От этого не умирают - Фредерик Дар

Жереми вышел из-за стойки мне навстречу. Он был низенького роста, седой, с помятым лицом и сплюснутым носом, на котором красовались черепаховые очки с толстыми стеклами. Несмотря на этот свой нос, он походил на старого степенного господина, а не на бывшего боксера. От былой славы чемпиона мира осталась лишь засиженная мухами фотография во весь рост, висящая в глубине бистро.

При виде Жереми у вас исчезали последние иллюзии и в горле вставал ком.

Еще с той поры, когда он был знаменит, Жереми сохранил некоторое высокомерие по отношению к непрофессиональным «потребителям» благородного искусства.

— Привет, Боб! Давненько тебя не было видно.

Мы обменялись коротким рукопожатием, как это делают все боксеры, для которых нет более бессмысленного жеста, чем простое пожатие руки.

— Что будешь пить, минеральную?

— Нет, налей-ка нам, пожалуй, шампанского.

Он удивился: если вдруг чемпион Европы и пьет шампанское, то лишь для того, чтобы отметить очередную победу.

— Шампанского?

В чем дело, у тебя нет шампанского?

— А как же твоя тренировка, Боб?

— Пошел ты!.. — раздраженно отбрил я.

Он вытащил из холодильника четвертьлитровую бутылку «Перье».

— Нравится тебе, Боб, или нет, но у меня, кроме как минеральной водой, ты ничем другим не напьешься… Не хочу, чтоб ты служил посмешищем…

Я не стал спорить. В бистро вошли молодые рабочие с завода. Узнав меня, они кинулись ко мне за автографом, протягивая для подписи что попало, вплоть до фотографий каких-то людей, которых я в жизни не увижу.

Их восхищение подействовало на меня благотворно. Силы вернулись, будто и не уходили. Я никого не боялся. Голдейн мог выставить против меня этого хваленого Петручи — я был уверен, что одержу победу.

Когда ребята разошлись, Жереми завел со мной доверительный разговор.

— Что-нибудь не так, парень?

Я не спешил с ответом. Наконец взглянул на бывшего чемпиона мира, на эту невероятную физиономию… Его голова не что иное, как зарубцевавшаяся рана… Я б не пережил, доведись мне такое демонстрировать современникам. Однако запасной головы у Жереми не было.

— Ты был на двух моих последних матчах?

— Ты же знаешь, Боб, я не пропускаю ни одной встречи во Дворце.

— Тогда я хотел бы задать тебе один вопрос…

Его маленькие, как запятые, глазки странно блеснули. Нечто подобное я увидел сегодня во взгляде Бодони.

— Что ты думаешь обо мне, Жереми, только честно?

Наверное, я слишком неожиданно выдал свой вопрос. Для этих бывших чемпионов надо подготавливать вопрос, как жидкую кашку для беззубого старика. У них мозгов совсем не осталось.

— Как это, Боб, что я думаю о тебе?

— Ну, разумеется, в профессиональном плане.

Он, похоже, снова растерялся.

— Но…

— Да говори же! Я прошу у тебя правды, понимаешь? Если б я хотел, чтоб меня погладили по головке, я б прощупал журналиста из «Франс-Суар»!

Этот язык ему легче было понимать.

Он провел своей бледной опухшей рукой по помятому лицу. По-моему, Боб, ты слегка тяжелеешь…

— Мой вес не увеличился, наоборот, на последнем взвешивании у меня было на 64 грамма меньше, чем на предыдущем, причем я даже не сбрасывал.

Он вздохнул.

— Не от жира ты тяжелеешь, Боб, а от…

— Ну говори же! — пробормотал я сквозь зубы.

— От возраста!

Он поскреб свою убогую шевелюру, напоминающую плесень.

Я повторил, оторопев:

— От возраста…

— Да, парень… И прыгая через веревочку, тебе его не убавить. Я знаю, что говорю, потому и сказал тебе об этом. Взгляни-ка на мою физиономию. Уж, наверное, не разбрасывая розовые лепестки по случаю праздника «тела господня» я ее оформил таким образом, а?

Я улыбнулся.

— Да уж наверное…

— Я тоже, Боб, не хотел уходить. Мне тоже казалось, что у меня есть еще два года… Каждый думает, что у него есть впереди еще два года… А потом, однажды вечером, ты понимаешь, вдруг понимаешь, что на самом деле на два года опоздал, улавливаешь?

— Именно это и происходит со мной?

— Нет, что касается тебя, ты просто вышел на финишную прямую, но постарайся вовремя завершить дистанцию… Если б я был твоим менеджером, я б устроил еще парочку матчей ради денег, чтоб побольше подзаработать, и вернул бы тебе свободу…

Такое совпадение с точкой зрения Бодони меня поразило.

— Ах так?!

— Да, Боб. Потому что очень скоро начнутся передряги… Ты и понять не успеешь, что с тобой происходит, как в голове зазвенят колокольчики… Послушай, а насчет славы я тебе скажу… В свое время мое имя вовсю красовалось на всех газетных страницах… Это, конечно, приятно, но длится недолго. В любом случае, Боб, про тебя быстро забудут. Но только если ты заартачишься, если захочешь пройти весь путь под гору, тогда никто и не вспомнит, что ты был королем на ринге. Тебя будут считать жалкой тряпкой, понимаешь? Теперь тебе надо устроиться, обзавестись делом… В сущности, бокс — не профессия. Это вроде как золотоносная жила: если кулаки у тебя что надо, докопаешься до самородков, а если нет — окажется пустой. Найдешь самородки — мы-то с тобой до них докопались — собирай и заводи дело…

Опять он о том же. У меня было впечатление, что он, пожалуй, куда больше гордится своим солидным кафе, чем бывшим званием чемпиона. Мы, боксеры, — выходцы из простого народа. Благородное Искусство — искусство пролетариев. Другие там занимаются греблей, верховой ездой или теннисом… Несмотря на наши имена, написанные огненными буквами, несмотря на восторженные крики толпы, мы всю жизнь сохраняем уважение к первостепенным ценностям, таким, как торговый капитал.

Расстаться с боксом! Все бросить! Завести дело! Словно со мной заговорили вдруг на незнакомом языке! Я догадывался, что разговоры ведутся не только в кругу моих близких. И зрители должно быть, поговаривают о том же… Боб Тражо выдыхается… Боб Тражо уже не тот, что прежде…

В некотором смысле пресса была ко мне великодушна. Разумеется, встречались выражения вроде «менее убедительно», «более осторожный, чем обычно» и т. д.

Итак, я могу не раздумывая довериться Бодони до конца.

— Скажи-ка, Жереми, ты знаешь Петручи?

Он с серьезным видом кивнул.

— Факт, я видел, как он выиграл у Пепе Испанца в начале года в Милане. Я был там из-за жены — она у меня итальянка…

— Думаешь, мне стоит с ним встретиться?..

Входили люди, узнавая нас, подталкивали друг друга локтем и смотрели с почтением и восторгом. Жереми понизил голос.

— Этого парня лучше не трогай — настоящий динамит! Таких резких ударов, как у него, я никогда не видел, Боб…

— Знаю, мне говорили…

— Да, но ты не можешь себе представить… Вот противник прижал его в угол, проводит сильнейшую серию. И вдруг, непонятно как, Петручи наносит удар правой в печень… И противник извивается на полу, как вытащенный из воды угорь…

— Ладно, а теперь… Скажи мне…

Жереми снял свои толстые смешные очки и протер стекла.

— Эй, Боб, ты вроде как берешь у меня интервью, да еще непростое?

— Тебе это неприятно?

— Вовсе нет, но ты, по-моему, сегодня какой-то странный.

— Будешь странным, если тебе объявят, что ты годишься теперь только на то, чтоб сидеть в шлепанцах да почитывать журнал «Французский охотник», скажешь, нет?

— В таком случае…

— Что ты думаешь о крошке Андриксе?

Он снова надел очки.

— Ах, вот где отличный боксер, Боб!

— Ты веришь в него?

— На все сто. Он, если не будет дураком, очень скоро сколотит состояние.

— Думаешь, он покрепче меня?

— О, нет!..

Слышать это — бальзам для моего раненого самолюбия.

— Он не крепче, но быстрее. И резче в атаке…

Теперь я был вполне осведомлен. Знал, что думает общественность о моих конкурентах и… обо мне самом.

— Спасибо, Жереми…

Я схватил стакан с водой. Со дна весело поднимались пузырьки. Хватит с меня минеральной!.. В конце концов, в моем прощании с боксом есть свои прелести. Уже по меньшей мере лет десять, как я мечтаю слопать цыпленка, приготовленного в вине!

Боксер по-прежнему не шевелился.

— …Три!.. — отрывисто произнес рефери.

Я вернулся домой в Монфор-л’Амори за рулем своего английского кроваво-красного автомобиля с открывающимся верхом. Я ненавижу этот цвет, но на таком выборе настоял Бодони. Поскольку Катрин, разумеется, разделяла мои чувства, он изложил ей свою замечательную теорию.

— Дети мои, в нашем обществе существуют так называемые условности. В соответствии с ними преуспевшие боксеры безвкусно одеваются и разъезжают в немыслимых автомобилях, придется через это пройти — надо уважить публику…

Мы сдались…

Я испытывал необходимость поскорей увидеть Кати. Как наказанный в классе школьник торопится домой, чтобы выплакаться на груди у матери. Но Катрин, в сущности, и была мне немножко мамой…