Телевизор (июль 2008) - журнал Русская жизнь

После заседания я вернулась к себе в гостиницу и села писать дневник. Ровно в полночь в дверь постучали. Я открыла. На пороге стояли два солдата ГПУ (это был не сон и не галлюцинация) и двое в штатском. Я ужасно испугалась, потому что сразу же вспомнила все жуткие истории, которые мне рассказывали об арестах ЧК. Но солдаты тут же поспешно извинились и отправились к соседней двери. Я была не тем, кто им нужен.

***

Мое прощание с Москвой было захватывающим и волнующим - словно меня пришли проводить миллионы товарищей. А все потому, что я решила задержаться здесь до 7 ноября, самого важного дня в календаре Советской России, годовщины большевистской революции.

В этот день никто не мог попасть на Красную площадь без специального пропуска. У меня, к счастью, он был. Ровно в 9.30 утра я заняла свое место в колонне англоговорящей секции «Иммигрантского клуба». Рядом со мной маршировали журналистка Гертруда Хесслер и маленькая Рут Кеннел, пионерка, только что побывавшая на Кузбассе, и Анна-Луиза Стронг. Шедший рядом со мной мужчина сказал: «Только рабочие смогут попасть сегодня на Красную площадь». «И коммунисты», - добавила я. «Все коммунисты - рабочие», - гордо ответил мой собеседник.

Позади нас шли французы, за ними - итальянцы. С транспарантами «Руки прочь от Китая» шагали студенты Университета трудящихся Востока. Миновав замерший бульвар, мы свернули на Тверскую, вливаясь в главное русло парада.

На Красную площадь мы вошли, торжественно чеканя шаг по припорошенной снегом брусчатке. Я не отрываясь смотрела на трибуну Мавзолея, где над своим спящим товарищем неподвижно стоял Троцкий. Я думаю, что он мысленно представлял себе, как мы продолжаем шагать вперед и вперед, на Запад, и с каждым шагом нас становится все больше и больше, до тех пор, пока не дойдем до кромки Атлантического океана. А если даже он думал о чем-то другом, то об этом подумала я - пока шла по Красной площади вместе с русскими рабочими.

Перевод Марии Бахаревой

Воспоминания выжившего на минном поле

Интервью с Михаилом Залевским

Литератор, общественно-политический деятель, майор советской армии Михаил Николаевич Залевский (1895-1996) попал на Запад во время Второй мировой войны при очень драматических обстоятельствах. В 1915 году Залевский окончил Николаевское кавалерийское училище, участвовал в Первой мировой войне, награжден орденом Св. Анны «За храбрость». В 1918 году был мобилизован в Красную армию. В советские годы закончил Лесотехнический и Инженерно-педагогический институты. Преподавал в Химико-технологическом институте им. Д. И. Менделеева и других московских вузах. В 1939 году призван в армию, участвовал в польском походе. В 1941 г. - помощник командира полка

по технической части. В 1942-ом арестован. Чем это кончилось, читатели узнают из предлагаемого разговора. До 1943 года находился в различных лагерях для военнопленных, затем вступил в Русскую Освободительную Армию. Читал лекции по русской истории в школе пропагандистов РОА в Дабендорфе. С 1944 г. - заместитель начальника курсов пропагандистов в Риге, в этом же году вступил в Народно-Трудовой Союз. После окончания войны находился в лагере под Регенсбургом. Активно участвовал в деятельности НТС, работал редактором регенсбургской газеты «Эхо» (1947-1949), затем редактором радиостанции НТС «Свободная Россия», передатчики которой, по недостатку мощности, вынуждены были перемещаться на грузовиках вдоль немецкой границы. Перу Залевского принадлежит несколько книг, среди них - обзор исторических мемуаров «Император Николай Павлович и его эпоха» (Посев, 1984). Умер Михаил Николаевич во Франкфурте-на-Майне, похоронен на русском кладбище Висбадена.

- Родился я в 1895 году в семье чиновника путей сообщения. Был вторым сыном. Когда моему старшему брату нужно было учиться, родители решили из Петербурга переехать в Петергоф, там и прошло мое детство.

Отец был большим патриотом, состоял в монархической организации, был председателем Общества бедных при Ведомстве попечения бедных императрицы Марии Федоровны.

Петергофская гимназия имени императора Александра Второго, где я учился, тоже была проникнута монархистским духом.

В 1909 году в Петергофе, когда я был гимназистом, возникли потешные войска. Два лета провел я в этих войсках и даже получил чин ефрейтора.

- Какие воспоминания связаны у вас с началом войны?

- Когда мы только услышали, что объявлена война, - а мы до этого уже предполагали, потому что в нашем доме жил офицер лейб-гвардии драгунского полка, и мы видели, как денщик и вестовой готовились к походу: коней перековывали, оружие чистили; мы спрашивали вестового, что такое, а он сперва говорил, что в лагерь, а потом признался, что готовится…

И вот когда мы услышали, что война объявлена, мой старший брат, еще одна семья Рязанцевых, где было два брата, сын дворника, еще кто-то, в общем семь человек, мальчишки от 16 до 18 лет - мы взяли флаги у дворника и вышли на улицу. Прошли мимо вокзала в Старый Петергоф и оттуда в Новый Петергоф. В результате к нашему шествию присоединился весь город. Пели «Боже, царя храни», «Коль славен».

В 1914 году я перешел в восьмой классе, а в январе 1915-го во все учебные заведения был направлен призыв: выпускников агитировали поступать в военные училища. Предлагали даже сдавать экзамены до срока. Я их держал в конце января, вместе с братом и двумя товарищами по классу. В начале февраля я уже был в училище. Курс обучения длился 8 месяцев, и 1 октября я был выпущен офицером в 15-й уланский Татарский полк. А 4 октября я уже был на фронте. Северный фронт, между Двинском и Ригой.

- А кто из государственных мужей в офицерской среде до Февраля пользовался популярностью?

- Великий князь Николай Николаевич. Солдаты и офицеры его боготворили. Он знал военную службу, понимал это дело. Кроме того, Распутин, например, хотел приехать на фронт и прислал Николаю Николаевичу телеграмму: «Приеду такого-то числа». Николай Николаевич ответил ему: «Приезжай - повешу». Не знаю, анекдот ли это, но такие слухи ходили, и этим он поднял среди солдат и офицеров свой авторитет.

- А где и когда вы услыхали о Февральской революции?

- В конце февраля нас вдруг вызвали в полк в боевой готовности к штабу дивизии, и начальник штаба дивизии вручил пакет командиру полка с приказанием грузиться на ближайшей станции. Пакет он должен был распечатать только в Пскове. Мы двинулись на Псков. Одновременно с нами погрузили третий Уральский Казачий полк. Наши два полка считались лучшими в армии. Мы добрались до Режицы, а после двинулись дальше. На какой-то станции нас остановили. Стоим. Ночь переночевали, 27 февраля, утро наступило. Командир полка ходит к телеграфу к начальнику станции и ни с кем не может связаться. И примерно в полдень вдруг промчался царский поезд на фронт на полном ходу. Тогда начальник станции сказал: «В Петербурге революция, Государь отрекся и поехал на фронт». Через некоторое время получили распоряжение возвращаться назад. А позже я читал документы, что было приказано генералу Иванову собрать войска и двигаться на усмирение в Петербург. Так что если бы мы проехали туда, то я уверен, что так как у нас дисциплина была блестящей, мы бы выполнили приказ.

- Как была встречена Февральская революция солдатами и офицерами?

- Для них все было неожиданностью: и сама революция, и отречение Государя. Еще большее недоумение вызывало отречение Великого князя Михаила Александровича. Было крайнее удивление и непонимание, почему так произошло. Мои родные писали то же самое - полное непонимание, как произошла революция.

- Поведение солдат в вашей части изменилось после революции?

- Никаким образом. Наша часть крепко держалась даже после Октябрьского переворота.

- А приказ номер один повлиял на положение?

- В нашем полку не повлиял, но среди офицеров было крайнее возмущение - все видели, к чему это приведет. Да и сами солдаты не понимали, как можно нарушить воинский Устав. Но в пехоте уже начались брожения.

- А когда началось массовое дезертирство?

- Летом, примерно через месяц после приказа номер один. Как раз наш эскадрон бросили на железную дорогу Невель - Великие Луки. И я с полуэскадроном был на Великих Луках. Нашей обязанностью было сохранять порядок на железной дороге. Задерживать дезертиров мы не могли, потому что их слишком много было. Но мы должны были поддерживать порядок, чтобы железнодорожная администрация могла регулировать движение. Вот такой эпизод могу рассказать. Как только пришел поезд, бегут разорванные, разодранные пехотинцы за водой, а потом снова лезут в состав. Полно на крышах, на площадках, на буферах. Я обязан был обходить каждый поезд и внутри смотреть, чтобы не было беспорядка. Я беру одного солдата и прохожу весь состав. Вхожу в состав первого класса и вижу: на мягком диване, на верхней полке, сидят два запасных - совершенно разодранные, дикий вид у них, водку пьют и на бархате чистят селедку и ошметками бросают нарочно в двух генералов. Старенькие два генерала сидели внизу. Они совсем съежившись были, боялись слово сказать. Я немедленно скомандовал солдатам прочь отсюда. Один говорит: «А теперь швобода: что хотим, то и делаем». Я: «Моментально прочь!» - и взял стек, они мгновенно соскочили, унтер-офицер в шею одному и другому дал и выбросил из вагона. И потом прошли дальше, больше таких суровых мер не пришлось применять. Вот один из эпизодов, который показывает степень расхлябанности. Дезертиров, конечно, было колоссальное количество.