Львиная грива - Артур Дойл

Артур Конан Дойль

Львиная грива

Советской молодежи хорошо знакомо имя английского писателя Артура Конан-Дойля (1859–1930). Он был неплохим поэтом, довольно известным драматургом, прекрасным публицистом, изобретательным фантастом, но тем не менее с его именем мы всегда связываем иное.

В детстве мы с волнением следили за приключениями «короля сыщиков» Шерлока Холмса, замирали, узнавая о грозившей ему опасности, и радовались удачной развязке тайны. Став постарше, мы начинали видеть за историями раскрытия преступлений жизнь буржуазной Англии на рубеже нынешнего века, картину разложении общества, в котором царят деньги, подлость, ложь. Может быть, даже против желания автора его герой срывал маску с буржуазной добропорядочности, ханжеской морали, обнажая язвы капиталистического общества, подчеркивая закономерность и типичность преступности. Будучи буржуазным писателем, Конан-Дойль не осуждал, он лишь констатировал, и поэтому не следует искать в его рассказах методов лечения этих язв. Однако захватывающая интрига, отличный образный язык многих рассказов о Шердоке Холмсе обусловили долгую жизнь книгам Конан-Дойля.

Большинство рассказов о Шерлоке Холмсе известны нашим читателям, но есть еще и истории, до сих пор не переведенные на русский язык. Одним из таких рассказов является «Львиная грива», с которым мы предлагаем познакомиться читателям «Смены».

Мой дом стоит на южном склоне одного из меловых холмов в Южной Англии, и оттуда открывается великолепный вид на Канал. В этом месте берег состоит из скал, с которых можно спуститься лишь по длинной, извилистой тропинке, крутой и скользкой. У подножия почти на 100 ярдов в длину раскинулось каменистое, покрытое галькой пространство, которое даже во время прилива не скрывалось под водой. Многочисленные излучины и впадины служили прекрасными бассейнами для плавания и во время прилива наполнялись свежей водой. Этот великолепный пляж тянулся в обе стороны на протяжении нескольких миль, и лишь в одном месте его прерывала небольшая бухта с расположившимся в ней небольшим городком Фулвортом.

Мой домик стоял в уединенном месте. Я, старушка экономка и пчелы безраздельно царили в этих владениях. На расстоянии полумили от нас, в большом поместье Гэйблс, находилась известная школа Гарольда Стэкхэрста, в которой несколько десятков молодых людей под руководством педагогов проходили подготовку и различным специальностям. Сам Стэкхэрст, всесторонне развитый ученый, в дни молодости был известным гребцом в университетской команде. С первого же дня своего прибытия на побережье я подружился с ним, и он был единственным человеком, с которым меня связывали взаимоотношения, дававшие право посещать друг друга по вечерам без предварительного предупреждения.

Cтранно то, что самое непонятное и необычное в моей долгой карьере криминалиста дело произошло лишь тогда, когда я уже оставил это занятие. И случилось это чуть ли не у самых дверей моего дома.

Я жил в маленьком коттедже в Сэссэксе и наслаждался спокойной жизнью на лоне природы, о чем так часто мечтал в течение многих лет, проведенных мною в неприветливой атмосфере Лондона. Ватсон почти исчез из поля моего зрения. Я виделся с ним лишь изредка, во время случайных уик-эндов. Поэтому я должен стать собственным хроникером. О, будь он со мной, какой рассказ он сумел бы написать об этой удивительной истории и о том триумфе, который я одержал, несмотря на все трудности. И все же о происшедшем мне придется рассказать самому и в простых словах описать каждый шаг на том тяжелом пути, по которому я шел к развязке тайны «Львиной гривы».

В конце июля 1907 года на побережье разыгрался сильный шторм; ветер, дувший с Канала, так высоко вздыбливал волны, что они докатывались до подножия скал, а отходя, оставляли многочисленные лагуны. В то утро, с которого я начинаю свой рассказ, ветер уже успокоился и природа казалась свежей и вымытой. Работать в такую великолепную погоду не хотелось, и поэтому, желая подышать свежим воздухом, я еще до завтрака решил отправиться на прогулку. Идя вдоль скал по тропинке. которая вела и крутому спуску на пляж, я вдруг услышал, что кто-то меня зовет. Это оказался Гарольд Стэкхэрст, который весело приветствовал меня, помахивая рукой:

— Какое утро, мистер Холмс! Я хотел зайти за вами.

— Вижу, что вы собираетесь поплавать!

— Вы, как всегда, необычайно проницательны, — рассмеялся Стэкхэрст, ударив рукой по оттопыренному карману. — Да, Макферсон уже спозаранку отправился на пляж, и я думаю, что еще его застану.

Магистр естественных наук Фитцрой Макферсон был интересным, хорошо сложенным молодым человеком. Но болезнь сердца на почве ревматизма отравляла все его существование. И все же, будучи прирожденным спортсменом, он всегда шел впереди всех по тем видам спорта, которые не требовали большого физического напряжения. Он плавал в море зимой и летом, а так как и я являюсь неплохим пловцом, то мы часто купались вместе.

И вдруг мы увидели Макферсона. Его голова показалась над краем скалы в том месте, где кончалась тропинка. Потом он сам представ перед нами во весь рост, и мы заметили, что он шатается, как пьяный. Внезапно он вскинул руки вверх и со страшным воплем плашмя рухнул на землю. Мы со Стэкхэрстом подбежали к нему (разделявшее нас расстояние было не менее 50 ярдов) и перевернули его на спину. Не было сомнения: он был в агонии. Об этом говорили неподвижные, ввалившиеся глаза и мертвенно-бледные щеки. На секунду искра жизни оживила его лицо, и он попытался произнести два или три слова, как бы желая нас о чем-то предостеречь. Он пробормотал несколько нечленораздельных звуков, и мне показалось, что последние слова, которые сорвались с его губ, были: «Львиная грива…» Это была совершенная бессмыслица, но именно так я понял его. Затем Макферсон приподнялся, протянул руки вперед и повалился на бок. Он был мертв.

Эта ужасная сцена совершенно парализовала моего приятеля, но, само собою разумеется, я напряг все свое внимание. Было совершенно ясно, что мы являемся свидетелями из ряда вон выходящего случая. На Макферсоне был накинут непромокаемый плащ, брюки и незашнурованные полотняные туфли. Когда он упал, плащ соскользнул и обнажил его спину, В ужасе мы смотрели на нее. Вся она была покрыта темно-красными рубцами, как бы исхлестанная плеткой из тонкой проволоки. Орудие, примененное для этой ужасной пытки, было, видимо, очень гибким, потому что воспаленные полосы охватывали даже плечи и ребра. Из губы, прикушенной в приступе боли, стенала на подбородок струйка крови. Искаженное лицо говорило о том, что страдания молодого человека были ужасны.

Когда я, преклонив колени, склонился над трупом, а Стэкхэрст стоял рядом, на нас вдруг упала тень, и мы увидели подходившего Яна Мэрдока, преподавателя математики в школе Стэкхэрста. Это был высокий, худой, темноволосый человек, нелюдимый, молчаливый и ни с нем не друживший. Казалось, что он постоянно пребывает в далеком, отвлеченном мире цифр и формул и ничто не связывает его с обыденной жизнью. Студенты считали его чудаком и сделали бы его своим козлом отпущения, если бы в его жилах не текла иная кровь, о чем свидетельствовали не только его черные, как уголь, глаза и смуглое лицо, но также и вспышки гнева, очень похожие на приступы бешенства. Однажды, рассердившись на маленькую собачку Макферсона, он схватил несчастное животное и с силой кинул в застекленное окно; Стэкхэрст, несомненно, уволил бы его, если бы Мэрдок не был отличным педагогом. Таким был тот странный человек, который приблизился к нам. Казалось, он был до глубины души потрясен зрелищем, открывшимся ему, хотя, судя по случаю с собакой, между ним и покойником большой симпатии не существовало.

— Бедняга, бедняга! Что я могу сделать? Чем я могу помочь?

— Вы были вместе с ним? Не можете ли вы сказать нам. что именно произошло?

— Нет-нет! Я сегодня утром опоздал. Я вообще не был на пляже. Я пришел прямо из Гэйблса. Чем я могу помочь?

— Идите быстрее на пост в Фулворт. Немедленно сообщите о происшедшем.

Не сказав ни слова, он помчался со всех ног; я принялся за расследование, а Стэкхэрст, потрясенный, остался возле тела.

Прежде всего я проверил, кто находился на пляже. С вершины холма можно было охватить взглядом все расстилавшееся передо мною пространство. Пляж был совершенно пуст, и лишь далеко-далеко виднелись два или три темных силуэта, направлявшиеся в деревню Фулворт. Отметив это, я медленно сошел вниз по дорожке. Грунт был глинистый или мергельный с примесью мела, и повсюду виднелись отпечатки одних и тех же следов, которые вели вверх и вниз по тропинке. Никто, кроме Фитцроя, сегодня утром здесь не проходил. В одном месте я заметил отпечатки ладони, пальцы которой были обращены по направлению и вершине холма. Это могло означать лишь то, что, карабкаясь вверх, бедняга Макферсон упал. Несколько круглых углублении говорило о том, что он несколько раз падал на колени. У подножия тропинки после отлива образовалась лагуна. Здесь Макферсон, видимо, раздевался, потому что на камне лежало его полотенце. Оно было совершенно сухим, из чего можно было сделать вывод, что несчастный молодой человек вовсе не входил в воду. Внимательно осматривая каменистый пляж возле лагуны, я нескольио раз наткнулся на островки песка, на которых виднелись следы его полотняных туфель и босых ног. Это свидетельствовало о том, что Макферсон уже готовился войти в воду, но, судя по полотенцу, он этого не сделал.