Влюбленный саботаж - Амели Нотомб

Нотомб Амели

Влюбленный саботаж

Амели Нотомб

Влюбленный саботаж

Пустив моего коня галопом, я гарцевала среди вентиляторов.

Мне было 7 лет. Не было ничего приятнее, чем избыток воздуха в голове. Чем быстрее я мчалась, тем сильнее свистел ветер, сметая все на своем пути.

Мой скакун вырвался на простор на площади Великого Вентилятора, в просторечии называемой площадью ТяньАньМэнь, и свернул направо на бульвар Обитаемого Уродства.

Держа поводья одной рукой, другой я изображала собственное величие, лаская по очереди круп коня и пекинское небо.

Элегантность моей посадки восхищала прохожих, плевки, ослов и вентиляторы.

Мне незачем было пришпоривать скакуна. Китай создал его по моему образу и подобию: он был горяч и быстр. Его вдохновлял собственный пыл и восхищение толпы.

С первых дней я поняла главное: все, что не красиво в Городе Вентиляторов, то уродливо.

А, значит, уродливым было почти все.

И, конечно, красивее всех на свете была я.

Дело не в том, что эта семилетняя плоть, состоящая из кожи, костей и волос, могла затмить собой ангелов из садов Аллаха или из гетто международного сообщества.

Прекрасен был мой неистовый танец средь бела дня, бег моего скакуна и моя голова, подобная парусу, надутому дыханием вентиляторов.

Пекин пах детской рвотой.

На бульваре Обитаемого Уродства только стук копыт мог заглушить покашливания, запрет на общение с китайцами и пугающую пустоту взглядов.

Поравнявшись с оградой, конь замедлил бег, чтобы часовые могли меня опознать. Как и всегда, я не внушила им подозрений.

Я проникла на территорию гетто Сан Ли Тюн, где жила со времен изобретения письменности, то есть уже примерно два года эпохи неолита, во времена правления банды Четырех.

"Мир это все, что имеет место", писал Витгенштейн в своей замечательной прозе.

В 1974 году Пекин не имел места. Не знаю, можно ли выразиться точнее.

В семь лет я не читала Витгенштейна. Но еще раньше, чем я прочла вышеупомянутое умозаключение, я и сама сделала вывод, что Пекин мало походил на прочий окружающий мир.

Я приспособилась к нему. У меня был конь, а мой мозг жадно всасывал воздух.

У меня было все. И сама я была вечным приключением.

Только в Великой Китайской Стене я чувствовала родственную душу. Она была единственной человеческой постройкой, которую видно с Луны, и уж она-то уважала мое величие. Она не ограничивала взгляд, но устремляла его в бесконечность.

Каждое утро рабыня приходила причесывать меня.

Она не знала о том, что она моя рабыня, и считала себя китаянкой. На самом деле у нее не было национальности, потому что она была моей рабыней.

До переезда в Пекин я жила в Японии, и японские рабы были самые лучшие. Рабы в Китае были так себе.

В Японии, когда мне было четыре года, моя рабыня обожествляла меня. Она часто простиралась ниц передо мной, и это было приятно.

Пекинская рабыня не знала этих обычаев. Утром она приходила расчесывать мои длинные волосы, которые драла безбожно. Я вопила от боли и мысленно награждала ее сотней ударов палки. Затем она заплетала мне одну или две восхитительные косы. Древнее искусство плетения кос в Китае ничуть не пострадало во время Культурной Революции. Я предпочитала одну косу. Мне казалось, что такая прическа больше подходит персоне моего ранга.

Китаянку звали Трэ. Такое имя я считала недопустимым и велела ей зваться именем моей очаровательной японской рабыни. Но она только недоуменно воззрилась на меня и продолжала называться Трэ. С тех пор я поняла, что в политике этой страны был какой-то изъян.

Некоторые страны действуют на вас, как наркотик. Китай именно такая страна. Она обладает удивительной способностью делать претенциозными не только тех людей, которые там побывали, но и всех, кто о ней говорит.

Самодовольство побуждает к творчеству. Отсюда и огромное количество книг, написанных о Китае. Подобно стране, вдохновившей авторов, книги эти либо хороши (Лейс, Сегален, Клодель), либо посредственны.

Я тоже не стала исключением из правила.

Китай сделал меня чрезвычайно претенциозной.

Но у меня есть извинение, к которому мало кто из дешевых синоманов может прибегнуть: мне было пять лет, когда я приехала в страну, и восемь, когда я ее покинула.

Очень хорошо помню тот день, когда я узнала, что поеду жить в Китай. Мне едва исполнилось пять, но я уже поняла главное: мне будет, чем похвастаться.

У этого правила нет исключений: даже самые страстные хулители Китая, если им предстоит туда отправиться, чувствуют себя торжественно, как при посвящении в рыцари.

Ничто так не придает веса человеку, как непринужденные слова: "Я вернулся из Китая". И даже сегодня, если я чувствую, что кто-то недостаточно мной восхищается, то посреди фразы небрежно вставляю: "Когда я жила в Пекине..."

В этом действительно есть нечто особенное, потому что, в конце концов, я могла бы с таким же успехом сказать "когда я жила в Лаосе", что само по себе звучит более экзотично, но все-таки не так шикарно. Китай - это классика, неоспоримая, как "Шанель номер пять".

Не все объясняется снобизмом. Очень много значат наше воображение и мечты. Путешественник, приезжающий в Китай без доброй доли заблуждений насчет этой страны, столкнется здесь с кошмаром.

У моей матери всегда был самый счастливый в мире характер. В тот вечер, когда мы прибыли в Пекин, его уродство поразило ее до слез. А ведь она никогда не плакала.

Конечно, был еще Запретный Город, Храм Неба, Душистые Горы, Великая Стена, могилы эпохи Мин. Но все это было по воскресеньям.

В остальные дни недели была грязь, отчаяние, пространство, залитое бетоном, гетто и постоянный надзор - все те достижения, в которых китайцы не имели себе равных.

Ни одна страна не ослепляет до такой степени. Люди, покидающие ее, рассказывают лишь о ее великолепии. Сами того не желая, они не упоминают о всепроникающем убожестве, которого они не могли не заметить. Странное дело. Китайская республика похожа на ловкую куртизанку, которой удается заставить своих любовников забыть о ее бесчисленных физических недостатках, даже не скрывая их, и привязать к себе своих возлюбленных еще прочнее.

Двумя годами раньше мой отец с важным видом получил свое назначение в Пекин.

Я и подумать не могла о том, чтобы покинуть деревню Сюкугава, горы, дом и сад.

Отец объяснил, что гораздо важнее было другое. По его словам, Китай страна, у которой не все в порядке.

- Там идет война? - с надеждой спросила я.

- Нет.

Я надула губы. Меня увозят из обожаемой Японии в страну, где даже нет войны. Конечно, Китай - это звучит здорово. Что-то в этом есть. Но как же Япония обойдется без меня? Беспечность министерства меня тревожит.

В 1972 году мы уезжаем. В доме не спокойно. Упаковывают моих плюшевых медведей. Я слышу, как говорят, что Китай - коммунистическая страна. Надо будет над этим поразмыслить. Но сейчас есть дела поважнее: дом пустеет, исчезают заполнявшие его предметы. В один прекрасный день не остается совсем ничего. Пора ехать.

Пекинский аэропорт: нет сомнений, это другая страна.

По неясным причинам наш багаж не прибыл вместе с нами. Нужно несколько часов ждать в аэропорту. Сколько часов? Два, четыре, а может быть двадцать. Одна из прелестей Китая в его непредсказуемости.

Прекрасно. У меня есть время осмотреться. Я прогуливаюсь по аэропорту с инквизиторским видом. Меня не обманули: эта страна сильно отличается от Японии. Не могу точно сказать, в чем разница. Здесь все некрасиво, но такой некрасивости я еще никогда не видела. Наверное, есть какое-нибудь слово, чтобы описать это убожество, но я его пока не знаю.

Мне интересно, что скрывается за словом "коммунизм". Мне пять лет и мое чувство собственного достоинства слишком велико, чтобы спрашивать об этом у взрослых. В конце концов, научилась же я говорить без посторонней помощи. Если бы мне пришлось спрашивать о значении каждого слова, я бы до сих пор не овладела речью. Я сама поняла, что "собака" означает собаку, а "злодей" значит злодей. Не понимаю, зачем мне нужен кто-то, чтобы понять еще одно слово.

Тем более, что, скорее всего, в нем нет ничего сложного. Есть тут что-то особенное, и я пытаюсь понять, что именно: все люди одеты одинаково, свет такой же, как в больнице Кобе, а еще...

Но не будем спешить с выводами. Коммунизм здесь, это ясно, но не стоит слишком легко давать ему определение. Это дело серьезное, ведь речь идет о слове.

И все-таки что же здесь самое странное?

И тут силы покинули меня. Я легла на плиточный пол аэропорта и быстро уснула.

Просыпаюсь. Не знаю, сколько времени я спала. Родители все еще ждут багаж, и вид у них слегка удрученный. Мои брат и сестра спят на полу.

Я забыла про коммунизм. Мучает жажда. Отец дает мне денег, чтобы я купила себе попить.

Прогуливаюсь туда-сюда. Здесь нет разноцветных газированных напитков, как в Японии. Продают только чай. И я делаю вывод: "Китай - это страна, где пьют чай". Ладно. Подхожу к маленькому старичку, который продает это пойло. Он протягивает мне кружку обжигающего напитка.