Стендаль - Сандрин Филлипетти

К пьянящему чувству свободы прибавилось неожиданное событие в семье: 9 января 1797 года умерла тетушка Серафи — в возрасте 36 лет: «…я узнал о ее смерти, когда был на кухне, — и я бросился на колени, прямо у шкафа Марион, чтобы возблагодарить Бога за это великое избавление». «Черт в юбке» исчез, семейная опека ослабла. Поглощенный своими сельскохозяйственными делами, Шерубен проводил в Клэ три-четыре дня в неделю. Столкновения с отцом становятся реже, и постепенно Анри перестает «быть одержимым этим раздражающим чувством — бессильной ненавистью».

Ученик Бейль прилежен, старательно трудится, но к концу первого года обучения, несмотря на две достойные отметки — по рисунку и математике, — пока не проявил ни к чему выраженной склонности. Экзамен по математике — полное фиаско. Оробевший, бормочущий, он запутался в доказательствах. Дедушка бросил ему в упрек одну красноречивую фразу: «Ты весь год только и делал, что поворачивался к нам задницей».

Положение дел, однако, вскоре изменится. Мало сказать, что Центральная школа в конечном счете принесет пользу тщеславному ученику. Задетый за живое, он удваивает старания. И вопреки всякому ожиданию — по всем предметам. За три года учебы Анри сделает значительные успехи. Будучи знакомым, благодаря дедушке, с идейными веяниями века Просвещения, он быстро расцвел в школе. Свобода принесла свои первые плоды: он заинтересовался даже Саллюстом, к которому раньше был глух. Луи Жозеф Же открыл ему Италию и ее художников, Дюбуа-Фонтенель — новые течения в литературе и ближе познакомил с Шекспиром; Гаттель укрепил его интерес к логике, а Дюпюи, хотя Анри и не признавал за ним никакого таланта, побудил, к его же великой пользе, к изучению Кондиллака.

Второй школьный год ознаменовался для юного Анри и первой его дуэлью — ее причиной стало разногласие с другим учеником, возникшее на занятиях рисунком. Впрочем, истинный мотив ссоры не был столь важен. Контраст между ничтожностью повода и тем риском, которому противники себя подвергали, не доходил до их сознания — они должны были обязательно драться на пистолетах. Обычай «требовать удовлетворения» с помощью оружия, хотя и отмененный революцией, еще не стал анахронизмом среди молодых людей: молодости свойственна жажда острых ощущений. Этот ритуал «долга чести» с его риском и верой в свою удачу казался им вполне справедливым. Когда Анри и его противник Марк Антуан Одрю направились за город, в сторону оврагов, за ними последовал весь коллеж — в конце концов они вынуждены были отправить обратно этот обременительный кортеж, чтобы он не нарушал серьезности момента.

Вот, наконец, дистанция отмерена и дуэлянты становятся на позиции. Удовольствуются ли они одним выстрелом? В ту минуту, когда противник берет его на мушку, Анри отводит свой взгляд на дальнюю скалу. Великий момент наступил… но ничего не происходит, выстрела нет: вероятно, секунданты забыли зарядить пистолеты. Уязвленный в своем юном мужестве, а также тем, что он упустил блестящую роль, которую ему было совсем нетрудно сыграть, Анри почувствовал себя уничтоженным: «Это перечеркнуло все мои испанские амбиции. Как можно восхищаться Сидом, так и не сразившись? И какие уж тут мечты о героях Ариосто?» Эта плачевная неудавшаяся дуэль будет будоражить его воображение еще долгие годы спустя: «…Ею было сильно омрачено начало моей юности».

Несостоявшийся герой взял реванш немного позже, осенью 1798 года, — стал во главе настоящего заговора. Среди десятка заговорщиков — его кузен Ромен, Мант, Феликс Фор и два его брата. Кому принадлежала эта идея — выстрелить из пистолета в «Дерево свободы» — не ему ли? Это дерево было посажено на площади Гренет в 1794 году, а через четыре года к нему была прикреплена табличка «Смерть монархии. Конституция Третьего года». Было ли это протестом юных бунтарей против государственного переворота 18 фруктидора Пятого года (4 сентября 1797 года) и чрезвычайных мер, последовавших за ним? Может быть, это была реакция юного Бейля на устранение его дедушки из образовательной комиссии Центральной школы? Как бы то ни было, однажды в восемь часов вечера тишину на площади Гренет разорвал выстрел. Гвардейцы бросились в погоню за заговорщиками, а те пустились в беспорядочное бегство. Анри обеспечил себе алиби, укрывшись в модной лавке на втором этаже дома Ганьонов. Заговорщиков не нашли, но дело вышло громким: мемориальная табличка была вся изрешечена пулями.

Между своими боевыми подвигами, учебой и друзьями юный Бейль зачастил на спектакли; он смотрел их, стоя в партере. Чтобы довершить свой театральный опыт, он влюбился в Виржини Кюбли, молодую женщину с меланхоличным лицом, — актрису труппы, гастролировавшей в Гренобле. Она блистала в «Клодине де Флориан», трехактной комедии в прозе Пиго-Лебрена. Подросток познал все ужасы страсти: «Я не осмеливался произнести вслух имя м-ль Кюбли; если кто-то произносил его при мне — чувствовал, как у меня сжимается сердце, я мог упасть; кровь бушевала во мне. Если кто-то называл ее „эта Кюбли“ вместо „мадемуазель Кюбли“ — я испытывал к нему ненависть, которую с трудом сдерживал». По всей вероятности, он слышал также, как поет избранница его сердца ариетки в пьесе Пьера Гаво «Пустячный договор» — «такой пляшущей, приправленной уксусом, такой французской». Заодно юноша обнаружил в себе и безумную любовь к музыке — и безуспешно пробует силы в игре на скрипке, кларнете, пытается даже заняться вокалом.

Легкие комедии в исполнении посредственной маленькой труппы пробудили, однако, в Анри целую гамму высоких чувств. В его глазах весь мир сосредоточился в одной мадемуазель Кюбли; его навязчиво преследует лишь один вопрос: что она играет сегодня вечером? Иногда, когда он чувствует себя особенно смелым, то даже отваживается пройти, с сильно бьющимся сердцем, по улице, на которой она живет. Однажды он увидел ее в городском саду, но, не смея подойти, пустился в бегство. Когда гастроли закончились, мадемуазель Кюбли покинула Гренобль, даже не подозревая, что оставила там безутешного страстного поклонника. Так Анри пережил свою первую безответную любовь. Он возвратился к нормальной жизни поумневшим: «…Душевная буря, жертвой которой я был в течение нескольких месяцев, сделала меня более зрелым. Я серьезно сказал себе: нужно быть решительным и выбираться из этой трясины».

Этот угар страстей не помешал ему успешно сдать экзамены. 30 фруктидора Шестого года (16 сентября 1798 года) он получил первую премию по беллетристике, и это не только обеспечило ему определенный статус в школе, но и придало уверенности в себе.

Смыслом жизни для него становится математика. С одной стороны, только она дает возможность подать на конкурс в Политехническую школу и таким образом выбраться из провинции в Париж. С другой стороны, он, который так ненавидит лицемерие, ценит эту дисциплину за то, что она лишена двусмысленности: «Математика рассматривает лишь малую часть предмета (его количество), но в этой части она говорит о безусловных вещах — она говорит правду, и почти всю правду».