Каникулы вне закона - Валериан Скворцов

Это была третья вещь, которую я для себя отметил. Утром неплохо бы пошататься по этажам и провериться насчет хвоста. Классическое место для такого рода дел. Кто его знает, этого Усмана?

Я сменил направление, стараясь выгребать поближе к гостинице. В ночной рюмочной с названием "Куаныш" свеженькая, будто только что проснулась, казашка нацедила мне сто пятьдесят граммов коньяка "Казахстан" из бутылки с роскошной этикеткой. Икра на бутерброде оказалась превосходной. Наверное, каспийская. И маслице под ней со слезинкой. Жаль, Ефим не видит, как я повторяю сто пятьдесят граммов коньяка, а второй бутерброд беру с двойной порцией икры.

Мне нравится говорить на экзотических языках. Казахского я не знаю и, вероятно, это навсегда, но название улицы, на которой находится гостиница "Алматы", помнил и, чтобы произнести его, спросил у красотки:

- Как мне ближе выйти на улицу Кабанбай-батыра?

Голосок у неё был нежный, и говорила она с московским акцентом.

Засыпая, я подумал, что старому Айно, который прилетит за Наташей, целесообразнее прихватить с собой в Веллингтон и Колюню на какое-то время. Будет с ним навещать мать.

3

Ночью, мучимый духотой, я дважды вставал и, распахивая балконную дверь, проветривал номер. Топили нещадно.

Оконные шторы остались раздвинутыми и утром, едва открыв глаза, я почти ослеп. Ярчайшей синевы небо высвечивало заснеженные зазубрины валов Алатау, надвигавшиеся, словно океанский прибой на почтовой открытке. Торчавшая на горном склоне телевизионная башня казалась на их фоне хрупкой, ненадежной и обреченной хворостиной.

В гостинице стояла воскресная тишина. Наверное, я вообще жил в ней один.

Из городского телефонного справочника, найденного в тумбочке, я вырезал ножом карту Алматы. Из неё следовало, что до улицы Кунаева от гостиницы пешком минут двадцать. Однако ресторан "Стейк-хауз" среди рекомендуемых кулинарных достопримечательностей не числился. Не нашлось и его телефона. Имелись "Адриатико", "Тратториа Парадизо", "Пруссия" и даже "Петролеум" с "Адмиралом Нельсоном"... Поглощая завтрак в ресторане на втором этаже, из легенды на карте я узнал, что "4 февраля 1854 года было основано крупное укрепление у подножия Заилийского Алатау, названное Верное". В 1921 году Верное стало Алма-Ата, в которую перенесли казахстанскую столицу из города Кзыл-Орда. По новому, то есть Алматы, стали произносить и писать после "принятия 28 января 1993 года конституции суверенного государства Казахстан". Сообщалось также, что 1 миллион 200 тысяч жителей города имеют возможность "наслаждаться необычайно мягким климатом зимой и удивительными по красоте пейзажами, в том числе высокими тяньшаньскими елями".

Рекогносцировка обещала оказаться приятной.

Солнце растапливало остатки снега на тротуаре. Обсаженная редкими деревьями улица Кубанбай-батыра, где накануне я расстался с Усманом, пустовала, если не считать русского обличья мужичка, прогуливавшегося воскресным утром возле Оперного театра, закрытого на капитальный ремонт. Вот и "репейник" на хвост...

Упершись в подземный переход, я спустился на три ступени, да передумал, не поленился, поднявшись, возвратиться и пересек улицу поверху поперек проезжей части. Моего разворота не ждали. Времени для маневра у мужичка, профессионально отводившего взгляд на чирикавших по веткам воробьев, не оставалось. Я подождал, когда он поравняется со мной.

- Доброе утро, - сказал я ему радостно. - Я приезжий... Скажите, как пройти к Никольской церкви?

"Этот убит, - подумал я. - Сколько ещё окажется запасных?"

- Не знаю, - буркнул он на ходу, отворачиваясь.

- Извините, - сказал, не опечалившись, я.

Однако, кто мной интересовался? В аэропорту паспорт я не предъявлял, въезд безвизовый. Контроля службы безопасности на выходе из аэропорта нет. Ах, ну да! Регистрация или, как раньше говорили, прописка в гостинице, "Ф.И.О." - Шлайн Ефим Павлович... Дежурный офицер алматинского управления национальной безопасности, получив из гостиницы эти вводные на компьютер, проверил их по электронной картотеке комитета и ужаснулся, какая ворона залетела в молодое независимое пространство.

Отсюда также и ответ на вопрос - почему "Стейк-хауз"? В увеселительных местах, которые значатся в рекламе, существуют посты скрытого наблюдения криминальной полиции или контрразведки. Указанное Усманом заведение не значится в указателях для иностранцев, стало быть, такого поста не имеет и не будет иметь вечером, если я не исхитрюсь притащить за собой хвост.

Странновато все-таки диспозиция выглядела. Предположим, я оторвался от вертухаев на этот вечер. Что неминуемо вызовет озлобление и их самих, и начальства. С эмоциями же такого рода публики приходиться очень и очень считаться. Что они предпримут в качестве возмездия? В Рангуне, бирманской столице, бритвой изрезали все мои сорочки в чемодане, оставленном в номере, пока я "пропадал". Пришлось заплатить сто пятьдесят американских долларов за новую, которую срочно доставал лживо сокрушавшийся коридорный, поскольку в холле меня ждал оппозиционный генерал, опоздание на встречу с которым превращало в ничто всю поездку...

Выходило, что Ефим Шлайн ссорил меня с местными. Ссорил расчетливо и серьезно, преднамеренно. Подставлял явно. И предполагал, зная мои возможности, что продержусь я достаточно долго. Длительная, раскаляющаяся ссора перейдет в свалку. Зачем она, если Ефим желает тихо-мирно заполучить в Алматы документы, которые мне предписано так же тихо-мирно в сосканированном виде перевезти в Москву? Шпион, публично показывающий язык контрразведке?

Я снова пересек улицу Кубанбай-батыра, на которой по-прежнему не появилось ещё ни одной машины, и взял курс на видневшуюся вдали вывеску "Кафе-ясы" над явно распивочным заведением. Далее по предварительной прикидке я прокладывал свой маршрут к американскому "Детскому миру", за которым ночью в свете тусклых фонарей разглядел какую-то площадь перед огромным административным зданием и парк рядом. Появление резерва в таких местах обнаружится незамедлительно.

Приветливая казашка предложила пиво с оленем на этикетке. Я взял кофе и странное пирожное конусом, оказавшееся необыкновенно вкусным, не чета купленному Ефимом в Москве. Мимо огромных окон, сквозь которые лился яркий солнечный свет, никто не проходил. Два мужичка за бутылкой водки обсуждали цены на зерно ещё до моего прихода, и клиентов не прибавлялось.

Русского типа, что же, отправили без поддержки? Жаль. Играть так играть, хотелось быстрее исчерпать их резервы и потом где-нибудь пообедать спокойно. И Никольскую церковь, про которую я вычитал в легенде на карте, желательно посетить. Когда последний раз я был в храме-то? Ах, негодник!

Плашка на доме оповещала, что улица, на которую я вышел из "Кафе-ясы", называется "проспект Абылай-хана".

Коренастый азиат отделился от дерева и заорал, размахивая кошельком, что вот-де только что кто-то обронил и, может, посмотрим вместе, что там лежит, потому что ему неудобно открывать кошелек одному без свидетелей...

Видно, действительно с резервами по причине воскресенья у них оказалось туговато. Шли на обострение, выстраивали уличный скандал с дешевым трюком: посмотрим-де кошелек вместе, потом снова появится русского обличья мужичок, который объявит себя его владельцем, и оба скажут, что я присвоил, например, пять с половиной тенге и они могут отволочь меня за это в полицию, ну и так далее... Не знаю, кто такой был Абылай-хан, но на проспекте его имени потомок могучих дружинников хана выставлялся недостойным их памяти. Он липуче шел следом, не сбавляя шага, и орал про кошелек.

До "Детского мира", где определенно имелась частная охрана, которая отсечет его, я не дотягивал.

И тут увидел голубого волнистого попугайчика, скукожившегося на круглой мусорной урне возле ворот. Одинокого и погибающего от холода и страха вдали от родной Австралии. Он напустил бельма на глаза, покачивался, перышки и хвост ерошило сзади ветерком, под напором которого он готовился сорваться вниз и стать частью помоев.

- Ладно, - сказал я громко джигиту, кивая на подворотню. - Давай сюда, тут спокойнее... Посмотрим, что там и сколько.

Заботу представлял только его вес. Странно, но на всем постсоветском пространстве, где бы ни приходилось сталкиваться с ребятами этой службы, они оказывались рыхлыми. Так что потомок подданных Абылай-хана лишился сознания из-за тяжести собственной задницы, оказавшейся выше головы в момент приземления за урной.

С двором повезло. С двух сторон углом поднимались глухие стены, видимо, американского "Детского мира", с третьей крошился от ветхости торец дома в "индустриальном" стиле тридцатых годов, окна которого, видимо, выходили с фасада. Может, из какой-то форточки спровоцированный солнцем попугайчик и улизнул в рассуждении насладиться свободой или жениться на воробьихе.