Стендаль - Сандрин Филлипетти

10 июня 1800 года, через восемь дней после Первого Консула и его личной гвардии, юный Бейль вошел в Милан.

Первый раз в Милане

Не успев сойти с лошади, он встретил своего кузена Марсиаля. «А мы думали, что вы погибли!» — воскликнул тот. По-доброму расположенный к младшему родственнику, он повел Анри в Каза д’Адда, что на Корсо ди Порта Нуова — ныне виа Манцони, — где он сам стоял на квартире. Анри едва успел попрощаться со своим благодетелем Бурельвилье, который помог ему добраться до столицы Ломбардии живым и невредимым. С ним он больше не встретится.

Дворец Каза д’Адца, несмотря на недостроенный фасад, произвел на Анри сильное впечатление. Слуги приняли у него лошадь и вещевой мешок; затем в великолепном салоне ему подали отбивные — он нашел их восхитительными. Так Милан сразу стал для него «самым прекрасным местом на земле» — и любовь к нему останется в его сердце навсегда.

Все вызывает его восхищение в этом городе — «в пять раз больше Гренобля и удобно построенном»: архитектура и музыка, многочисленные кафе и приятный образ жизни. Он не скупится на похвалы Ла Скала — «этому первому театру в мире»: здание роскошно декорировано, а по величине — «с половину площади Гренет». Но «здесь дают одну и ту же оперу в течение пятнадцати дней; музыка божественна, а актеры отвратительны».

Ла Скала занимает теперь главное место в жизни Анри. Этот театр был не только театром — он служил светским салоном всему городу, и этим салоном никто не решался пренебречь: здесь назначались встречи, завязывались интриги. Все ложи были заранее заказаны, и начинающему меломану оставалось довольствоваться той, которая была отведена для штаба, — по крайней мере, она находилась в партере. Впрочем, для него это не имело значения — ничто не могло умалить его восторг. Для довершения блаженства ему оставалось только выучить итальянский язык. Это не представляло бы никакой трудности, если бы он не был снова вынужден заниматься противной бумажной возней: заботливый родственник Пьер Дарю прикомандировал его к своему кабинету в Каза Кастельбарко. Зато Марсиаль, который относился к нему как к равному, старался его развлечь. Хотя Анри и находил его недостаточно романтичным — сам-то он доводил эту свою склонность до экстравагантности, — но именно этому развязному соблазнителю он был обязан открытием «очаровательной любезности женщин этой страны».

Его угнетает итальянская летняя жара, но если бы пришлось вернуться во Францию — он был бы в отчаянии. Причиной тому стало сущее наваждение, которое называлось Анжела Пьетрагруа, итальянская графиня, любовница военного комиссара Луи Жуанвиля, под началом которого Анри работает, — он и представил ей юношу. Эта высокая красивая женщина была «наделена особым величием благодаря тому, каким образом расположены на ее лице глаза, нос и лоб». Молодой человек страстно влюбляется. Но он «горд, чрезвычайно чувствителен и безвестен», и никто рядом с ним не приходит ему на помощь советом. При этом все вокруг преуспевают: «…Я видел: то, что они делают, я мог бы сделать лучше; они были счастливы, имели любовниц. Я же бездействовал — я ждал какого-нибудь романтического случая вроде сломавшейся коляски и т. п., который помог бы некоей чувствительной душе узнать лучше мою душу». Но ему не хватает любезности в обхождении, и фортуна отворачивается от него. Кстати, товарищи почему-то дали ему прозвище «Китаец»… Он не решается открыться предмету своей страсти и продолжает обожать молча. «Как только мне представляется случай приобрести опыт и развлечься, — я сразу начинаю рассуждать о том, что сначала нужно приобрести знание жизни, чтобы уметь находить в ней удовольствие. Стоит ли после этого удивляться, что я неловок с женщинами и не имею у них успеха? Я могу блеснуть в обществе, только когда разговор строится на четких рассуждениях или касается в общем характеров и страстей, которые я постоянно изучаю».

14 июня произошла битва при Маренго, в которой, благодаря неожиданному повороту судьбы, армия Первого Консула одержала победу. На следующий день было заключено перемирие. Австрийцы ушли из Пьемонта, Лигурии и Ломбардии. Генерал Бертье подписал от имени Бонапарта Александрийское соглашение, в котором были указаны города и территории, поступавшие в распоряжение французов. Крепость Арона на озере Мажор входила в их число, и ее официальная передача должна была произойти под началом Пьера Дарю. Его сопровождал Анри. Он видел адмирала неприятельского флота, разговаривал с адъютантом генерала Меласа, посетил крепость и острова Борроме. Но для юного вздыхателя этот исторический момент был лишь прогулкой на природу, подальше от городского зноя, — эта прогулка помогла ему хоть на время забыть о своих страстных порывах.

По возвращении Анри покинул Каза д’Адца и рабочий кабинет в Кастельбарко. Его перевели в Каза Бовара, окруженную садами, на Корсо ди Порта Ориентале — ныне Корсо Венеция. Пьер Дарю предоставил это жилище своему другу Клоду Петие — министру французского правительства Цезальпинской республики в Милане; сам он через некоторое время станет главным интендантом армий. Здесь же новый начальник юноши отвел ему жилье. Анри запомнилось, что в его комнате над кроватью висела картина, на которой был изображен Ганимед.

Вскоре молодой человек сумел ближе познакомиться с миланским обществом. Он посещает балы и вечера, знакомится с графиней Герарди, любовницей Иоахима Мюрата, и любуется — издали — самыми признанными красавицами Ломбардии. В этой стране, где любовь так естественна и никогда не выглядит смешной, ему было особенно тяжело оттого, что он не разделяет любовных успехов своих товарищей: «Если бы я был более удачлив, я мог бы даже очаровывать. Конечно, не лицом и не манерами, но сердцем я мог бы быть интересен женщине с чувствительной душой. Она нашла бы во мне твердость римлянина — конечно, только по отношению к вещам, далеким от любви. И ей могло бы доставить удовольствие образовывать манеры своего любовника…»

За неимением любви — и это было даже более важной причиной, чем нежелание обнаруживать свою неопытность в амурных делах, — он наконец потерял столь обременительную для себя девственность в одном из борделей. По крайней мере, он узнал, о каких наслаждениях идет речь. О том, что роднит его теперь с первым из семи сыновей Ниобеи, упомянутым Овидием в его «Метаморфозах», Анри пока не знает.

Затем произошло еще одно важное событие — дуэль между ним и одним из старших сыновей Клода Петие, Александром, — на сей раз настоящая. Секундантом Анри был Эдмон Кардон, адъютант военного министра Карно. Соперники сражались из-за прекрасных глаз некоей мадам Мартен, которая, однако, успела к этому времени одарить своей благосклонностью какого-то третьего бездельника. Анри был ранен ударом сабли в левую ногу. Из-за этой дуэли он не потерял дружбы с Александром — он потерял лишь возможность повеселиться на очередном балу, где вынужден был стоять в стороне, поскольку не мог танцевать.