Методика обольщения - Холли Габбер

Алан накрыл рукой ее руку:

— Прости, Сильви. Мы виделись с тобой в последний раз три года назад — тогда все было по-другому. Даже три месяца назад все еще было по-другому. Но сейчас… Ты очень хорошая, очень красивая… Ты умна, чертовски сексуальна, ты не можешь не пользоваться успехом… Но я полностью во власти этой женщины. Я люблю ее. Я просто не могу… Прости, пожалуйста.

Сильви отстранилась и отступила на шаг.

— Она молодая?

— Да, но дело не в этом…

— В этом, в этом. Мой муж тоже променял меня на молоденькую. Вас всех тянет на свежатину. Они здоровые, не обременены заботами и детьми, у них гладкая кожа… Но знаешь что, Алан? Она не будет долго тебе верна. Вот увидишь… Ничего вечного не существует, я это уже поняла. Но и ты поймешь. Извини, что… навязывалась.

Сильви резко повернулась и быстрым шагом направилась к лестнице. Алан мрачно смотрел ей вслед, чувствуя, что его настроение непоправимо испорчено, а на душе разливается удивительная мерзость.

Он надеялся, что поможет многократно испытанное средство — сон. Сколько раз бывало, что неприятности, казавшиеся вечером грандиозными и неразрешимыми, утром сжимались до размера теннисного мячика. Но на этот раз ночь не расставила все по своим местам: утром чувство гадливости не исчезло, а вот чувство радостной легкости, которое он испытывал все последнее время, заметно уменьшилось. Алану безумно не хотелось ни общаться, ни прощаться с кем бы то ни было — особенно с Сильви, поэтому он встал чуть свет и покинул гостиницу одним из первых. «Пошли вы все к черту», — бормотал он, адресуясь неизвестно к кому, выбираясь с по-зимнему серых и еще дремлющих улиц Бентли на трассу, ведущую домой.

Предчувствие его не обмануло; шедший всю ночь снег прекратился, и над дорогой сгустился туман, залеплявший стекла влажной изморозью и не позволявший разглядеть что-либо в радиусе больше пятидесяти метров. Настроение Алана поминутно ухудшалось: он проклинал погоду, бывших любовниц, встречные автомобили и собственную дурацкую прихоть полюбоваться елкой. Главные проклятия принял на себя желтенький автофургон, который вылетел из-за поворота на недозволенной для такой видимости скорости.

Исчерпав имевшийся у него запас ругательств и обнаружив, что он уже въехал в пригород Эшфорда, Алан остановил машину на обочине. Единственный способ избавиться от поселившегося в сердце червя сомнения — убедить себя, что все, сказанное Сильви, неправда. В конце концов, не у всех же жизнь состоит из одних разочарований. Сильви не повезло, вот она и хочет, чтобы другим тоже не везло. Но ее пожеланиям вовсе не обязательно сбываться. Ее бросил муж, но ведь не все мужья бросают своих жен. Некоторые терпят до смерти. И почему Дорис должна ему изменить — только потому, что так накаркала вещунья Сильви? Черта с два! С другой стороны… Можно допустить, что ему только кажется, будто отношение Дорис к нему настолько же искренне, насколько его отношение к ней? Можно. И кстати, его не было несколько дней, а чем она в это время занималась?

Решение пришло внезапно. Алан нажал на педаль газа и вскоре уже кружил по узким улочкам Эшфорда, с каждой минутой приближаясь к знакомой железной ограде. В доме Дорис царила мертвая тишина — во всяком случае, так казалось с улицы. Он нажал на кнопку звонка и стал ждать. Никто не отзывался слишком долго — Алан уже успел вообразить невесть что, когда наконец услышал шаги. Дорис — всклокоченная, сонная, в длинном свитере, надетом поверх футболки, — открыла дверь.

— Ты?! Почему так рано? Что-нибудь случилось?

— Ничего. Ровным счетом ничего. А ты еще спишь? — Алан с опозданием понял, что не следует врываться к женщине в дом ни свет ни заря, да еще без предупреждения.

— Я вчера сидела с рефератами до ночи… — Дорис зябко потерла одной голой ногой о другую, — ну, заходи же скорее, милый, мне холодно.

Больше она могла ничего не говорить. Заноза была извлечена, а саднящяя ранка полита живительным бальзамом. Алан закрыл за собой дверь и прижал к себе Дорис — такую мягенькую и теплую, особенно под свитером.

— У тебя руки ледяные… — пробормотала она. — Эй, может, ты все-таки разденешься? Иди в комнату, мне тяжело стоять спросонья…

Она высвободилась из его объятий и побрела обратно в спальню. Когда Алан вошел, она сидела на кровати, закутавшись до подбородка в одеяло. Спросила:

— Точно ничего не случилось?

Алан плюхнулся в кресло и потер лоб.

— Вчера случайно столкнулся с одним старым знакомым, который наговорил мне гадостей. Ничего особенного, случайная встреча, но настроение испортилось. А сегодня поехал обратно — скользко, туман… Чуть не столкнулся с каким-то придурком. Три часа напряжения, голова разболелась, не знаю даже, как добрался… И мне так захотелось тебя увидеть… Прости, что разбудил. Но я успел соскучиться…

Дорис улыбнулась и, высвободив руку из-под одеяла, кое-как пригладила волосы. Эта трогательная попытка прихорошиться настолько умилила Алана, что он быстро поднялся и поцеловал Дорис в макушку.

— Есть хочешь?

— Нет. — Он сел рядом с ней и глубоко вдохнул запах ее волос. Потом скользнул губами вниз по виску, по щеке…

— Знаешь, — слегка задыхаясь, произнесла Дорис, едва только он оторвался от ее губ после восхитительного долгого поцелуя, — ты просто идеальный мужчина. Другой бы на твоем месте после трех часов, проведенных за рулем, стал бы выпрашивать или горячий завтрак, или банку холодного пива, — она подняла руки, чтобы ему было удобнее стащить с нее футболку, — или заводить долгие рассказы о том, как паршиво его обслуживали в гостинице…

— Еще успеется, — пробормотал Алан, — воскресенье длинное. Впереди целый день. Мои рассказы еще успеют тебе надоесть.

— Главное, что это никогда не надоест, — шепотом ответила Дорис, ловкими пальчиками помогая ему расстегнуть пуговицы на рубашке, — мне так хорошо с тобой… Знаешь, милый, пока тебя не было, я постоянно с тобой разговаривала. Сказать, как я тебя называю? Мое сладкое сердечко!

Если бы кто-нибудь из знакомых Алана сообщил ему, что получил от подружки подобное прозвище, Алан, всегда считавший себя желчным интеллектуалом, презирающим слезливые дамские сантименты, захлебнулся бы собственным сарказмом. Но сейчас он почему-то был просто счастлив.

В слабом утреннем свете тело Дорис отливало перламутром. Она прочирикала нечто нечленораздельное о своем нежелании простужаться, и Алан накинул на них обоих одеяло. Вчерашние события, сегодняшняя безумная поездка, недавние передуманные мысли казались расплывчатыми и не вполне реальными — как связный, но уже полузабытый сон.

В рождественский вечер Дорис, надевшая темно-зеленое бархатное платье и украсившая себя многослойным макияжем, выглядела так роскошно, словно собиралась на королевский прием. Окинув взглядом ее, наряженную елку и накрытый стол, Алан спросил: