От этого не умирают - Фредерик Дар

Фредерик Дар

От этого не умирают

Старине Роберу Дальбану, спутнику моих веселых и грустных вечеров.

Испустив сдавленный стон, боксер тяжело рухнул посреди ринга. Его противник, подпрыгивая на ходу, возвратился в свой угол. Опустившись на одно колено возле лежащего боксера, рефери начал громко считать, сумев перекричать шум в зале:

— Раз!

Когда я пришел на условленную встречу, они уже ждали меня, покуривая американские сигареты. В кабинете стоял голубоватый дым. Я поморщился.

— Вы не возражаете, если я слегка приоткрою окно?

Голдейн с удивлением взглянул на моего менеджера.

— Он что, собирается здесь делать зарядку, этот ваш чемпион?

Бодони улыбнулся.

— Он не выносит табачный дым, его начинает мутить…

Голдейн разразился смехом, обнажив при этом на триста тысяч франков золота, заполняющего его пасть. Стараясь не нарушать приличий, я занялся форточкой. Но с какой охотой я дал бы Голдейну по носу! Откровенно говоря, это желание преследовало меня уже годами; однако именно Голдейн давал нам возможность зарабатывать миллионы, и это неизменно служило ему в моих глазах смягчающим вину обстоятельством.

Обернувшись, я увидел, что Голдейн и Бодони смотрят на меня и у обоих глаза как-то странно блестят. Мне стало не по себе.

— Садись, Боб, — сказал Бодони повелительным тоном.

Он был невысок, с лицом, напоминающим сморщенную обезьянью мордочку, однако мне он всегда внушал почтение. В сущности, это он сделал из меня чемпиона Европы. Но главное — благодаря его мудрости и опыту мне удавалось сохранить свое звание четыре года подряд. Второе, с моей точки зрения, имело куда большую ценность. В жизни труднее не достичь чего-либо, а удержаться на достигнутом уровне… Уж поверьте, я знаю, о чем говорю…

Я уселся напротив них. У меня было неприятное чувство, будто я предстал перед судом. Вскоре мне стало ясно, что нечто подобное и имеет место.

Голдейн руководил Дворцом бокса. Это был, как вы уже Догадались, первоклассный умелец заколачивать монету. Уж он-то не окончит свои дни нищим слепцом, а сплющенным носом бог наградил его от рождения.

— Ладно, — пробормотал он, — поговорите с ним, Бодо…

Бодони мне улыбнулся. Когда он улыбался, его лицо словно разламывалось пополам. Волосы у него были редкие, черные, прилизанные. А одевался он, как угольщик по выходным, с водой же имел дело, лишь когда до него долетали брызги моего душа.

— Ведь ты всегда доверял мне, Боб?

— Еще как!

— Я никогда не заставлял тебя участвовать в грязных делах, а?

— Нет, Бодо, никогда…

Он, погрустнев, замолчал.

— К чему вы об этом? — с трудом выговорил я.

Я чувствовал, что сейчас он преподнесет мне какую-то гадость. Секунду он пребывал в нерешительности и наконец выдал:

— Сколько тебе лет, Боб?

Я подскочил на месте и подался вперед, чтоб лучше их видеть, и того, и другого. Бодони, казалось, чувствовал себя не в своей тарелке; Голдейн изображал полное безразличие.

— Вот, значит, о чем речь? — выдохнул я.

— Да, Боб, об этом!

— Вы полагаете, что скоро мне придется повесить перчатки на гвоздь?

Я сжал кулаки и встал в стойку. Я чувствовал себя сильным, более того — непобедимым.

— Взгляните-ка на парня! — сказал я.

Голдейн постучал ладонью по письменному столу.

— От вас не требуется паясничать, Тражо, от вас требуется назвать свой возраст…

Это меня успокоило.

— Будто вы не знаете. Мне тридцать четыре года, и все зубы у меня свои!

Однако он был слишком глуп, чтобы понять мой намек. Все, что он в жизни умел, это зарабатывать деньги и, если б мог, выражался бы одними цифрами.

— Да, — сказал Бодо, — тебе тридцать четыре года, Боб… Это прекрасный возраст для боксера…

— Согласен, мне скоро пора в отставку, но еще года два я выдержу без труда. Возьмите Робинсона…

Мой менеджер погасил окурок в пепельнице из толстенного, словно льдина, хрусталя.

— Всегда во всем находят на кого сослаться, Боб, только, видишь ли, один выдающийся пример никогда еще не отражал истинного положения вещей.

— И что это должно означать?

— Что твоя песенка спета! Прости за грубость, но в твоем ремесле умеют держать удары…

У меня в голове эхом отдались два слога, словно камень бросили в колодец. СПЕ-ТА! СПЕ-ТА!

Он шутит надо мной, этого не может быть…

— Вы мелете вздор, Бодо, я в прекрасной форме, как никогда! Если потребуется, кулаками разнесу собор Парижской богоматери!

— Собор — может быть, — заявил Голдейн, — но известных мне типов, жаждущих бросить вам вызов, — вряд ли!

Такого, честно говоря, я не ожидал.

Мной овладел гнев. В точности как на ринге, стоило мне пропустить удар.

Вообще-то я парень спокойный, но иногда достаточно одного коварного удара или слова, сказанного наперекор, чтобы вывести меня из себя. Все важные матчи я выигрывал после того, как пропускал короткий боковой в висок: это мое слабое место.

— Ладно, скажите лучше, что вам надоела моя физиономия, Голдейн, но к подобным доводам не прибегайте. Я не из тех, кто блефует, и за свою карьеру я это доказал. Случалось, был не в форме, и сам говорил об этом Бодо. Разве не так, Бодо?

Он в задумчивости кивнул.

— Если б я почувствовал, что сдаю, Голдейн, я бы первый сказал вам. Совсем наоборот. Я свеж как огурчик! И могу это доказать! Я никого не боюсь… Ну-ка, давайте сюда этих храбрецов, желающих бросить мне вызов, я покажу им где раки зимуют!..

Я был вне себя. Пот лил с меня градом, как на тренировке.

— Господи, Бодо, и это от вас я слышу подобную чепуху! Что с вами? По-моему, вы не можете на меня жаловаться?

Он встал и приблизился ко мне. Какие-то его жесты, прикосновения всегда действовали на меня успокаивающе, даже целительно.

Властным движением Бодо заставил меня сесть. Машинально обнял тем самым жестом, который так помогает выстоявшим десять раундов беднягам сразу почувствовать себя лучше:

— Ладно, Боб, он тебе выложил все начистоту, без церемоний. А теперь обсудим спокойно.

— Неплохая идея…

— Ты же умница. Это редкость в нашем ремесле, которым занимаются не самые светлые головы. А потому ты выслушаешь меня и постараешься понять, ведь так, малыш?

Думаю, именно это слово «малыш» наконец по-настоящему успокоило меня. Бодони я ценил не только за то, что он был знатоком своего дела, но и за его привязанность ко мне… Он действительно любил меня, и в груди у него вместо банковского счета имелось кое-что другое.

— Я вас слушаю.

— Разумеется, я махнул, когда сказал сейчас, что твоя песенка спета.

— Рад слышать…

— Помолчи. Просто надо бы выразиться поточнее. Твоя песенка спета не как боксера вообще, а как чемпиона Европы…

Я посмотрел ему прямо в глаза, желая узнать, не разыгрывает ли он меня. Но нет, его лицо оставалось грустным и серьезным, и он старался сделать все, чтоб подсластить мне пилюлю.

— Если верить газетам, мои матчи привлекают публику, а если верить сумме доходов, то немалую…

— Дело не в этом. У тебя уже не тот удар, Боб…

— Да неужели?!

— Послушай меня, малыш. Если я в чем-нибудь разбираюсь, так это в боксе. Я не умею складно говорить, делаю орфографические ошибки, составляя контракты, и не особо разбираюсь в атомной энергии, но свое дело знаю. Помнишь, Боб, когда я увидел тебя в первый раз?

Я помнил… Такой «первый раз» не забывают! Я еще выступал за любителей и боксировал тогда с каким-то безвестным драчуном где-то в провинции. Бодони был менеджером одного из участников главной встречи… Придя раньше времени, он по своему обыкновению заглянул в зал. У него есть какое-то шестое чувство, подсказывающее ему, как будут принимать боксеров зрители сегодня… Ибо бывают вечера, когда публика благосклонна к вам, когда происходит нечто такое… А бывают иные, когда, несмотря на весь ваш пыл, звук ваших ударов отдается, как в пустой церкви. Итак, в тот вечер Бодони пришел разнюхать обстановку и машинально взглянул на ринг. Я выяснял отношения со здоровенным верзилой с крошечным лобиком. Про него сразу можно было сказать, что Клоделя он не читал и вряд ли когда-нибудь прочтет. Боксировать с этим типом было нелегко, поскольку боксировать он не умел. Он полагал, что благородное искусство заключается в том, чтоб сжать покрепче кулаки и, размахивая руками, бегать по рингу. Приблизиться к этому психу было невозможно. В первом раунде я попытался найти «окно», но, когда имеешь дело с ветряной мельницей, все бесполезно…

Во втором раунде я испробовал все финты — опять безуспешно. В третьем и последнем, решив покончить с ним любой ценой, я устремился сквозь его «заградительный огонь» и вот тогда-то получил сильнейший удар в затылок. Единственный нокаут в моей карьере!.. Этот идиот обладал такой силищей, что мне понадобилось целых три минуты, чтобы прийти в себя. Пошатываясь, я добрался до раздевалки. Мой противник пыжился, выпячивая грудь. Он уже возомнил себя новым Жоржем Карпантье. Тогда раньше всех ко мне подошел Бодони.