Дом за пустырем. - Ольга Онойко

…дом этот стоял всегда, сколько помнили себя белостенные высотки спального района; казалось, несчетные эшелоны лет закаменели в покое за рыжей твердью пустыря, так “всегда” поднимается холм или пролегает овраг. Некогда на месте высоток темнели ровесники старого дома, но глинисто-желтоватые, как сель, волны времени уже захлестнули их и унесли с собой… Те, сгинувшие, трехэтажки из красного кирпича строились когда-то городскими, - последний из них, соседствуя с правнуками, казался частью давно истлевшей деревни. Он побурел и осел, на его жестяную двускатную крышу капризный ветер нанес пыли, за годы обратившейся в землю; а той сумел прокормиться зеленый мох.

От новостроек дом был отгорожен широкой безжизненной плоскостью - и, подводя черту, вдали серела старая изгородь из сетки вроде той, что натягивают на остовы неуютных кроватей в детских лагерях и домах отдыха. Забором обнесли когда-то не дом, а пустырь, громадный, ровный и засыпанный щебнем; он будто бы предназначался для футбольного поля или колоссальной детской площадки. Новоселы сломали забор со своей стороны и возвели гаражи; но вместо того, чтобы поставить ракушки на пустыре, предпочли использовать для этой цели настоящую детскую площадку. Впрочем, она была ближе.

Уцелевший ряд сетки поднимался перед одиноким домом подобием колючей проволоки. Дальше взгляд летел над полуживым полем, мало чем отличным от пустыря, и встречал серый пригородный лес, чья опушка позавидовала бы зеленеющей мощи, что обступала дряхлый дом. Клены и ясени, старше, чем его бурый кирпич, поднялись громадными, едва ли не втрое выше приземистых стен; высокие купы акаций достигали крыши, и по весне цвели белыми и желтыми сугробами... Зимой, в просветах между облаками снега, осевшими на черные ветви, дом был виден весь, облезший и ветхий, ничуть не пугающий. Но летом деревья заслоняли его почти целиком; скрытый буйной грязноватой зеленью, в которой проглядывали куски темно-красной стены и бесцветных окон – дом был страшен.

И всякий волен был населять его предпочтенными призраками. В доме за пустырем жили привидения и наркоманы, бомжи, сатанисты и кикиморы. Говорили, что в одной из комнат на втором этаже, полных древнего мусора и тяжелой трухи, на бетонном полу кровью начертана пентаграмма, а в центре ее лежит кошачий скелет с перерубленными лапами и вынутым позвоночником. Оттого, что скелет был не человеческий, история обретала правдоподобие. Коновод местной шпаны хвалился, что сам ходил в дом за пустырем и видел следы жуткого обряда.

Никуда он, конечно, не ходил.

Однажды в доме обрелись тременьки – духи delirium tremens, уморившие хозяев прежде отмеренного срока и обреченные на нескончаемую тоску. Они сидели на полу, похожие на уменьшенных в десять раз бедных пропойц, облаченные в их смертный наряд. Одни духи были одеты по всей форме, в белые тапочки и какой-то костюм, иные, приголубившие бродяг, обходились целлофаном… Были среди них и тременюхи.

Случайные прохожие, соскользнув с языка рассказчика, заходили в дом - и тременёк, медленно раскачиваясь из стороны в сторону, тихонько ныл, синюшными ручонками оскребывая пол, уговаривал навсегда завязать со злодейкой.

Истории о тременьках особенно хорошо шли под закуску.

Но самой тоскливой была самая скучная мысль - что там, в доме за пустырем, живут одинокие, забытые старики. Слушают чахлое, об одном канале, радио, перечитывают, кто не слеп, газеты пятидесятилетней давности, мусолят каменное печенье, - а ЖЭК ждет их смерти, потому что так выходит проще, спокойнее и дешевле, чем расселять давно назначенный к сносу дом.

Действительно, всякий мог различить, что стекла в узких окошках целы. Если слишком пристально и долго смотреть, мерещилось, что за ними не пустота и не стены с ободранными обоями, а чья-то пожилая мебель и беловатые очертания дешевых люстр. Правда, никто не помнил, открывались ли когда-нибудь крохотные древние форточки, загорался ли свет в окнах дома за пустырем; но за то, что этого не было, ручаться не брались. Из дома не выглядывали, даже к ближней автобусной остановке не вела тропинка. Никто не замечал на нем доски с названием улицы, или номера, дом стоял в стороне от всех переулков, проездов, улиц и тупиков.

Подходить и проверять любое из предположений не хотелось даже на спор. Хотя останавливал, скорее, не страх, а сизая лень.

Был апрель. Март выдался теплым, - собственно, вялая весна тянулась с конца января, как нередко бывает в больших городах. Снег сошел почти весь, асфальт успел высохнуть и посветлеть. Там, где его не положили, сквозь грязь прорывалась трава, и повсюду веяло влажным и свежим, неистребимым запахом проснувшейся земли.

Автобус вздохнул и уехал, а единственный совершивший высадку остался на тротуаре. Навесов в район еще не привезли, и желтый флажок торчал с фонарного столба. Автобус останавливался в соответствующей манере – быстро открывал-закрывал двери и укатывал дальше. Зачем надобилась эта остановка, вдали от жилых корпусов и точно напротив дома за пустырем, пребывало секретом.

Пассажир постоял немного возле столба, пытаясь совершить заведомо неосуществимое деяние – стоя на месте, осмотреть дом со всех сторон, - и неуверенным шагом направился к нему.

Это был молодой человек, сутулый и белокурый, с узкими плечами и легкой одутловатостью на лице, - той, что выдает не бурную любовь к жизни, а долгое и сосредоточенное сидение в четырех стенах. Глаза его, будь они чуть поярче – не цветом, а электрическим танцем энергии в зрачках – были бы светлыми; а так – только бледными.

Искал он компьютерный клуб, давший объявление в местном рекламном листке. Он позвонил. Собеседник, даже не видя его, по одному картавому выговору определил про себя соискателя четким словом “тормознутый”, но заведеньице было бедное и захолустное… На самом деле клуб находился метрах в трехстах от того места, где сейчас стоял молодой человек, в приземистой постройке внутри исполинского колодца, образованного восемнадцатиэтажными корпусами. Вместе с ним там ютились аптека, зоомагазин и лавочка канцтоваров. Многоэтажки загораживали постройку от взгляда, а на вид для клуба, по бедности, вполне годился и дом за пустырем.

Парень пошел, меся ботинками грязь; потом грязь сменилась крохотными стрелочками молодой травы и остатками асфальтовой дорожки. Порывами налетал мокрый и сладкий весенний ветер, за спиной взревывали машины, так что пугающей тишиной здесь не отдавало...

Дом приблизился. Он был больше, чем казался издалека. На крепкие древесные стволы было приятно смотреть, и один, совсем близко подступивший к тропке, молодой человек даже погладил своей мягкой ладонью. Никакой вывески он на доме не нашел. Должно быть, ее просто не успели заказать, и он решил зайти в каждый из двух подъездов: клуб, скорее всего, находился в подвале.