Смерть женщины №3 - Роман Федоров

Смерть женщины №3

Роман Федоров

Дизайнер обложки Роман Федоров

© Роман Федоров, 2017

© Роман Федоров, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4485-2483-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Эхо в тебе

Предисловие

Когда то звезд на небе не было… Человеку не дано понять всей глубины их смысла и существования. Есть множество легенд, которые стремятся поведать нам о рождении этих небесных светил. Моя версия, наверное, не самая правдоподобная и может даже где то повторяется, но уверяю вас, для себя я открыл ее впервые.

Звезды – это обиды, которые мы причинили самым любимым и дорогим для нас людям. И чем ярче звезда, тем больнее обида. Ярче всего жгут обиды причиненные, казалось бы, не нарочно, не подумав. Такие звезды, как путеводные, как указатель. Они пытаются докричаться до людей, заставить их подумать и оглянуться. Но люди, что воробьи – маленькие, глупые и слепые. Они не смотрят в небо и не слышат этот крик. А звезды вопят, и скулы им сводит от досады и обиды… всем на них наплевать.

Бывает, про их существование просто напрочь забывают. Живут себе, не думая и все казалось бы хорошо, но не дает что-то ночью покоя. Когда долго лежишь и не можешь уснуть. Думаешь о чем-то, и мыслями выжигает нёбо. И становится так светло в комнате… это звезды, звезды людей ушедших, и тех которые еще рядом, которые еще терпят, но также само могут уйти.

Ушедшие в ночь, все кого мы любили и любим, они там, смотрят на нас и плачут. И только Луна всем нам Бог и судья, и только мы виновны в том, что делаем.

Звезда может уйти за тучи, но рано или поздно, она выйдет, вернется. А погасить ее невозможно. Сама по себе она, конечно же, может погаснуть, но только тогда, когда раненый обидой человек… умрет. Но и после смерти некоторые обиды живут, и язвенными ранами покрывают небо.

Ты можешь накрыть звезду собой…

Бывает состояние, когда ищешь тишину, что бы проблеваться, что бы тебя никто не слышал и не видел. Вставить два пальца в рот и освободить все, что тебя травит, вывернуть всю кишечную боль наружу. Но когда кто-то стоит рядом под дверью, то делать это крайне неприятно. Стесняешься, боишься. Боишься, что кто-то просто услышит и попытается чем-то помочь тебе. Хорошо, если пройдет мимо, но, все же… попытавшись помочь, этот человек сам тонет в твоей кишечной боли, доставляя только больше страданий и себе и тебе. И только один человек сможет выслушать все это, не боясь вымазаться, еще и тебя вытереть. Такой человек появляется раз в жизни, прозевав его, или просто зайдя не в ту дверь, ты теряешь все. И остаешься навеки на коленях и в слезах, перед глубокой, почти бездонной дырой в кафеле, наполненной человеческой болью и отчаянием.

Этот человек чувствуется сразу, ваши дороги обязательно пересекаются, главное – не бояться проложить новую тропинку, напрямую друг к другу. Потерять такого человека, равносильно потере самого себя и своей жизни. Таким как могло бы стать оно уже никогда не станет, никогда уже не будет так хорошо, как было хорошо впервые в жизни. Человек, сделавший тебя впервые по-настоящему счастливым, уходя, уносит это счастье с собой…

«Такие мрачные и пропитые облака. А я все равно их вижу…» – подумал он, подкурив сигарету. Но все же что-то тянуло его к небу ночного города. С балкона он вернулся обратно в комнату. Так и не докурив, бросил бычок на старое кожаное кресло. Это была далеко не первая и может даже не последняя сигарета. Все ее предшественницы лениво и грязно в виде окурков толпились повсюду в этой обители отчаяния. Как икона в этом храме сияла на столе початая бутылка шампанского. Рядом стояли две тарелки, столовые приборы и в таких же окурках, как и кресло, остывшая индейка.

Больше он не выронил ни слова. Все что мог он уже сказал тремя часами ранее. Теперь ему просто сушило горло. Лицо сжалось в одну единую гримасу, и было сложно уловить в ней хоть какую-то эмоцию. В остальном все было по старому: те же ребра светящиеся сквозь рубашку и те же холодные до оцепенения руки. Так же немо, как и всегда, где-то далеко играла музыка. За почти фанерными стенами опять, и в который раз за день, ссорились соседи. Очень милые, но очень несчастные. Нет, не только они… я обо всех людях.

Когда ты на краю о смысле как то не очень думается. Вся логическая цепочка бытия рушится, так же, как и нелогичность ее существования.

Ночь уже близилась к утру. Часы, минуты, моменты… все слилось в единую какофонию. На фоне всего этого только глухая музыка из-за стен оставалась более или менее отчетливой.

Он медленно и очень аккуратно сдирал этикетку с бутылки водки. Она непонятно зачем стояла в холодильнике уже не первый месяц. Жадно поглядывая на плескающуюся внутри жидкость, он содрал чуть больше чем половину этой лживой бумажонки, а все остальное вместе с полной, закрученной бутылкой сквозь стекло улетело в окно. Мимолетный грохот и

звон стекла заполнил комнату. Секунда, две… опять тихо. Кому то это могло бы показаться моментом полной внутренней свободы, когда тело дрожит от удара но душе глубоко все равно, ибо она уже разучилась что-либо чувствовать. Как знать, о чем думал человек в этот момент. Может именно об этом, а может просто о старом прожженном кресле. Точно этого сказать нельзя. Он просто шел, и шаг его ставал тем увереннее, чем ближе он подходил к своей старой серой шкатулке. Там он хранил все самое ценное. Все, что было накоплено за недолгую жизнь на земном прахе. Немного порывшись в недрах своей сокровищницы, он добыл из нее старую ручку. Обычную шариковую ручку. Все надписи на ней были уже давно стерты. То ли нарочно, то ли просто беспощадно убиты временем и силой трения. Силами наполнен мир и силами он движим – одна из вредных мыслей возникающая в больном мозгу. От чего может болеть мозг? От тех же заразных мыслей и тех же недоеденных косточек старых и несбывшихся мечтаний. О чем можно мечтать сидя на краю пропасти? Думаю ответ известен только тем, кто уже внизу… О чем можно мечтать сидя на подоконнике открытого окна, свесив ноги наружу? Спросите у него. Он сидит и что-то с хрустом выводит на куске этикетки. Отдельные буквы медленно перебегают в слова, а те стекаются в короткие предложения. И целой вечности было бы мало, чтобы описать ту слезинку напряжения в уголке его глаза. Она, казалось, была идеальная. Все цвета радуги переливались на ее поверхности. Но как жаль, ее мог увидеть только лишь сам создатель. Но ему сейчас было не до этого – водочная этикетка пленила его разум.

Он бы мог писать и писать, и его слова, уж поверьте, нашли бы своего адресата, но, этот убогий листочек так глупо и внезапно закончился, что сам Чехов позавидовал бы. Черная сажа ручки плотно заполнила текстом все поле баталии. Дрожащие руки медленно отложили плод страданий в сторону, а глаза сами собой поднялись в небо. Его всего трясло…

Было еще темно, но утренний морозец уже плотно ложился на землю. Он забрал этикетку и пошел обратно в сторону комнаты с балконом. Словно опасаясь что-то забыть, он шел, и все время нашептывал себе под нос, какие-то слова. Они звучали глухой молитвой, молитвеннее них была разве что та музыка, которая еще доносилась через фанерные стены дома.

Его уже не удивляли бесы в голове. Босые ноги все шлепали и шлепали паркетом к своей цели. Следами окурков и пыли он пришел к балкону. Понятия не имею, чем его не устроило большое окно с подоконником, где он сидел ранее. Может он хотел быть ближе к звездам…

А тучи все никак не сходили…

Они налезли повсюду, и заполнили собой все видимое пространство. Он посмотрел в небо. Шепот снова разорвал плотную спайку его губ. Шаг, шаг, еще один…

Он умел… он видел звезды сквозь тучи…

Прости меня, я опять закурил.

Безумно тебя лю…»

но ты обязательно сгоришь

Все идет в одно место: все произошло из праха и все возвратится в прах. (Еккл.3:20)

Он продал все, что у него было, вернее все, что осталось. Все что у него было, он потерял чуть раньше. Просто жизнь без нее теряла всякий смысл. Солнце путалось в ее волосах, а губы горели от его лучей. Она никогда не прикрывала ноги. Знала, что они ему безумно нравятся, но знала ли, что почти каждую ночь, когда есть такая возможность, он смотрит на них как маньяк, пока не падает от бессилия? Знала ли она, что по ночам он не спит от страха… потерять ее. Конечно же, она все знала. И ценила его, он был для нее всем. Как и она для него…

жизни часто встречаются многоточия, бывают, и запятые. Но, чаще всего, мы видим точки. Маленькие и чуть больше. Как родинки… как будто капли шоколада, упавшие с неба на ее молочное тело. Волосы были, к сожалению не съедобными, но ними можно было любоваться часами без малейшего перерыва. Перебирать их, мять, чувствовать, как их запах щекочет все клапаны сердца. А губы… их дико хотелось съесть, но еще больше хотелось поместить на картину да Винчи. Стать на минуту создателем, и сотворить Еву по ее образу… добавить в слово «ее» еще одну букву «е»… странные желания, странные многоточия, еще более странный он. Он любил свою жизнь… точнее ее… она была его жизнью.