Полк рабочей Москвы - Сергей Моисеев

Сергей Измаилович Моисеев

В дни Октября

В 1917 году я находился в Париже в политической эмиграции и стремился любыми путями скорей вернуться в Россию. Наконец, мне это удалось. Я попал на пароход, шедший из Франции в Мурманск с вооружением для русской армии.

С невероятным трудом добрался из Мурманска в Петроград, встретился с Надеждой Константиновной Крупской, с ее помощью быстро вошел в курс событий. Побывал в некоторых воинских частях, выступал на митингах и по указанию Владимира Ильича Ленина выехал в Москву. Это тоже было трудно. Регулярное железнодорожное сообщение между Петроградом и Москвой оказалось прерванным. Ехал то в вагоне, то на паровозе и даже на дрезине.

Но вот и Москва. Наступают сумерки. По безлюдным переулкам пробираюсь в Замоскворечье. Откуда-то доносится ружейная и пулеметная стрельба. Она то ослабевает, то усиливается. Время от времени ухают разрывы артиллерийских снарядов. Полыхает зарево большого пожара.

Фонари на улицах не горят. Лишь кое-где одиноко светятся окна в жилых домах.

Московское вооруженное восстание семнадцатого года в полном разгаре. Красная гвардия и восставшие солдаты оттеснили юнкеров с окраин к центру. Замоскворецкий район полностью в руках восставших, но враг продолжает держать его под обстрелом.

Вестибюль большого каменного здания Коммерческого института (близ Большой Серпуховской улицы в переулке Щипок) едва освещен. Широкая парадная лестница ведет наверх. Там, в одной из комнат второго этажа, помещается Партийный боевой центр московских большевиков. [4]

В комнате многолюдно. Кроме членов партийного центра, здесь — представители с заводов и фабрик.

В двух шагах от входной двери — огромный, давно не чищенный самовар. На столе — стаканы и кружки с недопитым чаем, хлеб, колбаса, нарезанная крупными кусками, на обрывке газеты — пиленый сахар. Большая электрическая лампа затенена, чтобы яркий свет не привлекал внимания к дому. На деревянном диване, укрывшись потертым ватным пальто, кто-то крепко спит, подложив под голову руку.

Большинство из присутствующих мне знакомо — это старые большевики-подпольщики. Многие из них бывали в тюрьмах и ссылках, совершали побеги, познали горечь эмиграции, трудную жизнь на нелегальном положении в России. Железные люди! Во имя партии, для блага народа они готовы на все.

Ленинская идея вооруженного восстания для них особенно близка. Еще в подполье они готовились к решающим битвам, призывали к этому трудовой народ России. И вот сейчас именно большевики-подпольщики, рядовые ленинской гвардии, возглавляют восстание.

По лицам не определишь, что люди устали до предела, что вот уже которые сутки подряд они спят урывками. Наоборот, настроение у всех приподнятое. Никакая усталость не в состоянии скрыть этой большой радости победы в схватке с многовековым врагом.

Вот в комнату поспешно входит Влас Лихачев. Он наскоро жмет руки товарищам и, нагнувшись к Камскому [1], что-то говорит ему.

Я невольно любуюсь Камским. Широкий в плечах, спокойный, он производит впечатление человека необычайной физической силы, напоминает могучего лесоруба.

Многие из находящихся в комнате лично знали Ленина. Это знакомство окрыляло их, придавало силы.

В два часа ночи в комнату вошел статный высокий старик в черном драповом пальто, в перчатках, плотно облегающих руки. Это профессор астрономии Штернберг. Он сразу завладел вниманием Камского.

— Я только что обошел боевые позиции Замоскворецкого [5] района, — говорит Штернберг. — Чтобы враг не захватил переправу через реку, нужны саперы. Сейчас переправа у нас, но если юнкера бросятся в контратаку, то отстоять ее будет очень трудно. Для обороны там нужно оборудовать окопы, а наши ребята выкопали глубоченную канаву и очень довольны. Это, говорят, красногвардейская траншея. Да ведь из нее и стрелять-то неудобно — до того глубока. Она хороша разве для таких вот, как я. К тому же — траншея прямая и широкая. Попади в нее снаряд — каша будет!

— Когда тут еще настоящие окопы рыть, без них обойдемся, — возражает кто-то профессору.

— А зачем же попусту увеличивать жертвы? — живо откликается Штернберг. — Ведь если юнкера будут атаковать мост, то дело может кончиться плохо.

— Пусть только сунутся! — стукнув об пол винтовкой, выкрикивает молодой рабочий.

— Ну, как убедишь таких, когда они только и ждут встречи с юнкерами! — смеется профессор.

Штернберг — человек науки, казалось бы далеко стоящей от политики, от революции. Но в его обсерватории, в телескопах, направленных на звездное небо, хранились разработанные партией планы подготовки восстания, важнейшие партийные документы.

В штабе Партийного боевого центра деятельность не затихает круглые сутки. Одни являются сюда за приказом, другие просят оказать содействие в получении оружия, третьи заходят, чтобы сообщить о настроениях рабочих.

Каждое утро здесь бывают представители районных партийных комитетов, круглые сутки поступает информация от специальных связных — преданных партии большевичек. Вот и сейчас две из них сидят у самовара, отдыхая перед тем, как вновь двинуться в Сокольники, Лефортово. Симоновку. Дело у них очень опасное и ответственное. Но они веселы, шутят, хотя и устали. Иногда, побывав, например, в Бутырском районе и передав устно (ведь никаких записок с собой брать нельзя) распоряжение Партийного боевого центра, они сразу же отправляются в Замоскворечье, чтобы через каких-нибудь полчаса вновь шагать куда-нибудь в Бауманский или Рогожский районы.

Нужно представить себе Москву в те дни, чтобы понять, [6] с какими трудностями это было сопряжено. На улицах пустынно. Тишина словно подкарауливает: как знать, что ожидает тебя за углам ближайшей улицы или в подъезде любого дома?

Отправляясь в опасный путь ночью, связистка в любой момент может услышать окрик: «Стой, кто идет?» Что отвечать тогда? Разве определить, кто останавливает, свои или юнкера-белогвардейцы? Если бы это было днем, то и по одежде и по лицу встречных можно было бы сразу догадаться. Но в темноте разобраться трудно. Помогали в этих случаях только выработанные годами навыки подпольной работы.

На второй день пребывания в боевом центре, ознакомившись с обстановкой, партийными решениями и указаниями Ленина о вооруженном восстании, я обратился к Камскому с просьбой поручить мне конкретное дело. Оно нашлось сразу. Камский вручил бумажку размером с ладонь ребенка, в которой удостоверялось, что я назначаюсь на партийную боевую работу в Рогожский район — один из пролетарских районов Москвы.