Снайпер - Виктор Улин

– С точки зрения нормального человека: построили тебе дом под окнами, затенили свет – так ты наплюй и поменяй квартиру.

– Это легко сказать.

– Именно. Ты меня понимаешь. Эту я не знаю каким чудом заимел. Когда еще человеком был, а не нынешним отбросом…

– Ты… – попытался возразить Фридман.

– Отбросом, – повторил Савельев. – Мне сорок шесть лет, я фактически без работы, профессия моя невостребована, и я не вижу надежд ни на что, и к этой квартире привязан до гроба. А тут Ларка подрастает, замуж скоро выдавать…

– Не скоро еще.

– Да нет, у нее уже есть какой-то прыщеватый гребун со старшего курса.

– Дурное дело нехитрое. Но преходящее.

– Этого не станет, другой найдется… В общем – жизнь за горло берет со всех сторон, в тиски, и некуда бежать…

Савельев в отчаянии замолчал.

– Ген, – заговорил Фридман, стараясь изо всех сил подбодрить друга. – Ты же талантливый писатель. У тебя был период молчания, ты зрел. Вот теперь ты можешь написать действительно серьезную книгу. Ну хотя бы про этот же дом.

– Сколько я уже писал… На роман хватит…

– Я не о том. Отъединись от реальности. И напиши художественную вещь, как ты собирался. Пробей ее в Москве. И дальше, может быть, все изменится…

Геннадий вздохнул.

– Впрочем, мне легко утешать, – в свою очередь вздохнул Фридман. – Я одинокий, на мне никто не висит. И профессия моя востребована, играю на своей скрипке.

– Востребована?! – вдруг взъярился бывший журналист. – Играешь?!

Это ты называешь «играть»??!!

– Я да…

– Скажи мне, Айзик – на скрипке играть трудно?

– Трудно?… – Фридман пожал плечами, не ожидав вопроса. – Ну… не задумывался как-то. Вроде не трудно, потому что умею…

– Вот! – Савельев поднял палец. – Не трудно, потому что умеешь. А учиться было трудно?

– Учиться… Ну как тебе сказать… Объяснить нелегко. Сказать, что трудно – ничего не сказать. Как бы тебе сказать…

Он прищелкнул длинными пальцами.

– Много тонкостей… Начинается от горшка. Азбука. Изучение позиций, привязки к этим позициям аппликатуры… Ты играл на чем-нибудь когда-нибудь?

– Я… – Геннадий неожиданно улыбнулся. – Студентом пробовал на гитаре, как все. Мне обещали, что если три аккорда выучу, то смогу любую песню сыграть. Но у меня дальше одного не пошло. Никак не мог запомнить, куда пальцы ставить.

– Тебе на хватило чуточку терпения запомнить положение аккордов в ладах. А у скрипки гриф гладкий – понимаешь?

– Гладкий? – не понял Савельев.

– Ну да. Гладкий. На нем нет ладов. В школе начинаешь с изучения позиций, аппликатуры, привязанной к каждой конкретной позиции, а потом… Потом ты уже не думаешь, каким пальцем играть. Но не это трудно. Беглость… Беглость пальцев, которая достигается изнурительной тренировкой каждый день по несколько часов. Гаммы, гаммы… Этюды и еще раз – гаммы. Пока твои пальцы не приобретут нужную гибкость, цепкость и… Силу. Да, силу.

– Айзик взял Савельева за руку и крепко сжал.

– Черт! – изумленно выдохнул Савельев. – Ну ты брат, и пальцы у тебя! Мать твою в иже херувимы…Клещи!

– Ага, – радостно закивал Айзик. – Клещи! – А правая рука? Думаешь, – а, что такого? Взял смычок и пиликай… Но если у тебя вздернуто плечо, то создается напряжение в мышцах. Заработаешь миозит, у нас говорят – "переиграл руку". И считай, с музыкой можно распрощаться. Знаешь… – Айзик хихикнул, – а ведь по физическому напряжению, игра скрипача приравнивается к работе маляра. Так что… Маляр я!

Он невесело рассмеялся.

– Надо же… А я думал – у скрипача главное чувства…

– Знаешь, спроси у сороконожки, с какой ноги она начинает двигаться… И она сдохнет. – Айзик усмехнулся. – Нет чувств у музыканта, когда он играет. Ты смотришь со стороны, и видишь, как он вскидывает голову, как полузакрыты его глаза, будто он парит, оторвавшись от инструмента… Ложь. Внутри музыкант холоден как глыба льда. Понимаю, тебе трудно понять. Я и сам не до конца не понимаю, как это происходит. Я одновременно погружаюсь в музыку, и в то же время, мой мозг четко фиксирует: здесь надо прибавить вибрации, здесь усилить звук, а здесь, – туше… А когда идет технически трудное место? Думаешь, музыкант отдался поэтике пассажа? Нет, он напряжен, он трудится. Когда я играю сложный пассаж, эти все сотийе, стаккато, спиккато в быстром темпе…У меня пот стекает по спине. А ты говоришь, – чувства.

– Гребаный в мот! – выругался Геннадий. – И это жизнь… Столько учиться! И играть перед кабанами в вонючей «Луизиане Джонстон». И это ты называешь востребованной профессией?

Фридман пожал плечами.

– Гребаный город, гребаная страна, гребаная жизнь… Где человек с консерваторским образованием вынужден пиликать перед дерьмом. И обороняться смычком от падлы в милицейской форме… Будь оно все проклято… Все, все, до последней капли…

Савельев налил и выпил молча.

– Знаешь, Айзик, иногда я ощущаю такую ненависть к этой стране, что мечтаю… Быть бы летчиком, пробраться в бомбардировщик и направить его с атомными бомбами прямо на Москву… На самый Кремль. Или, если не долечу – на этот наш гребаный город. Уничтожить все, пусть даже с собой… У тебя, надеюсь, такого не бывает…

Фридман не успел ответить: раздались звуки музыкальной заставки к передаче «Час Пик».

Друзья замолчали, синхронно повернувшись к телевизору. Сюжет шел за сюжетом, но их черед не наступал.

Наконец ведущий сказал:

– Некоторое время назад одна из городских программ уже показывала репортаж из двора дома номер тридцать три по улице космонавта Юрия Гагарина, где жильцы борются с новым строительством. Сегодня мы предлагаем вам еще один видеосюжет. Он непрофессиональный, но это не уменьшает его значимости.

Геннадий протянул руку и включил запись на заготовленном Фридманом видеомагнитофоне.

Но внезапно пошел блок рекламы.

После которого в «Час Пик» обратился к теме некачественных китайских игрушек.

Все-таки они смотрели передачу до конца. Геннадий несколько раз звонил своему бывшему другу на сотовый, но аппарат оставался отключенным от линии.

Наконец время «Часа Пик» истекло, и по экрану равнодушно побежали заключительные титры.

Стало ясным, что эту схватку они проиграли полностью.

4

На следующий день они опять сидели вдвоем.

Только оба оставались оба трезвыми: Савельеву предстояло дежурство, а Фридман по случаю субботнего дня вечером играл в «Кармен-сюите».

Геннадий злобно прихлебывал чай, очевидно мучаясь невозможностью крепко напиться, и на чем свет стоит материл своего бывшего сослуживца.

– Скурвился Пашка, опаскудился и опал, как кондом ажурный… Каким человеком был – я ему доверял как себе в свое время… И каким стал – лишний раз пискнуть боится.

– Но ведь они вчера начали было показ!

– Именно что «было». Пашка не разобравшись дал добро. Но в последний момент затрясся сам и позвонил кому надо… Какому-то вонючему пидору из администрации города – и получил такую гранату в задний проход, что прервал эфир.

– Черт, как неудачно получилось, что он вовремя узнал. Ведь случись минут на пять позже – часть сюжета успели бы показать…

– Успели бы или не успели – один черт. Что хреном по столу, что столом по хрену. Разницы нет. Все равно это бы ничего не дало…

– Ты уверен?

– Теперь уверен. В этом троегребаном городе, в этой области все куплено – от плевка в общественном туалете до задранного голубями орла на здании областного управления. И здесь нам никто не поможет.

– Да… – Фридман вздохнул, налил другу чаю покрепче. – Здесь не поможет… В Москву надо как-то путем выходить. Если бы этот сюжет в «Секунду истины» протолкнуть… У тебя наверняка по прежним делам связи в Москве остались?

– Остались, конечно… – Савельев пожал плечами. – И в Москве в общем все легче бы вышло… Во-первых, там масштабы взяток другие и поэтому куплено еще не все. А во вторых, клали они три кучи густым и сверху еще кучу жидким на наш город, и для них лишний раз оботрать провинцию – хлебом не корми. Потому что уводит от своих проблем. Но этих шансов у нас не осталось…

– Почему? Такой сюжет! Юра в крови и с наручниками, разгром машины, автоматчики против мирных людей…

– Да, сюжет был впечатляющим. Был – понимаешь. Этот звиздюк мне наш фильм не вернул.

– Как?! – поразился Фридман, которого события последних дней вроде бы не должны были ничему удивлять. – Потерял?

– Не потерял. Отдал пустую кассету.

Фридман непонимающе покачал головой.

– «Извини, Геныч, братан», – противным голоском заговорил Савельев. – «Мы твой материал впопыхах затерли случайно, кассету приняли за свою»!

– А что, не могли в самом деле так? – осторожно спросил Фридман, ничего не понимающий в технике.

– Кому он бабушку лохматит! – зло крикнул Геннадий. – Кому другому бы дуру гнал, а не мне. Забыл, сучий потрох, что я тоже журналист и всю кухню знаю.