В плену у мертвецов - Эдуард Лимонов

ЭДУАРД ЛИМОНОВ

В ПЛЕНУ У МЕРТВЕЦОВ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

…мой будущий Иуда, один из двух моих Иуд, оказался сидящим сразу за мной. Так мы с ним познакомились. Он сразу щегольнул отличным знанием моего творчества: «А почему Вы, Эдуард Вениаминович, написали стихотворение „Саратов“? Вы что бывали в Саратове?» – спросил он меня. Для того, чтобы прочесть стихотворение «Саратов» необходимо было получить в руки хотя бы единожды сборник стихов «Русское», изданный в штате Мичиган в 1979 году тиражом всего три тысячи экземпляров. Он читал, следовательно, этот редкий сборник. Тогда я не мог ответить ему ничего путного, пробормотал лишь что-то вроде… «Саратов? Ну поскольку это типично русский город…»

Теперь я могу ответить: «Из глубины времени я узрел будущее, Дима. 33 года тому назад (стихотворение написано в 1968 году) я узнал, что ты предашь меня в Саратове».

Когда за мною закрылась дверь в камеру №24 крепости Лефортово, 9 апреля, я вдруг припомнил концовку этого пророческого, как оказалось, стихотворения, и похолодел от ужаса...

САРАТОВПрошедший снег над городом СаратовБыл бел и чуден. мокр и матовИ покрывал он деревянные домаВот в это время я сошёл с умаВот в это время с книгой испещрённойВ снегах затерянный. самим собой польщённыйЯ зябко вянул. в книгу мысли дулСаратов город же взлетел-вспорхнулАх город-город. подлинный СаратовТы полон был дымков и ароматовИ все под вечер заняли местаК обеденным столам прильнула простотаА мудрость на горе в избушке белойСидела тихо и в окно смотрелаВ моём лице отображался светИ понял я. надежды больше нетИ будут жить мужчины. дети. лицаБольные все. не город а больницаИ каждый жёлт и каждый полустёртненужен и бессмыслен. вял. не гордЛишь для себя и пропитаньябегут безумные нелепые созданьянастроивши машин железныхи всяких домов бесполезныхи длинный в Волге пароходкакой бессмысленный уродгудит и плачет. Фабрика слепаяглядит на мир узоры выполняясвоим огромным дымовым хвостоми всё воняет и всё грязь кругоми белый снег не укрощёнпротест мельчайший запрещёни только вечером из чашкипить будут водку замарашкии сменят все рабочий свой костюмно не сменить им свой нехитрый умИ никогда их бедное устройствоне воспитает в них иное свойствопротив сей жизни мрачной бунтоватьчтобы никто не мог распределятьих труд и время их «свободное»их мало сбросит бремя то народноеИ я один на город весь Саратов– так думал он – а снег всё падал матов– Зачем же те далёкие прадедыне одержали нужной всем победыи не отвоевали юг для жизнинаверно трусы были. Кровь что брызнети потому юг у других народовА мы живём – потомки тех уродовОтверженные все на север подалисьи тайно стали жить… и дожились…Так думал я и тёплые виденьяпленив моё огромное сомненьев Италию на юги увелии показали этот край землиДеревия над морем расцветаяи тонкий аромат распространяяИ люди босиком там ходятИны купаются. иные рыбу удятКто хочет умирать – тот умираети торговать никто не запрещаетВ широкополой шляпе проходитьи тут же на песке кого любитьСпокойно на жаре едят лимоны(они собой заполнили все склоны)и открываешь в нужном месте ножотрезал. ешь и денег не кладёшьА спать ты ночью можешь и без домаи не нужны огромные хоромыи шуба не нужна от царских плечи просто на землю можешь смело лечьи спи себе. и ихо государствотебе не станет наносить удар свойКонечно та Италия былаИталия отлична пожилойОна. совсем другой страной быласовсем другой странойЯ образ тот был вытерпеть не в силахКогда метель меня совсем знобилаи задувала в белое лицоНет не уйти туда – везде кольцоУмру я здесь в Саратове в итогене помышляет здесь никто о БогеВедь Бог велит пустить куда хочуЛишь как умру – тогда и полечуМеня народ сжимает – не уйдёшь!Народ! Народ! – я более хорошчем ты. И я на юге жить достоин!Но держат все – старик, дурак и воинВсе слабые за сильного держалисьи никогда их пальцы не разжалисьи сильный был в Саратове замучена после смерти тщательно изучен

БУКВА "К"

Если предположить, что я нахожусь в здравом уме, то сегодня 18 сентября 2001 года, где-то на полпути от одиннадцати до двенадцати часов дня. Зовут меня Савенко Эдуард Вениаминович. Нахожусь я в камере номер тридцать два следственного изолятора ФСБ России, в крепости Лефортово. Сижу на шконке, спиной к окну, на синем тюремном одеяле. Справа от меня лежит чеченский боевик Алхазуров Асланбек и читает книгу. Слева от меня лежит зэка Ихтиандр и спит. Прямо передо мной – дверь камеры. Над дверью висят на резинке восемь носок и одно вафельное полотенце. Вчера, раздевшись до трусов и представляя из себя неэстетичное зрелище, зэк Ихтиандр стирал, хлюпая водой, эти предметы, ныне висящие над дверью.

Меня перевели в эту грязную хату четыре дня назад, из чистенькой хаты. Чтобы было не противно моему взору, я очистил стену, в которой дверь, от трупов комаров и мух, в изобилии расплющенных на ней. Я также снял трупы и пятна со стены над умывальником, препоручив очистку оставшихся грязными стен моим сокамерникам. Но за два дня они не подвигли себя на подвиг. По-видимому им всё равно. Нижняя часть стен нашей камеры была когда-то окрашена зелёной масляной краской, краска облупилась, зэка истёрли её спинами, коленями и руками, вовсю дышали на неё и дымили, посему, пятнистая и облупленная, она имеет неприглядный вид. Верхняя часть нашей камеры была когда-то окрашена белой извёсткой, именно с извёстки я счищал трупы насекомых. Пятнистая и несвежая верхняя часть камеры, – как стены загаженного сортира также имеет неприглядный вид. В наилучшем состоянии яркий, цвета эрзац-кофе с молоком цементный пол нашей хаты. Он даже лоснится.

Зэк Ихтиандр задал тон нашей камере – грязная, захламленная пластиковыми бутылками, банками из-под майонеза, газетами, она похожа на жилище каких-нибудь сезонных рабочих мексиканцев, спящих вповалку, как придётся и где придётся. Озабоченные лишь тем, чтобы скопить немного денег и убраться в родную страну, эмигранты не следят за жилищем. Зэку Ихтиандру 31 год, он высок, дик лицом и причёской прямо стоящей надо лбом, животаст, циничен в высказываниях, и неряшлив, несмотря на то, что постоянно связан с водой, хлюпает ею и переливает. Короче, бордель в камере – его рук дело, поскольку боевик Асланбек худ, рыж, компактен, не производит никаких действий за исключением курения, подмывания и молитв. Боевик Асланбек лаконичен в своих проявлениях. Такое впечатление, что брус воздуха, имеющий платформой его шконку, подымается вверх на пару метров и твердый, хотя и прозрачный, решительно отделяет его от камеры и от нас. В этом параллелепипеде и живёт Асланбек как пчела, попавшая в далёкую прибалтийскую смолу тысячелетия назад.

Я разумно называю Лефортово Бастилией. Воздвигнутая примерно в то же время, когда Бастилия была разрушена в Париже, военная тюрьма Лефортово, тот её корпус, в котором помещается собственно тюрьма, выполнена буквой "К".

В высоком конце верхнего отростка буквы и помещается камера тридцать два. В месте, где сходятся все три части буквы "К", под атлантами, держащими на себе массивное сложное сооружение окна, находится обширный пульт. За ним и округ него сидят наши Zoldaten, как я их коротко называю, чтобы не давать себе труда разбираться в их разнокалиберных звёздочках, и управляют как дирижёры всем нашим спектаклем. Буква "К" вздымается вверх на четыре этажа. Железные мостики сопровождают очертания буквы "К", придавая нашей и без того странной тюрьме характер корабля. Мы – «Титаник», не затонувший, к сожалению, в 1991 году, когда ему следовало затонуть со всем старым советским миром. Бастилия-Титаник осталась в живых, и среди её узников сижу я – новый маркиз де Сад. Мало кому известно, что ещё одиннадцатого июля 1789 года маркиз, крича из окна Бастилии, подстрекал собравшихся внизу ремесленников и буржуа Сент-Антуанского предместья к нападению на тюрьму. «Нас убивают здесь!» – кричал де Сад. В результате его в тот же день увезли из Бастилии. Он успел лишь спрятать в стене крепости рукопись «Ста двадцати дней Содома». Рукопись была найдена только в двадцатом веке, а маркизу в его 18-ом пришлось заново переписать «120 дней». Бастилию восставший народ взял 14 июля, когда в стенах её содержались всего семь узников.

Сколько узников в букве "К"? Лучший тюремный архитектор своего времени немка Катерина соорудила для нас эту букву "К", будь она проклята. Сколько нас тут?

Лефортово – молчаливая, тихая тюрьма. В ней, невидимые для глаз заключённого Савенко передвигаются в баню, на прогулки, к адвокатам, к следователям и в суд – другие заключённые. Сколько нас здесь на четырёх этажах, мы не знаем. Нас усиленно прячут друг от друга. Сидим мы по двое, по трое в каменных мешках-пеналах, соседей нам меняют раз в несколько месяцев. Когда выводят, то наши стражники издают трескающие звуки, сжимая в руке металлический кругляш с мембраной, – предупреждают «ведём государственного преступника!» Вторым способом оповещения служит стучание по полым трубам – обрезки их прикреплены к стенам у каждой двери и вдоль коридоров. По пути следования есть деревянные чуланы – мешки, в которые в случае появления встречного зека нас прячут. Но подсчитать нас нам всё-таки можно. Нас нам. На крыше крепости имеются прогулочные камеры, покрытые сверху решёткой и сеткой – этакие зинданы, числом пятнадцать. Если предположить, что 15 прогулочных двориков заключают в себе за каждый час прогулки, предположим, каждый по два заключённых, то в пятнадцати находятся 30 заключённых. Прогулки начинаются около восьми и никогда не длятся дольше 12 часов. За это время (так как, чтобы привести и отвести пятнадцать контингентов зека, требуется время, нас поднимают на двух лифтах) через прогулочные дворики проходят три смены заключённых. Следовательно 30 х 3 = 90 зека. Из опыта проживания последовательно с пятью сокамерниками могу свидетельствовать: на прогулки ходит едва ли один из трёх заключённых. Из пяти моих сокамерников только один, первый, подсаженный ко мне информатор сука Лёха, постоянно ходил на прогулку, остальные предпочитали спать.