Осколок - Анна Михайловна Пейчева

Анна Пейчева

Осколок

– Аккуратно, держись за поручни!

Строгий женский голос с едва уловимым французским акцентом. Буква «р» мягкая, как малиновое суфле, которое Эскофье подавал в отеле «Риц» на Вандомской площади в Париже.

Так элегантно грассировать может только Мария.

Профессор Григорий Дмитриевич Дубелир взволнованно обернулся. Неужели она? Неужели повезло, вот так, сразу, на эскалаторе станции «Красные ворота»?

Над ним возвышалась дама-богатырь. Пышные формы ее были туго обтянуты праздничным платьем из агиттекстиля. По тонкому ситчику весело раскатывали комбайны и трактора. Тут и там густо колосилась рожь. Внушительную талию опоясывала железная дорога, по которой бежал паровозик. На одном плече паслись тучные стада баранов, по другому – гордо шествовали стада верблюдов. Подол платья призывал выполнить пятилетку за четыре года и сообщал о единстве народа и партии. Необъятную грудь венчали мудрые лица вождей. Такими же портретами размахивали сегодня активисты наверху, на торжественном митинге в честь открытия первого пускового участка Московского метрополитена. Пятнадцатое мая тысяча девятьсот тридцать пятого года, без сомнения, войдет в историю.

В одной руке дама-богатырь держала промасленный газетный кулек с жареной килькой, а другой ухватила за ухо чумазого мальчишку в застиранной домотканой рубахе, зато в новеньком красном галстуке:

– За поручни держись, говорят тебе! И так-то боязно в самое нутро земли спускаться, а этот пострелёнок еще вертится, как волчок, сладу с ним нет!.. Ты, сынок, не дергайся, а по сторонам гляди. Запоминай всё, у меня-то голова дырявая, а в колхозном клубе придётся давать лекцию о подземных диковинах… – Мальчишка посверкивал глазками, пыхтел и пытался высвободиться из железной хватки. Мать сердилась, и ничего французского в ее грубом боевом контральто не было: – Нет, зря я тебя с собой в Москву потащила, вот зря, ей богу! Пионер – всем ребятам пример, а ты что же? Родное село на всю столицу позоришь! Ну, погоди, отцу всё расскажу, дай только срок. Уж выпорет-то отец тебя, выпорет, как сидорову козу! И за штаны, что в трамвае порвал, и за сахар, что лошади извозчика скормил…

Мальчишка захныкал, держась за ухо. Амазонка удовлетворенно кивнула, выпустила непоседу и забросила в рот пару рыбин из кулька.

– Уж казалось бы – всю ночь в очереди на вход промурыжились, – сказала она с набитым ртом. – Должен уж утомиться. Так нет же, вы гляньте, как лестница самоходная его взбодрила. Ух, пострелёнок!

Профессор Дубелир разочарованно отвернулся. Показалось. Это не парижское «р». Это «р» колхозное, с богатырским аппетитом и дурными манерами, проглоченное заодно с жареной килькой.

Он, конечно, не найдет сегодня Марию в этой толпе. И, наверное, никогда не найдет. Что сказать Лидии? Это был их единственный шанс. Как вообще теперь жить дальше?

Григорий Дмитриевич мысленно приказал себе не уподобляться грунтовой дороге в ноябре. Попросту говоря – не раскисать. Надежда еще есть.

Всеобщее воодушевление, царившее на эскалаторе, здорово помогало профессору справиться с нервами, надорванными еще со времен Первой мировой. Разве можно оставаться в унынии, когда вокруг – радостный гул, счастливые лица, озаренные уютным электрическим светом стеклянных шаров. Успокаивающе поскрипывают лакированные дубовые перила, каких и в знаменитой лондонской «трубе» не сыскать. Две лестницы, под завязку забитые первыми пассажирами, работают на спуск. Третья возносит на солнечную улицу пустые ступени – никто пока не желает возвращаться в прошлое, к хамоватым извозчикам всех мастей – лихачам на дутиках, разбитным ванькам, заманивающих седоков визгливыми криками «Ваше сиятельство!», «Ваше благородие!», «Ваша светлость!», а иногда даже и «Ваше императорское высочество!». Достаточно накатались москвичи в пыльных громыхающих кибитках. Людям не терпится самолично испытать новый транспортный аттракцион столицы.

Эх, если бы они знали, с горечью подумал Григорий Дмитриевич, если бы они только знали, что всё это могло воплотиться в жизнь еще три десятка лет назад… Но сейчас об этом не принято было вспоминать.

Восемнадцатиметровые движущиеся лестницы вылили толпу в просторный трёхсводчатый зал. Народ слаженно ахнул, словно репетировал восторженный выход на перрон неделями. Эхо заполнило шестиугольные и квадратные потолочные кессоны. Профессор Дубелир, объездивший полмира, спускавшийся в сумрачные парижские тоннели, печатавший шаг в бесстрастном берлинском унтергрюндбане, спешивший по холодным коридорам нью-йоркского сабвея, – и то не удержался от возгласа удивления.

Имперская роскошь воцарилась в самом сердце коммунизма. Подземный дворец блистал багровым мрамором. «Красные ворота»… Символичное название. Машинистом тут, должно быть, служит Вергилий.

Да, римский поэт чувствовал бы себя здесь как дома. Григорий Дмитриевич смутно припомнил университетский курс архитектуры. Кажется, это называется монументальный классицизм. Массивные пилоны, ступенчатые карнизы, широкие арки и камерные ниши, так и приглашающие поставить в них статуи Плутона, Прозерпины или, скажем, Улисса.

Однако в Советском Союзе чужим героям делать нечего. Ближайшую нишу капитально заняла всё та же дама-богатырь в ситцевом платье с тракторами. Амазонка-колхозница громогласно звала своего непутевого сыночка, затерявшегося среди бурлящей толпы. Через пару минут пионер обнаружился на служебной лесенке, ведущий вниз, к рельсам. Мальчишка утверждал, что хотел выяснить, куда же дели всю эту землю, которую отсюда выкопали. За свою страсть к ненужной информации («Много будешь знать – скоро состаришься!») исследователь был прилюдно отодран за уши. Все с большим интересом наблюдали за экзекуцией и давали полезные советы.

Все – кроме Григория Дмитриевича. Профессор Дубелир, придерживая потрепанную твидовую шляпу, продирался сквозь толпу к противоположной платформе. Его сносило течением к приближающемуся поезду – ярко-красному, разумеется, – но Григорий Дмитриевич упрямо стремился прочь. Он не желал кататься в новеньких блестящих вагонах. Он пришел сюда не за этим.

Профессор отчаянно искал Марию. Без конца поправляя круглые очки на переносице, всматривался в мелькающие лица. Нет, нет, конечно, это просто невозможно. То же самое, что найти одну маленькую ленинградскую корюшку в большой стае московских килек.

Григорий Дмитриевич с трудом пробрался к дальней нише, где народу было поменьше, и устало прислонился к ледяной каменной стене. Шестьдесят один, да еще в нынешние неспокойные времена, – это вам не шутки! Отдышался, достал из внутреннего кармана твидового пиджака сложенный в шестнадцать раз лист «Правды» и вновь перечитал заученную наизусть статью:

«Девушек со слабыми нервами сюда не пускали, медкомиссия строго нас проверяла, – рассказывает комсомолка Маша Якубовская, одна из тысяч комсомольцев-добровольцев, вызывавшихся строить московское метро. – Сначала я вместе с другими девчатами с нашего завода «Каучук» нагружала на вокзале грузовики. Десятник над нами смеялся, твердил: «Шахты пробивать – работенка не для дам». Ребята, и в особенности наш бригадир Шептунов, тоже подтрунивали: «Единственное занятие, которое для