Каникулы вне закона - Валериан Скворцов

- Усман, - сказал я.

- Да?

- Вы кто?

- Никто. А раньше был капитаном.

- Капитаном чего?

- Милиции... Э-э-э, то бишь полиции.

- Это ваша машина?

- Не будь её, не знал бы, что и делать.

- Вы казах?

- Узбек.

- И поэтому больше не полицейский?

- Ну...

Он ловко заложил крутой вираж на развилке. Дорога шла вверх, или, может быть, это только казалось из-за слабых фар и редких фонарей.

На Алексеевских курсах прививали привычку доскональной подготовки к операции. И в Москве я кое-что почитал про реформы в здешних силовых структурах. В полиции оставляли казахов. Формально, национальность не имела значения. Следовало пройти только языковый экзамен. Не думаю, что Усману это бы удалось, даже если бы он сдавал русский или узбекский. Национальность, когда степь обрела независимость, стала суверенной привилегией собирать мзду. Или здесь это называется ясак?

Усман, заехав на тротуар, остановил машину в метре от входа в гостиницу.

В полуосвещенном вестибюле, похожем просторами на вокзал, дежурная едва виднелась из-за высокого прилавка. Я попросил у неё тысячу тенге в счет предстоящего расчета и вышел к Усману, которого охранник удержал у входа.

- Вы ничего не хотите спросить? - сказал узбек, запихивая банкноты в карман.

- А что я должен спросить?

- Где меня найти.

- Зачем?

Теперь, на свету, я постарался разглядеть его получше.

- Здесь на бумажке мой домашний телефон.

Номер он распечатал на древнем игольчатом принтере с изношенной лентой.

- Спасибо, - сказал я. - Понадобишься, позвоню...

- Вы действительно ничего не хотите спросить? - повторил он вопрос.

- Скажи, если хочешь что-то сказать...

- На бумажке сказано.

Я перевернул клочок. Тем же принтером: "23 января, воскресенье, после 20.00, ресторан "Стейк-хауз". Местная, выступает соло".

Вот оно что! Узбек, видимо, использовался конторой Шлайна или непосредственно только Шлайном в качестве нелегального агента поддержки. Прижившиеся и примелькавшиеся, а потому незаметные в районе предполагаемых действий помощники такого рода готовят логова, средства транспорта и связи, если нужно, подставных родственников, обычно жену. Одним словом, оперативную инфраструктуру для реального нелегала. Теперь, когда я приехал, ни о чем не спросил и затем удивился, что он дает мне свой телефон, узбек испугался. Испугался, что отношения с ним прерывают, вступает в действие новый вариант поддержки, может, я и есть этот вариант, а его выбрасывают и заработку конец.

На самом-то деле я просто выжидал, когда связник объявится сам по себе. Рутинное правило. Ждущему или местному виднее, где, когда и в какой форме сподручнее произвести "контакт". Усмана отчего-то лихрадило, он, что называется, заскакивал вперед расписания.

Азиатские люди невозмутимы только внешне, психологически они ломки. Наверное, Усмана порядком вымотали. Шлайн и его коллеги - изощренные эксплуататоры. Узбек, скажем так, перегрелся. Его беспощадно заездили. А кормят, говоря иносказательно, плохо, в основном обещаниями, в которые он все ещё верит. Боб де-Шпиганович, бессмертный гуру, утверждал, что человек - добыча собственных заблуждений, то есть вечно протухающих надежд, которые только ему самому и кажутся свежими.

И, как говорит Ефим Шлайн, бессмертный босс, в этой связи проклевывалась интересная возможность...

Русский охранник между двойных стеклянных дверей дергал себя за мочку уха, чтобы не задремать.

- Сядь в машину, отъезжай на бульвар и жди, - сказал я Усману. Устроюсь и минут через пятнадцать договорим.

В номере на пятом этаже я сполоснул лицо ледяной водой и спустил усмановское послание вместе с клочками авиабилета в унитаз. Выключил свет, раздвинул шторы, за которыми оказалась стеклянная стена от потолка до пола с выходом на узкий балкон.

Далеко внизу Усман, оставив распахнутой дверцу "Жигулей", справлял малую нужду под деревом. На другой стороне бульвара поднимался уставленный строительными лесами четырехколонный храм эпохи централизма, упиравшийся покатой крышей в ночную темноту, границы которой определяли прожекторы подсветки. Оперный театр, за которым в сотне-другой метров находился дом, откуда могла, если понадобится, придти надежная поддержка. Не чета Усману.

Воплощенная доброта и надежность, я сел к нему в машину и увещевательно спросил:

- Ну, чего ты волнуешься, Усман?

- Кинут.

- Кто тебя кинет, а?

- Вы и кинете.

- Зови меня Ефимом.

- Ефим Павлович кинет, - вырвалось у него.

Я достал из кармана свернутые трубкой, напоминающие на ощупь германские марки казахстанские банкноты и положил ему на колени.

- Здесь десять тысяч тенге. От меня лично. Ты, я хочу сказать... такие люди, как ты, Усман, работу не теряют. Это работа может потерять их. Но такое тоже редко случается, если случается... Верно?

Лесть и лицемерное сочувствие человеку, мучимому страхом потерять работу, с намеком на его профессиональную значимость и перспективу остаться востребованным - опасная смесь. Отравит и проницательного.

Усман молчал и денег не брал. Но и не возвращал.

- На чем тебя взяли? - вальяжно, по-вертухайски спросил я.

- А то не знаете?

- Плели кое-что. Я от тебя услышать хочу. Врать ведь не станешь. Павлович считает, что ты такой...

- Он так считает?

- Ну да... Мало ли что бывает, если не по работе, - осторожно рискнул я.

Я не успел подметить, когда он спрятал деньги, - всматривался в его лицо, удивленный внезапной плаксивостью, обозначившейся в голосе.

Еще неизвестно, подумал я, кто тут кого дурит.

- Показали пачку фотографий... - пробормотал Усман. - Меня сняли в кемпинге, на озере... Меня самого чуть не вырвало. Действительно, это я был на снимках и занимался сексом в самых разных позах... Оральный и анальный секс, и самые невероятные половые акты с разными мужчинами.

То были не его слова. Он повторял чужие. Сам бы Усман сказал про это иначе.

- Ну и что? - сказал я равнодушно. - На таком теперь по службе не горят.

- И не погорю... Уже выгнали... У меня два брата в московской милиции работают, дома пятеро детей. Ефим Павлович сказал, что им не покажут. Не обо мне забота. Ему остальные на карточках изображенные важны... Остальные эти не важны мне. А важно то, что братьям или жене или детям все это покажут, конечно же, покажут, что бы там Ефим Павлович не плел, если в чем не потрафлю. И что будет? Да братья убьют меня. А не убьют, сам повешусь...

Я постарался зевнуть натуральнее.

- Павлович мой друг, - сказал я. - Не сделает он такого, я уверен... Ты же мне действительно правду рассказал, вижу, искренен со мной... Когда мое дело сладится в этих краях, иншалла, вернусь и попрошу Павловича уничтожить негативы. Сделаю...

Он вздохнул, может, и деланно. Действительно: кто здесь кого дурачит? Или это моя российская паранойя?

- Без команды на меня не выходи, нужно будет, я позвоню, - сказал я, открывая дверцу. - Теперь уезжай.

Когда габаритные огни "Жигулей" растворились в сероватой ночи, меня потянуло пройтись.

Из разговора я отметил для себя две вещи.

Первое. Выражения, которыми Усман обозначил свое участие в сходке голубых, заимствованы. Это протокольный, скажем так, язык. Этим языком с ним разговаривали те, кто предъявлял ему снимки. Кроме того, фотографирование оргий - операция не из дешевых, да и кому нужна "компра" на уволенного со службы капитана милиции без будущего? Такого рода материал собирают на людей иного качества и полета. И с настоящим, которое становится обещающим будущим.

Второе. Выгнанного со службы мента не занесет в пансионат, где имеются условия для удовольствий, которым он предавался. Такое тоже слишком дорого для него. Его привезли, пригласили...

Следовательно: Усман, если его припугнуть, купить или в этом роде, может послужить зацепкой для выхода на "разных мужчин", с которыми он совершал "невероятные половые акты". На мужчин с деньгами и с настоящим, которое станет или уже становится многообещающим будущим. А пока Ефим Шлайн использует экс-капитана по мелочам. Как в моем случае: встретить, обозначить контакт...

Шлайн определенно не рассчитывал, что Усман расколется передо мной. Да и я импровизировал наугад. Как в школьной игре "морской бой". Назвал квадратик и - попал. В результате лишняя карта и, скорее всего, козырная.

Теперь я шагал вдоль какого-то канала в сторону ярко светившегося модернового здания, оказавшегося американским универмагом. Отмытые до иллюзии отсутствия стекол витрины представляли детский западный рай с сотнями игрушек. Эскалаторы зигзагами перечеркивали высокие окна на несколько этажей вверх над входом...

Это была третья вещь, которую я для себя отметил. Утром неплохо бы пошататься по этажам и провериться насчет хвоста. Классическое место для такого рода дел. Кто его знает, этого Усмана?

Я сменил направление, стараясь выгребать поближе к гостинице. В ночной рюмочной с названием "Куаныш" свеженькая, будто только что проснулась, казашка нацедила мне сто пятьдесят граммов коньяка "Казахстан" из бутылки с роскошной этикеткой. Икра на бутерброде оказалась превосходной. Наверное, каспийская. И маслице под ней со слезинкой. Жаль, Ефим не видит, как я повторяю сто пятьдесят граммов коньяка, а второй бутерброд беру с двойной порцией икры.