Английский раб султана - Старшов Евгений

После этого иоаннит сам сел за стол, ему подали еды и вина, как и прочим иоаннитам, а капеллану — чуть ранее, однако пища рыцарей заметно отличалась от еды церковнослужителя.

Братья Сильвестр и Ансельм с некоторым удивлением и неприкрытой завистью воззрились на мясные блюда, поданные воинственным монахам. Но что делать! Таково было официальное послабление трижды в неделю: воин на постняшке — не воин.

Немного вкусив мяса и вина, командор промолвил:

— Аббат пишет, что король Англии намерен напасть на Францию в союзе с герцогом Бургундским. Надобно под этим понимать, что дело дома Ланкастеров проиграно безвозвратно. Впрочем, это стало очевидно с гибелью принца Эдварда, убийством короля Генриха и пленением королевы Маргариты. То, что междоусобие подошло к концу, конечно, неплохо. Пусть даже оно закончилось и не таким образом, как многим хотелось бы, но ввиду возросшей турецкой опасности благоразумно ль снова раздувать войну между столь сильными и славными державами?

— Смею полагать, — отозвался юный Торнвилль, — что вряд ли из короля Эдварда получился бы хороший защитник креста против полумесяца, а из короля Людовика — и подавно. Каждый рассчитывает, что турок до них не дойдет.

— Может, это и справедливо, — взял слово капеллан, — но, однако же, орден испытывает определенные надежды на присылку военной помощи в случае нападения турок. Глава нечестивцев, султан Мехмед, уже неоднократно требует с нас дань.

— И что? — поинтересовался казначей.

— Разумеется, ничего не даем и даже не обещаем. Говорим и пишем, что орденские владения принадлежат папе, который, естественно, никому платить никакой дани не может по статусу.

— Только вряд ли это остановит турок, — горестно заметил командор Заплана. — К тому же откупаться от них бесполезно, этому учит вся история. Верить им невозможно, а кто это делает, тот только дает нечестивцам средства на продолжение завоеваний. Уже не секрет, что султан зарится не только на Родос и все наши окрестные земли и острова, но и на Италию. Папа обеспокоен, он пытается усовестить государей, но, к сожалению, безуспешно. Ордену нужны деньги, оружие, люди. Продажа сахара и вина, разумеется, и малой части необходимых расходов не покрывает.

— А каков, смею поинтересоваться, доход командорства? — спросил Сильвестр.

Заплана постучал пальцами по столу, немного задумался, подсчитывая, наконец огласил интересовавшую монаха цифру:

— В среднем за год мы сдаем в родосскую казну от 4 до 8 тысяч дукатов, все зависит от урожая и от спроса. Тут опять же надо еще учитывать не только вино и сахар — его в благоприятное время производится до 1500 квинталов[7] неочищенного, да еще порядка 450 очищенного, но и молочные продукты, и шерсть — у нас есть неплохие пастбища. Вот разводим коз, овец. В распоряжении командорства — 41 деревня. Народ работает с ленцой, но это с одной стороны. А с другой — венецианцы гадят. Вот просто гадят, иного слова не подберу. Не знаю, будет ли это вам интересно… — Казначей энергично кивнул, и иоаннит продолжил: — Нашими соседями, к несчастью, являются представители семейства Корнаро — вам это о чем-нибудь говорит? — Англичане переглянулись, промолчали. — Королева наша — Корнаро, теперь ясно? И мы, и они имеем здесь плантации сахарного тростника, который неплохо здесь был нами некогда разведен, и из коего, опять же, и они, и мы производим сахар. На этом производстве у нас и у Корнаро занято порядка 400 человек, кстати. Но наш остров не слишком обилен водой, а тростник, как и всякое растение, следует поливать, это и ребенку ясно. Так вот, тяжба по водным источникам для орошения идет у нас с Корнаро уж давненько. В 1468 году мы это дело даже официально выиграли, на что у нас и документ от короля Иакова имеется — благо тот в те годы еще не был женат на Корнарихе… Однако хитрые венецианцы подсчитали, что это королевское решение лишает их 10 000 дукатов чистого дохода, подали протест от имени сената, пошли дрязги… Король женился — стало похуже, помер — совсем плохо; поговаривают, что его венецианцы отравили. Так или нет — бог весть, однако нет сомнения, что и смерть короля, и его наследника-младенца только им на руку.

Николас ненадолго прервался, припав к кубку. И Лео осторожно вставил:

— Я заметил, что они ведут себя в лимассольском порту, как полноправные хозяева.

— И на всем острове эдак-το! Ну вот, я немного отвлекся. Так говорю, что ухудшение наших дел напрямую связано с состоянием королевской власти здесь, на Кипре. Пару лет назад приезжал их государственный секретарь, Стелла, специально по этому делу, как раз то ли накануне королевской свадьбы, то ли позже, а год назад на нас насел их консул Пасквалиго — как король помер. Ничего, пока держимся, а дальше как — не знаю. Говорят, венецианцы уговаривают королеву отречься и передать остров во владение республики… Ей явно не хочется. А выход? Ее держат под таким надзором, что и речи не может идти о новом браке, и даже родной брат ее, Джорджо, наш главный противник, и тот отстаивает государственные интересы перед родовыми. Насколько ее хватит? Я не знаю, и никто не знает. Нас немного поддерживает другой венецианский род, Мартини, мы сдаем им часть производства на льготных условиях.

— Разделяй и властвуй, — прокомментировал капеллан, на что командор только рукой махнул:

— Какое уж тут властвование…

— Очень интересно! — изрек казначей. — А урожай когда собираете?

— В октябре. Если кого-то интересует производство, у нас секретов нет, можете ознакомиться, вам все покажут и расскажут. Все одно в Англии сахарный тростник не приживется. Но я, верно, утомил вас своими нудными рассказами. Поведайте лучше, как у вас у самих там, в Англии, дела.

Поговорили и об этом. Потом командор распорядился призвать музыкантов, которые ублажали собравшихся, продолжавших свой неспешный разговор.

Когда начало темнеть, зажгли факелы. Брат-казначей меж тем сообщил о перспективных, хотя доселе неудачных опытах аббата Арчибальда по выплавке чугуна, а рыцари-иоанниты порассказали еще о Кипре.

Разговор начал затухать, и тогда Лео посчитал, что настал своевременный момент, чтобы поведать командору о том затруднении, с коим он столкнулся при изъяснении с греком на его языке.

Николас мудро улыбнулся и по-отечески изрек:

— Кажется, я могу объяснить тебе, в чем дело. Ты поймешь, что я сказал? — И иоаннит что-то проговорил по-гречески.

— Честно, немного. Вроде как речь идет о каких-то продуктах, нет?

Крестоносец засмеялся:

— Я бы так не сказал. А теперь?

На удивление, теперь Лео понял многое:

— Если не ошибаюсь, это из "Илиады", — ответил юноша и перевел сказанное.

— Отменно! Не блестяще, но вполне достойно.

— Хорошо, а то я начал опасаться, что дядя меня чему-то не тому учил. В чем же секрет? И это оба раза был греческий?

— Именно так. Но надо знать, что язык — он как человек. Когда-то возникает, растет, развивается, потом стареет и наконец умирает. Понимаешь? Дядя учил тебя древнегреческому, а теперешние греки говорят совсем не так, как герои Гомера. Поэтому и недопонимание, причем обоюдное. Если рассмотреть слова, употребляемые киприотами, легко увидеть, что среди них много европейских, французских по преимуществу, хоть зачастую и несколько исковерканных. Когда я одно время служил в Петрониуме — нашем замке, что на малоазийском побережье, я отметил, что тамошние греки говорят несколько по-иному, нежели кипрские, и, как кажется, я заметил у них турецкие слова. Отсюда вывод — условия, окружающие человека, влияют на его язык.

Лео оставалось только искренне восхититься тонкому анализу крестоносца.

— Достопочтенный брат и турецкий знает?

— Поживешь — не дай, конечно, бог — у них в плену, тоже выучишь.

Музыканты тем временем перешли от игры на инструментах к песням, и Заплана, недовольно сморщившись, велел им прекратить это мешающее хорошему разговору блеяние, как он выразился.