливень то стихал, то заряжал вновь. Наконец Тамара, подняв коптилку угловатым механическим движением — медленным и точным, как бы исполненным некоего скрытого смысла, независимого от человеческой воли, — задула ее и, подбросив в огонь последние остатки хвороста, устроилась пережидать ночь на полу у камелька. Возле покойника должен ведь кто-то бодрствовать, мелькнула мысль, да и спящему сегодня негоже оставаться без присмотра. И Тамара осталась сидеть так до утра — бездумно наблюдая за опаданием пламени в очаге да медленным зарождением нового серого дня. Похоронный обряд ндифа, как Тамара и предполагала, тоже не отличался замысловатостью, скорее был какой-то весь куцый и не вполне пристойный. Могилу вырыли неподалеку, в лесочке, который туземцы обычно предпочитали обходить далеко стороной и при случайном упоминании о котором в разговоре опасливо смолкали. Рытье могил оказалось заботой стариков, и те по хилости своей выкопали щель едва ли глубже траншейки для телефонного кабеля. Два старца вкупе с Карой и Бинирой помогли донести до места тело.

Изготовлением гробов ндифа себя не утруждали, укладывая своих покойников в землю совершенно обнаженными. «Холодно, так ему будет слишком холодно!» — в бессильном отчаянии вскинулась Тамара, решительно пресекая попытку стащить с Боба штаны и рубаху. Оставила на руке и золотой швейцарский хронометр — единственное его сокровище. Заботливо выстелив дно тесной могилки узкими листьями пандсу, оставшимися она обернула тело. Старики молча и с каменными лицами наблюдали за ее действиями. Затем пособили уложить Боба в могилу — на бок и чуть подогнув ему колени. Тамара потянулась было за цветами, но от тошнотворно крикливых красок снова зарябило в глазах, и тогда она, рванув с шеи крохотный кулон с бирюзой — подарок матери, последний привет родной Земли, — вложила его в холодную ладонь бывшего возлюбленного. Ей пришлось поторопиться — старики уже вовсю орудовали своими кривыми деревянными заступами, спешно засыпая могилу. Как только дело было сделано, все четверо ндифа немедленно удалились, не проронив ни слова и не оглядываясь. Рамчандра опустился на колени.