За северным ветром - Анатолий Ехалов

За северным ветром

О земле, о воле и крестьянской доле. Не скучные беседы с хранителями русских деревень

Анатолий Ехалов

© Анатолий Ехалов, 2017

ISBN 978-5-4483-9322-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЗА СЕВЕРНЫМ ВЕТРОМ

Нескучные беседы о земле, о воле и

крестьянской доле с Геннадием Горбуновым,

человеком, который гармонизирует деревенский мир

По Увалам на Восток

Более унылой осенней поры я, кажется, не помнил. На стареньком, громыхающем кузовом грузовичке пересекали мы в конце октября по отрогам Северных Увалов Вологодчину, пробираясь под самую застреху ее на северо-восток в Никольск.

Дорога была пустынна. Лишь изредка пролетал тяжело КамАЗ, груженный дачными срубами для Москвы, и снова тишина. Ни привычных для этой поры хлебных караванов, ни тракторов с трестой, ни машин с товарами для сельской глубинки.

Угрюмые, промокшие до мозга костей, разрушенные наполовину деревушки, в которых и жизни, казалось, уже не теплилось. И тяжелые хлеба по обочинам, не тронутые жаткой хлеба, куда ни кинь взгляд… Не хватало техники, не было горючего, запчастей… Да еще это небо, темным брюхом осевшее на пропитанную холодной влагой землю…

Унылая пора… Что впереди? Бескормица? Бесхлебье? Мор и глад? Конец тысячелетней России, конец бытия…

Но вот на склоне дня мелькнуло видение: на задворках деревеньки старушонка ручной косой валит овес. И что-то колыхнулось в душе, и я начинаю вслух размышлять том, что уныние – это один из смертных грехов.

Скоро сама дорога отвлекает нас от тягостных дум. Где-то уже в темноте за Рослятиным кончается асфальт (ох, уж эти коммунисты, не успели достроить каких-то двадцать-тридцать километров дороги на восток), и мы погружаемся в жидкое месиво грунтовки. Каким-то чудом машина продолжает двигаться, видимо, сама отыскивая колею, темень сгущается, и становится жутковато. Однако впереди мы обнаруживаем по огням таких же ночных бродяг и через полчаса пристраиваемся в хвост колонне леспромхозовских тягачей.

Под утро, измученные и грязные, мы выбираемся на асфальт и останавливаемся подремать.

…Кажется, прошло всего мгновенье, а уже серый рассвет нехотя растекается из-за лесных увалов. Сыро, промозгло… Надо ехать.

Какая благодать лететь километров этак под восемьдесят, чувствуя под колесами уверенную твердь! Светлеет горизонт, и на сердце светлеет.

Где-то за Подболотьем видим на дороге женщину, глухо закутанную в платок. Она несмело поднимает руку.

Перевозить двоих пассажиров в «газике» не положено, но что поделаешь – наверное не зря поднялась эта женщина в такую рань.

Мы ужимаемся в кабине, и пожилая женщина, стесняясь причиненного неудобства, сырости, которую она принесла в кабину, раскаянно молит простить ее, «непутевую».

– Сегодня в пять утра из дома вышла, вот все иду. Иззябла. Шесть машин прошло – ни одна не посадила.

– А куда идете в этакую непогоду? – спросил я.

– На богомолье, милые, иду, да ноги худые стали, не несут меня, грешную. Пятнадцать километров прошла, а еще до Аргунова семнадцать осталось. Не осилить, не успеть.

И она опять принялась извиняться.

– Вы лучше расскажите, кто Вы и зачем вам нужно такие муки принимать? – стали спрашивать мы.

Женщина оправила платок, посветлела лицом.

– Лежала я с одной женщиной в больнице, и рассказала она, что в их краях есть святое место – раньше церковь была, потом ее уничтожили, а люди все равно ходят и молятся. И такой силой чудотворной то место обладает, что многих излечивает от болезней неизлечимых, – она вздохнула, переменилась. – А наш-то Рослятинский край – безбожный, все, что было святого, порушено. Люди про Бога забыли, себя забыли. В грехе-то, прости Господи, как свиньи в грязи. Работать негде, да и невыгодно, не платят ничего.

А тут вот в Рослятино китайцев прислали, аж сто пятьдесят человек. Больницу строить. Китайцы работают, а свои без дела слоняются.

– Нельзя к вам в Рослятино китайцев, – сказал я. – С китайцами никто не может соревноваться. Китаец работает по двадцать часов, спит там, где работает, а еды ему на день – чашки риса хватит. Да и плодятся они, как саранча. Через десять лет ваш край из русского в китайский превратится.

– Ваша правда, – отвечала покорно женщина. Потом встрепенулась. – Наши мужики и так уж между собой говорят: «Будя вилами придется переколоть».

Прости меня, Господи, грешную… Рассказывать тошно. Вот я и решилась в Аргуново, на Бор идти, поклониться святым местам да у Бога прощения за всех попросить.

…Вскоре мы подъезжали к Аргунову. Машина взобралась на крутой угор, и взору открылась удивительная панорама. Неожиданно сквозь тяжеленные тучи прорвалось солнце, озарив холмы и долины. От всех деревень проселками, тропками, большим бетонным трактом стекались люди к небольшому холму с кладбищем и сосновым бором на вершине. Весь этот холм был заполнен такими вот старушками да редкими среди них стариками.

Радостно пестрели женские платки, слышно было пение псалмов, в центре толпы священник в праздничном облачении размахивал кадилом.

Мы простились сердечно с попутчицей, и она всем существом своим устремилась туда, где народ возносил молитву своему Творцу.

Я обратил внимание: на соседнем холме в Аргунове стояла большая, хорошо сохранившаяся церковь. Но не было у нее праздничного народа, а на крестах ее хрипло граяли вороны.

Я помнил историю этого места. Когда-то давно здесь стояла священная роща, и росла родовая сосна, которым поклонялись наши предки, не знавшие еще христианства. Потом рядом с ней выросла церковь.

Священники рассказывают, что лет триста с небольшим назад в местечке Борок Никольского уезда Вологодской губернии в сосновом бору, явилась на дереве икона Рождества Божией Матери. На месте явления её был сооружён храм, который, впоследствии, и был взорван. Но люди стали ходить к священной сосне.

Советская власть всевозможными способами боролась с продолжавшимся почитанием святого места на Борке возле аргуновской деревни Чернцово. В праздник Тихвинской иконы Божией Матери на всех дорогах, ведущих к Борку, патрули задерживали верующих, сажали в машины и отвозили в сельсовет.

На самом Борке, на соснах, устанавливали громкоговорители и включали музыку. Дорожку, по которой, по сложившейся традиции, на коленях богомольцы обходили вокруг разрушенной церкви, обливали мазутом.

Потом спилили сосну, взорвали пень этой гигантской сосны, щепки ее разнесло на десятки метров. Люди разобрали эти щепки и разнесли по домам. Говорят, они сохранили свои чудодейственные свойства до сих пор.

А что же Аргуново и окрестные деревни, как складывалась их судьба?

В советское время в деревне располагалось правление колхоза «Счастливый путь», были построены почта, клуб, столовая, механизированный парк, магазины, новая больница, новая школа, в церкви расположили хлебозавод и склады. В одном из экспроприированных купеческих домов расположили библиотеку, в другом оборудовали маслозавод. На окраине построен новый маслозавод, асфальтировали дороги.

Но тут грохнул девяносто первый. После развала СССР колхоз расформировали, маслозавод закрыли, колхозные земли запустели, хлебозавод закрыли, народ разъезжается кто куда.

С 1990 года весь Аргуновский край был практически уничтожен, как и большинство наших деревень, и по сей день оставляет жалкое зрелище…

Что же делать? Остается только уповать на помощь чудотворной иконы Божьей Матери. Хотя русская народная пословица говорит: «На Бога надейся, а сам не плошай!»

…Я рассказал своему напарнику эту историю, и мы долго молчали. Потом он философски заметил:

– Гитлер тоже думал, что он за две недели завоюет Россию.

– А Наполеон не предполагал, что закончит жизнь на острове Святой Елены, – подхватил я.

Товарищ прибавил газу. Разрушенная, униженная Россия лежала по сторонам. Но уже не было в душе прежнего уныния. До Никольска оставалось километров сорок. До Кич-Городка – 100, До Шарьи -160, до Великого Устюга – 220.

Амстердам – Кич-Городок

Про Кич-Городок скажу особо. Здесь когда-то делали лучшую в стране краковскую колбасу.

И сегодня городецкая колбаса не хуже прежней, хотя сельское хозяйство вместе с переработкой переживает не лучшие, мягко говоря, времена.

Более того, сам комбинат день ото дня перестраивался и модернизировался. Этот неожиданный подъем мясокомбината связывали с именем его директора, энергичной и предприимчивой женщины Нины Степановны Поповой.

О ее предприимчивости легенды ходят. Например, она умудрилась заключить контракт на поставку в Голландию коровьих шкур, которые наши несчастные крестьяне вынуждены были или сжигать, или в землю закапывать. А вот Голландия на наши шкуры клюнула, причем договор был составлен так, что голландцы опрометчиво обязались взять эти шкуры самовывозом.