Сапфо - Игорь Суриков

И. Е. Суриков

Сапфо

«ДЕСЯТАЯ МУЗА»

Всем известно, что древнегреческая мифология знала девять муз — прекрасных дочерей Зевса и богини памяти Мнемосины, покровительниц различных искусств. Каллиопа — муза эпической поэзии, Евтерпа — лирической, Эрато — любовной, Полигимния — муза гимнов, Мельпомена — трагедии, Талия — комедии, Терпсихора — муза танца, Клио — истории, Урания — астрономии. Из этого, кстати, вытекает, что историю и астрономию античные эллины тоже долгое время относили к искусствам, а не к наукам.

Итак, девять сестер. Однако вот перед нами эпиграмма:

Девять считается муз. Но их больше: ведь музою стала             С Лесбоса дева Сапфо. С нею их десять теперь.

Да, автор этих строк — не кто иной, как гениальный философ Платон (427–347 годы до н. э.), который, помимо всего прочего, был еще и выдающимся художником слова. От Платона сохранилось несколько десятков стихотворений, в основном сочиненных им в молодости. Среди них — и процитированное двустишие.

С легкой руки Платона, жившего лет на двести позже, чем Сапфо, ее стали часто называть «десятой музой». Разумеется, он дал ей этот эпитет в фигуральном, а не буквальном смысле, желая подчеркнуть свое восхищенное преклонение перед ее талантом. К музам в строгом смысле слова, то есть к сонму богинь, героиня нашей книги, конечно, никогда причислена не была. Она — смертная женщина, поэтесса, то есть саму ее можно назвать служительницей муз. Даже конкретнее — служительницей двух муз, Евтерпы и Эрато, если учесть, что она писала лирические стихи, причем почти исключительно о любви, о любящих и возлюбленных.

«Певица любви» и сама была впоследствии окружена любовью потомков. Платон здесь не исключение, а правило. На протяжении всей античности к Сапфо относились с глубоким пиететом и, главное, говорили о ней с какой-то особенной нежностью.

Вот отрывок из поэта Посидиппа (III век до н. э.), смысл которого таков: гетера Дориха из греческой колонии Навкратис в Египте осталась в памяти поколений только потому, что о ней упоминала в своих произведениях Сапфо:

Мирно лежат твои кости, Дориха. Давно стали прахом                Пряди пушистых волос, ткань ароматных одежд…Живы, однако, еще и жить будут белые свитки                Песен чудесных Сапфо, звуком своим веселя.Имя блаженно твое! Хранить его станет Навкратис,                Здесь доколь Нила ладья сможет моря бороздить.

Интересно, что высказывалась-то Сапфо о Дорихе в весьма негативном духе: опасалась за своего брата, который вступил с этой гетерой в связь. О данном эпизоде из биографии поэтессы будет подробнее рассказано в одной из следующих глав, а пока заметим: по мнению Посидиппа, даже и брань со стороны Сапфо сделала Дориху бессмертной!

А вот еще одна цитата — на сей раз из Страбона, одного из крупнейших древнегреческих географов, жившего еще позже (64 год до н. э. — 24 год н. э.), спустя более полутысячелетия после нашей героини. Рассказывая об острове Лесбос и посвятив несколько строк знаменитому тамошнему поэту Алкею (с которым нам тоже еще предстоит познакомиться, поскольку он был современником Сапфо и знал ее), Страбон далее говорит:

«Одновременно с ним (с Алкеем. — И. С.) процветала и Сапфо — удивительное явление. Ведь, насколько я знаю, за все то время, которое сохранилось в памяти людей, не появилось ни одной женщины, которая могла быть хоть отдаленно с ней сравниться в области поэзии» (Страбон. География. XIII. 617).

А ведь, между прочим, Страбон вообще-то отнюдь не склонен к пафосу, к прочувствованным сентенциям. Общий тон изложения в его труде — практически всегда сугубо научный, суховатый. Но вот заведя речь о Сапфо, даже и этот автор, как видим, не удержался от эмоций.

Да и возможно ли даже и в наши дни спокойно, бесстрастно, без волнения писать об этой гречанке — миниатюрной, смуглой и, судя по всему, не блиставшей телесной красотой? Последнее, кстати, может удивить читателя: как же так, прославленная поэтесса, воспевавшая любовь, была некрасивой? Но похоже, что это действительно так. Правда, тот же Платон в одном месте называет ее «прекрасной Сапфо» (Платон. Федр. 235с), но он, несомненно, имеет тут в виду не внешний облик, а душевные качества.

Как-то о Сапфо написал небольшую поэму римский поэт Овидий, живший с 43 года до н. э. по 18 год н. э., то есть тогда же, когда и Страбон. И написал в своеобразной форме — будто от лица самой Сапфо, пишущей письмо юноше Фаону, в которого она влюбилась. В этом сочинении очень много недостоверного, просто придуманного. Но вот в тех строках, где Овидий заставляет героиню описывать свою внешность, он, весьма вероятно, все-таки опирается на какие-то заслуживающие доверия сведения, сохраненные древним преданием. И картина — в смысле чисто физическом — вырисовывается не самая привлекательная:

Пусть красоты не дала мне природа упрямая — что же!                Все изъяны ее дар мой с лихвой возместил.Ростом мала я — зато мое имя по целому миру                Слышно; высоко оно — значит, и я высока.Кожа моя не бела; но Персей ведь любил Андромеду,                Хоть Кефеида была смуглой, как все в той стране.

Упомянутая тут Андромеда, дочь царя Кефея (отсюда — Кефеида) и возлюбленная мифологического героя Персея, спасшего ее от морского чудовища, была эфиопской царевной и потому, естественно, темнокожей. Отсюда — и сравнение Сапфо именно с ней. Во всём же отрывке отчетливо прочитывается противопоставление неказистого внешнего вида и богатого внутреннего мира поэтессы.

Очень многие, едва ли не все наверняка видели, хотя бы в репродукциях, знаменитую фреску в Помпеях, выполненную в I веке н. э., — ту, которую обычно считают портретом Сапфо. На ней молодая, светлокожая женщина с довольно короткой стрижкой, задумавшись, держит в левой руке деревянные навощенные дощечки, а правой поднесла к губам стиль — заостренную с одного конца палочку, какой на этих дощечках писали. Она, несомненно, изображена сочиняющей стихи. Но даже если безымянный художник и хотел запечатлеть облик именно Сапфо (строго говоря, это ни из чего не следует: портрет не подписан), то сделал это совершенно неверно. Чему, впрочем, удивляться не приходится: ведь с момента смерти знаменитой гречанки, жившей в VII–VI веках до н. э., до времени, когда была создана фреска, прошло много столетий.

Что в первую очередь бросается в глаза — так это абсолютно невозможная прическа. Такую в эпоху Сапфо женщины еще не носили, они начали коротко стричься лет на сто — полтораста позже. В этом плане ближе к истине некоторые античные статуи поэтессы. Цвет кожи скульптура, естественно, не передает, а вот волосы отображены правильно: они длинными прядями спадают на плечи.

Да и сочиняла Сапфо совсем не так, не со стилем и дощечками в руке, с задумчивостью на лице… Времена ее жизни были временами абсолютного преобладания устной культуры слова[1]. Стихи тогда складывались экспромтом, в дружеской компании мужчин или женщин (гораздо чаще мужчин), тут же и зачитывались собеседникам. Случалось — и очень нередко, — что поэтические произведения становились результатом спонтанного коллективного творчества: один из участников какой-нибудь веселой пирушки (у греков такие пирушки именовались симпосиями [2]) «выдавал» первую строфу, второй подхватывал, третий продолжал и т. д. Конкретный случай Сапфо, пожалуй, не укладывается в эту модель — уж очень индивидуально, оригинально, «узнаваемо» звучит едва ли не каждая ее строка. Но все-таки и ее стихотворения явно по большей части звучали и даже рождались в кругу подруг (с этим кругом мы тоже еще познакомимся, насколько это нам позволят сведения источников), а уж точно не вымучивались в тиши кабинета (да и кабинета-то никакого у нее быть не могло…).

Итак, можно ли без волнения душевного, бесстрастно и даже скучно писать о Сапфо? Как выясняется — все-таки, видимо, можно. Относительно недавно, лет десять назад, в достаточно престижном санкт-петербургском издательстве «Алетейя» увидела свет книга, написанная работающим в Новосибирске ученым Т. Г. Мякиным и прямо озаглавленная «Сапфо»[3]. Мы твердо знаем, что многие читатели, увидев на прилавках магазинов книгу со столь увлекательным названием, купили ее, надеясь узнать что-то интересное о личности и жизни великой представительницы античной литературы. Однако их ждало жестокое разочарование: вопреки заголовку, они натолкнулись не на некий целостный рассказ о Сапфо, а на цикл очерков, написанных очень сухо, в высшей степени наукообразно, посвященных по большей части отдельным аспектам и проблемам (в основном чисто лингвистическим) некоторых ее стихотворений. Такую работу даже специалисту по античности (если он не занимается конкретно спецификой лесбосско-эолийского диалекта древнегреческого языка) читать непросто, да и не слишком занимательно. А «непосвященный» просто отбросит ее, просмотрев первые же несколько страниц.