Том 5. Стихотворения, проза - Константин Бальмонт

Константин Дмитриевич Бальмонт

Собрание сочинений в семи томах

Том 5. Стихотворения, проза

И. Владимиров. Памятное при лунном свете

Детство Константина Бальмонта прошло в поместье отца, начальника уездной земской управы. В русской деревне даже после отмены крепостного права еще долго сохранялись патриархальные отношения между помещиками и крестьянами, существовала удивительная стихия устного народного творчества, насыщенная волшебными сказочными образами и мелодиями русских песен. Вера Николаевна (урожденная Лебедева), мать будущего поэта, была музыкально и литературно одаренным человеком, устроительницей любительских спектаклей, сумевшей привить своим детям творческие навыки. Уже в зрелом возрасте Константином Бальмонтом были написаны такие строки: «Не потому ли, что ребенок, еще не родившись, познает через мать такое богатство отъединенных царств, художественно законченную смену времен года, в нашей великой стране возникли такие писатели, равным которым нет на Земле, возникли поэты, которым дарованы сладчайшие и звучавшие песни, возникли миллионы душ, которые умеют любить не только легкое удовольствие радости и счастья, но и великий искусительный восторг боли и страдания, восторг добровольной жертвы, который приводит к грозе и к радуге»[1].

Скончался Константин Бальмонт на 76 году жизни в небольшом местечке Нуази-ле-Гран под Парижем «в бедности и заброшенности, после долгого пребывания в клинике, откуда вышел уже полуживым», как свидетельствовал его современник.[2]

Довольно рано Бальмонт увлекся радикальными идеями – уже в 16-летнем возрасте был исключен из Шуйской гимназии за принадлежность к «революционному» кружку, а в 20 лет – из Московского университета как один из организаторов студенческих беспорядков. Началом его литературной карьеры принято считать выход в 1894 году в Петербурге поэтического сборника «Под северным небом», хотя до этого была книжечка, изданная в Ярославле. Весьма скоро его имя становится желанным на страницах «прогрессивных» изданий, а таковыми было преобладающее большинство газет и журналов в тогдашней России. После появления стихотворных книг «Горящие здания» (1900) и «Будем как Солнце» (1903) к поэту приходит всероссийская слава. Историк Серебряного века Александр Биск отмечал: «Нынешнее поколение и представить себе не может, чем был Бальмонт для тогдашней молодежи. <…> Безраздельно царил Бальмонт»[3]. Следует отметить, что впервые в русской поэзии именно Бальмонтом столь широко были использованы звуковые интонации русской речи в сочетании с песенными ритмами и мелодиями. Чувственность стиха порой достигла степени экзальтации более присущей языческим или сектантским радениям.

Будучи в зените популярности Бальмонт пишет небольшое стихотворение «Маленький султан» (1901), которое было сперва опубликовано в русской зарубежной печати социалистического толка, а затем многократно читалось автором в поездках-гастролях по России. Такие строки: «Там царствует кулак, нагайка, ятаган, / Два-три нуля, четыре негодяя / И глупый маленький султан» – не уступали в действенности револьверным выстрелам террористов-революционеров. Революция 1905 года была встречена поэтом с необычайным воодушевлением. Он сближается с Максимом Горьким, сотрудничает в большевистской газете «Новая жизнь», спешно выпускает два сборника «ультрареволюционных» стихотворений, один из которых – «Песни мстителя» (1907) – был впоследствии охарактеризован английским исследователем Д. С. Мирским как «сборник тенденциозных и крикливых партийных стихов».

После поражения революции 1905 года Бальмонт эмигрирует из России. Во время семилетнего пребывания за границей он много путешествует по миру – Испания, Англия, Норвегия, Египет, Балеарские острова, затем предпринимает кругосветное путешествие, продолжавшееся без малого год. После амнистии для политических эмигрантов Бальмонт возвращается в Россию, где его встречают с большим энтузиазмом.

Все эти годы, вплоть до октябрьского переворота 1917 года, Бальмонт ведет безбедное существование в определенной степени за счет зарубежных инвестиций в дело разрушения российской государственности. Нельзя сказать, что Бальмонт бедствовал и при большевистском режиме. Его стихи и очерки печатаются в газетах и журналах, Госиздат купил у него права на издание двух стихотворных сборников, книги путевых очерков об Океании, с ним заключили договора издательства Сабашниковых и «Задруга». И все же он начинает хлопотать об отъезде за границу и в 1920 году через Прибалтику выезжает сначала в Берлин, затем в Париж. В отличие от Гиппиус и Мережковского, которым, как и Блоку с Соллогубом, в выезде отказывали, выезжает легально.

Двух с лишнем лет, проведенных в Советской России, хватило для того, чтобы осознать истинные цели тех людей, которые под прикрытием революционной риторики готовили захват власти в стране. Пришло понимание того, что эта его эмиграция последняя, окончательная и что Родину свою он никогда больше не увидит. И первый труд, к которому сразу приступает Бальмонт, – автобиографический роман. Однако эта проза весьма необычного свойства: при чтении ее сразу вспоминается эпатирующая строка из его вершинной книги «Будем как солнце» – «Я – изысканность русской медлительной речи». Роман «Под новым серпом» вышел в свет в 1923 году в Берлине и сразу же был переведен на французский язык. В этой книге, как некогда в лучших его поэтических сборниках, вновь возникает «певучие чарование» великорусской речи и «красноречивое молчание» родной природы. Можно с уверенностью сказать, что, работая над этим романом, Константин Бальмонт перечитывал книги Сергея Тимофеевича Аксакова. «Любимец моего детства, вновь ставший моим любимцем теперь»[4], – писал в это время Бальмонт.

В 1924 году в толстом парижском журнале появляется очерк Бальмонта «Русский язык (Воля как основа творчества)» – хвалебный гимн родной речи, в котором приводятся знаменитые слова Ломоносова и Пушкина о русском языке, цитируется протопоп Аввакум, поминаются Карамзин, Мельников-Печерский, Достоевский, Тургенев, Толстой… При воспоминании об языковедческих статьях, публикуемых в Совдепии он срывается буквально на крик: «Пресвятой Николай угодник, помоги мне! Вывези меня на купринских пегих лошадях из царства нежитей и адского окружения!

Этот сатанинский набор слов, притязающий быть научным и в самоослеплении полагающий являть из себя словосочетание языка русского…», «…это не русский язык, это – воровской шурум-бурум, у которых в обширной торбе много настоящего добра, но, говоря лишь о слове, лишь о святыне языка, всего больше – старых поношенных негодных тряпок, затасканных кафтанов с чужого плеча». Далее автор утверждал: «Безумно злое дело и дело непостижимо-неумное – повседневно вводить в русский язык целое сонмище иностранных слов», а о насаждаемых соввластью новых языковых нравах: «Разве можно обворовывать и забрасывать грязью, и сором, и шелухой, и неуклюжими обломками чужого мертвого дерева нашу честь, наше достоинство, нашу жизнь, нашу душу, залог самого бытия нашего на Земле, русский язык?»

Чтение романа «Под новым серпом» сродни неспешному созерцанию полотен Федора Васильева и Михаила Нестерова, восприятию музыки Петра Ильича Чайковского, постижению единого, неразрывно-целого и вечно живого, того, что зовется великой русской культурой. И возвращению к началу всех начал – подлинной русской речи, которая с удивительной полнотой сумела выразить Божественное начало в человеке и в окружающей нас природе.

В 1942 году, исповедуясь перед кончиной, Константин Бальмонт произвел на священника «глубокое впечатление искренностью и силой покаяния считал себя неисправимым грешником, которого нельзя простить»[5], – свидетельствовал Борис Зайцев и, помянул об особой милости Господа к грешникам, которые считают себя недостойными прощения, закончил свои воспоминания словами уверенности в обретении такой милости и русским поэтом Константином Бальмонтом, сумевшим сохранить на чужбине единственные свои сокровища – русский язык и сыновнюю любовь и память о Родине.

Игорь Владимиров

Сонеты солнца, меда и луны

Слово песни – капля меда,

Что пролился через край

Переполненного сердца.

Чертог

Из пламеней и лепестков червонных,Из быстрых искр от скока конских ног,Из тех боев, где бьется рог о рог,Из рева бурь и гласа гудов звонных, –

Из фимиамов сине-благовонных,Из слов, которых вымолвить не мог,Я принял весть и выстроил чертогИз тайновестей этих раскаленных.

В чертоге, где прядет моя мечта,Сплетаются несчетные покои.В намек скрестилась в нем с чертой черта.

Огнями созревает темнота.В углах сосуды, где в рустом настоеХмелеет сказка и цветет алоэ.

Поэт